гренадеры за каждую гранату, брошенную в крепость, получат по пять пиастров;
тот, кто захватит в сражении неприятельского офицера, будет вознагражден, если он рисковал своей жизнью, лично командующим эскадрой.
Сверх того причитаются, кроме доли, премии раненым и изувеченным:
за потерю обеих ног - полторы тысячи экю или пятнадцать невольников, по выбору изувеченного, если невольников окажется достаточное количество;
за потерю обеих рук - тысячу восемьсот пиастров или восемнадцать невольников, по выбору;
за одну ногу, безразличия, правую или левую, - пятьсот пиастров или пять невольников;
за потерю одного глаза - сто пиастров или одного невольника;
за одну руку, безразличия, правую или левую, - пятьсот пиастров или пять невольников;
за оба глаза - две тысячи пиастров или двадцать невольников;
за один палец - сто пиастров или одного невольника;
если кто-нибудь будет опасно ранен в тело, тот получит пятьсот пиастров или пять невольников.
Разумеется, все эти награды будут вычтены из всей добычи перед разделом долей.
Всякий неприятельский корабль, взятый в море или на рейде, будет разделен между всеми членами экспедиции, если только он не будет оценен более десяти тысяч экю, - в таком случае тысяча экю будет вычтена и дана экипажу корабля, который подошел к нему первым; экспедиция выкинет французский флаг, кроме того, командующий эскадрой выкинет на большой мачте трехцветный флаг - синий, белый и красный.
Ни один офицер или моряк, участвующий в экспедиции, не может оставаться на берегу без позволения командующего эскадрой, под страхом быть объявленным дезертиром и преследуемым за бегство.
Когда этот последний пункт договора, который, так же как и предшествующие, все выслушали в глубоком молчании, был записан агентом Компании, Монбар взял документ и зачитал его целиком громким, внятным и звучным голосом.
- Согласны вы с этим договором, братья? - спросил он флибустьеров.
- Да! Да! - закричали они, размахивая шляпами. - Да здравствует Монбар! Да здравствует Монбар!
- И вы клянетесь, как клянемся я и мои офицеры, повиноваться без ропота и строго исполнять все пункты этого договора?
- Клянемся! - вновь воскликнули все.
- Хорошо, - продолжал Монбар, - завтра на восходе солнца начнется отправка на корабли. Все должны быть на своих местах до десяти часов утра.
- Будем.
- Теперь, братья, позвольте вам напомнить, что каждый из вас должен быть вооружен ружьем и саблей, иметь мешок с пулями и по крайней мере три фунта пороха. Повторяю вам, что экспедиция, предпринимаемая нами, очень важна, и вы должны не забыть выбрать себе матросов, чтобы они помогали вам в случае болезни или ран, и завещали вам свою долю в добыче, которая без этой предосторожности достанется королю. Поняли ли вы меня, братья? Воспользуйтесь как хотите несколькими часами свободы, которые еще остаются у вас, но не забудьте, что завтра на рассвете я жду вас на судах.
Флибустьеры ответили громкими криками и вышли из-под навеса, где остались только губернатор, Монбар, его капитаны и новый работник из Олоне, которого Монбар купил несколько часов тому назад и который вместо того, чтобы печалиться, казался, напротив, очень доволен всем, что происходило вокруг.
- Больше у меня распоряжений для вас нет, господа, - сказал Монбар, - вы знаете так же хорошо, как и я, что нужно делать. Киньте между собой жребий, потом отправляйтесь на корабль, осмотрите все и приготовьтесь сняться с якоря по первому сигналу; вот единственное приказание, которое я должен вам отдать… Ступайте.
Три капитана поклонились и тотчас ушли.
- Ах! - с сожалением заметил кавалер де Фонтенэ. - Любезный Монбар, я никогда не могу смотреть на приготовления к экспедиции без зависти и печали.
- Вы сожалеете о жизни авантюристов? Я понимаю это чувство, хотя каждая экспедиция увеличивает ваше богатство.
- Что мне до этого? Не думайте, что мною движет корысть; мои мысли гораздо возвышеннее… Впрочем, теперь не время разговаривать об этом. Отправляйтесь, и если вы будете иметь успех, в чем я лично не сомневаюсь, мы, может быть, сойдемся с вами и тогда вдвоем предпримем экспедицию, о которой долго будут говорить.
- Я буду очень рад, - ответил флибустьер, - иметь такого товарища; ваши необыкновенные заслуги и непоколебимое мужество станут порукой нашему успеху. Я всегда готов исполнить любое ваше приказание, если только Богу будет угодно, чтобы я и на этот раз добился успеха и вернулся целым и невредимым из предстоящей экспедиции.
- До свидания! Желаю вам удачи.
- Благодарю вас.
Так, разговаривая, они вышли из сарая, пожали друг другу руки и после прощального поклона разошлись в разные стороны. Флибустьер в сопровождении своего нового работника направился к дому. В ту минуту, когда он выходил из города, к нему подошел какой-то человек и поклонился.
- Чего вы от меня хотите? - спросил авантюрист, бросив на него проницательный взгляд.
- Сказать вам одно слово.
- Какое?
- Вы капитан Монбар?
- Вы, должно быть, не здешний, если задаете мне такой вопрос.
- Это не имеет значения, отвечайте.
- Я капитан Монбар.
- Вам письмо.
- Письмо, мне? - переспросил Монбар с удивлением.
- Вот оно, - проговорил незнакомец, подавая Монбару письмо.
- Давайте.
- Ну все, теперь данное мне поручение исполнено, прощайте.
- Но позвольте мне в свою очередь сказать вам одно слово.
- Говорите.
- От кого это письмо?
- Я не знаю, но, прочтя это письмо, вы, вероятно, узнаете.
- Да, это правда.
- Стало быть, я могу идти?
- Никто вам не мешает.
Незнакомец поклонился и ушел. Монбар распечатал письмо, быстро пробежал глазами и побледнел, потом прочел опять, но на этот раз медленно и как бы взвешивая каждое слово. Через минуту он как будто решился и, обернувшись к своему работнику, стоявшему неподвижно в нескольких шагах, сказал:
- Подойди. Ты матрос?
- Матрос, и, я думаю, искусный.
- Хорошо, ступай за мной.
Флибустьер поспешно вернулся в город и направился к морю. Он как будто искал чего-то. Через минуту мрачное выражение его физиономии прояснилось. Он заметил тонкую и легкую пирогу, выброшенную на берег.
- Помоги мне столкнуть эту пирогу в море, - приказал он работнику.
Тот повиновался. Как только пирога оказалась в воде, Монбар впрыгнул в нее, сопровождаемый своим работником, и, схватив весла, они стремительно удалились от берега.
- Поставь мачту, чтобы мы могли распустить парус, - велел Монбар.
Ничего не отвечая, Олоне сделал, что ему было приказано. В одно мгновение парус был распущен, и легкая пирога полетела по волнам.
Долго они плыли таким образом, не обмолвившись ни единым словом, и, оставив далеко за собой корабли, вышли с рейда.
- Ты говоришь по-испански? - внезапно спросил Монбар работника.
- Как уроженец Старой Кастилии, - ответил тот.
- Ага! - сказал Монбар.
- Это легко объяснить, - продолжал Олоне, - я ходил с байонцами и басками на ловлю китов и несколько лет занимался контрабандой на испанском берегу.
- Ты любишь испанцев?
- Нет, - отвечал Олоне, нахмурив брови.
- Верно, у тебя есть на то причина?
- Есть.
- Можешь мне сказать?
- Почему бы и нет?
- Так говори.
- У меня было свое судно, на котором я занимался контрабандой. Я трудился шесть лет, чтобы скопить сумму, необходимую на покупку этого судна. Однажды, когда я старался провезти запрещенный товар, меня захватил испанский таможенный люгер, судно мое пошло ко дну, мой брат был убит, я сам опасно ранен и попал в руки к испанцам. Вместо того, чтобы перевязать мои раны, они отдубасили меня палками и оставили лежать замертво на месте. Думая, без сомнения, что я умер, они забыли про меня. Мне удалось при помощи хитрости, выстрадав неописуемые мучения, голод, холод, усталость и тому подобное, что было бы слишком Долго перечислять, наконец пробраться за границу и отдышаться на французской земле. Я был свободен, но мой брат погиб по милости испанцев. Вот и вся моя история. Как она вам?
- Печальна, мой милый… Стало быть, тебя привела к нам ненависть, а не только желание обогатиться?
- Ненависть в особенности.
- Хорошо! Садись на мое место и правь, а я пока кое-что обдумаю. Мы идем к Невису; держи курс на юго-восток, вон к тому мысу.
Олоне сел на руль, Монбар закутался в плащ, надвинул шляпу на глаза, опустил голову на грудь и застыл, неподвижный как статуя. Пирога все плыла, подгоняемая ветром.
XVIII
Ниев
Невис отделен от острова Сент-Кристофер каналом всего в полмили шириной. Этот очаровательный остров, плодородие которого замечательно, возник, по всей вероятности, в результате вулканического взрыва. Об этом говорит кратер, содержащий горячий источник с водой, сильно пропитанной серой. Издали он имеет вид обширного конуса, и в действительности весь остров - не что иное, как очень высокая гора, подножие которой омывается волнами. Склоны этой горы, сперва отлогие, становятся мало-помалу крутыми, растительность исчезает, а вершина, покрытая снегом, теряется в облаках.
Во время высадки испанцев на Сент-Кристофер много флибустьеров искали приюта на этом острове. Некоторые, прельстившись живописными видами, окончательно поселились там и начали разводить плантации, правда немногочисленные и слишком отдаленные одна от другой, для того чтобы обитатели могли помогать друг другу в случае нападения неприятеля; но эти плантации, однако, преуспевали и обещали скоро стать довольно крупными.
Хотя легкая пирога флибустьера неслась, подгоняемая попутным ветром, однако он довольно долго добирался до острова, так как необходимо было войти в пролив и проплыть его во всю длину, прежде чем он мог достичь того места, куда направлялся.
Солнце начинало уже клониться к закату, когда пирога наконец вошла в небольшую песчаную бухту и остановилась.
- Привяжи лодку к берегу, спрячь весла в траве и ступай за мной, - приказал Монбар.
Олоне повиновался с той точностью и с той быстрой понятливостью, которые он показывал во всем.
- Взять мне ружье? - спросил он своего хозяина.
- Возьми, это не повредит, - ответил Монбар, - флибустьер никогда не должен ходить без оружия.
- Хорошо, буду помнить.
Они прошли по едва заметной тропинке, которая от берега шла покато и кончалась узкой эспланадой, посреди которой, недалеко от скалы, была раскинута легкая палатка. У входа в палатку сидел человек, читавший молитвенник. На человеке этом был строгий костюм францисканцев; он казался уже немолодым, был бледен, худощав, лицо его, со строгими чертами отшельника, было умным и кротким. При звуке тяжелых шагов авантюристов он живо поднял голову, и печальная улыбка мелькнула на его губах. Поспешно закрыв книгу, он встал и сделал несколько шагов навстречу пришедшим.
- Господь да будет с вами, дети мои, - сказал он по-испански, - если вы пришли с чистыми намерениями; если нет - да внушит Он вам чистые мысли.
- Отец мой, - сказал флибустьер, отвечая на его поклон, - я тот, кого флибустьеры на острове Сент-Кристофер называют Монбаром Губителем; намерения мои чисты. Приехав сюда, я исполнил ваше желание видеть меня, если вы действительно фрей Арсенио Мендоса, тот, кто несколько часов тому назад прислал мне письмо.
- Я действительно тот, кто вам писал, сын мой, меня зовут фреем Арсенио Мендосой.
- Если так, говорите, я готов выслушать вас.
- Сын мой, - произнес монах, - то, что я хочу вам сообщить, чрезвычайно важно и касается только вас; может быть, лучше было бы выслушать вам это одному.
- Я не знаю, о каких важных вещах хотите вы сообщить мне, отец мой; в любом случае знайте, что этот человек - мой работник и обязан быть глух и нем, если я ему прикажу.
- Хорошо, я буду говорить при нем, если вы этого требуете, но повторяю, нам лучше остаться одним.
- Пусть будет по-вашему… Удались отсюда, но встань так, чтобы я мог тебя видеть, - обратился Монбар к работнику.
Олоне отошел на сто шагов и оперся на свое ружье.
- Неужели вы опасаетесь какой-то измены со стороны бедного монаха? - сказал францисканец с печальной улыбкой. - Это значило бы предполагать во мне намерения очень далекие от моих мыслей.
- Я ничего не предполагаю, отец мой, - резко ответил флибустьер, - а только имею привычку остерегаться, находясь лицом к лицу с человеком вашей нации, духовным или светским.
- Да-да, - сказал монах печальным голосом. - Вы питаете неумолимую ненависть к моей несчастной родине, поэтому вас и называют Губителем.
- Какие бы чувства я ни испытывал к вашим соотечественникам, какое бы имя ни дали они мне, я полагаю, вы не для того пригласили меня сюда, чтобы обсуждать со мной этот вопрос.
- Действительно, не по этой причине, вы правы, сын мой, хотя, может быть, я и об этом мог бы сказать вам многое.
- Должен заметить вам, отец мой, что время уходит, - я не могу оставаться здесь долго, и если вы не поспешите объясниться, к величайшему моему сожалению я вынужден буду вас покинуть.
- Вы будете сожалеть об этом всю жизнь, сын мой, будь она даже так продолжительна, как жизнь патриарха.
- Может быть, хотя я очень в этом сомневаюсь. Из Испании я могу получить только неприятные известия.
- Не исключено. Во всяком случае, вот что я должен сообщить вам…
- Я вас слушаю.
- Как вам подсказывает моя одежда, я монах францисканского ордена.
- По крайней мере, внешне, - сказал флибустьер с иронической улыбкой.
- Вы сомневаетесь в этом?
- Почему бы мне не сомневаться? Разве вы первый испанец, который не побоялся осквернить святую одежду для того, чтобы удобнее было шпионить за нами?
- К несчастью, ваши слова справедливы, это случалось слишком часто… Но я действительно монах.
- Я вам верю, пока не получу доказательств противного; продолжайте.
- Я духовник многих знатных дам на острове Эспаньола. Среди них одна, молодая и прекрасная, недавно приехавшая на острова со своим мужем, по-видимому погружена в неизбывную печаль.
- А-а! Но чем же я могу помочь, отец мой, позвольте вас спросить?
- Я не знаю; только вот что произошло между этой дамой и мной… Дама эта, как я вам уже говорил, молодая и прекрасная, благотворительность и доброта которой неисчерпаемы, проводит большую часть времени в своей молельне на коленях перед образом Божьей Матери и молится со слезами и рыданиями. Невольно заинтересованный этой искренней и глубокой горестью, я несколько раз, пользуясь правом, которое мне дает мое звание, старался проникнуть в это истерзанное сердце и вызвать в моей духовной дочери доверие, которое позволило бы мне подать ей утешение.
- И вам, конечно, не удалось, отец мой?
- Нет, не удалось.
- Позвольте заметить вам, что до сих пор я не вижу в этой истории, очень печальной, но похожей на историю многих женщин, ничего интересного для меня.
- Подождите, сын мой.
- Продолжайте.
- Однажды эта дама показалась мне печальнее обычного. Я удвоил усилия, чтобы уговорить ее открыть мне свое сердце. Побежденная моими просьбами, она сказала мне слова, которые я передаю вам буквально: "Отец мой, я несчастное существо, бесчестное и низкое, страшное проклятие тяготеет надо мной. Один человек имеет право знать тайну, которую я напрасно стараюсь подавить в моем сердце; от этого человека зависит мое спасение. Он волен осудить меня или простить, но каков бы ни был его приговор, я без ропота покорюсь его воле и буду считать себя счастливой, если любой ценой искуплю преступление, в котором я виновна".
Пока монах произносил эти слова, лицо флибустьера, и без того бледное, помертвело, судорожный трепет пробежал по его телу, и, несмотря на все его усилия казаться спокойным, он был вынужден прислониться к одному из кольев палатки, чтобы не упасть.
- Продолжайте, - сказал он хриплым голосом. - И эта женщина назвала вам этого человека?
- Назвала, сын мой. "Увы! - сказала она мне. - К несчастью человек, от которого зависит моя участь, самый непримиримый враг моего народа. Это один из главарей тех свирепых флибустьеров, которые поклялись вести против Испании беспощадную войну. Я с ним никогда не встречусь, разве только в каком-нибудь сражении или в разграбленном городе, сожженным по его приказанию. Словом, человек, о котором я вам говорю, не кто иной, как страшный Монбар Губитель".
- А-а! - прошептал флибустьер прерывающимся голосом, крепко прижимая руку к груди. - Она так сказала?
- Да, сын мой, она произнесла эти слова.
- И тогда?…
- Тогда, сын мой, я, бедный монах, пообещал ей отыскать вас, где бы вы ни были, и повторить вам ее слова. Я должен был опасаться только смерти, стараясь увидеться с вами; я давно уже принес Богу в жертву мою жизнь.
- Вы поступили как человек с благородным сердцем, монах, и я благодарю вас за ваше доверие ко мне. Вам нечего больше прибавить к сказанному?
- Есть, сын мой. Когда эта дама увидела, что я решился пренебречь всеми опасностями, чтобы отыскать вас, она добавила: "Ступайте, отец мой, верно Бог сжалился надо мной и вдохновил вас в эту минуту. Если вы сумеете добраться до Монбара, скажите ему, что я должна вверить ему тайну, от которой зависит счастье его жизни, но пусть он поторопится, если захочет узнать: я чувствую, что дни мои сочтены и скоро я умру!"
Наступило минутное молчание. Монбар в волнении ходил взад и вперед с опущенной головой; временами он останавливался, гневно топал ногой, после чего вновь принимался ходить и бормотал вполголоса бессвязные слова. Вдруг он остановился перед монахом и пристально посмотрел ему в глаза.
- Вы сказали мне не все, - произнес он.
- Извините меня, сын мой, все, до последнего слова.
- Однако есть одна важная подробность, которую вы, вероятно, забыли, потому что умолчали о ней.
- Я не понимаю, о чем вы, сын мой, - отозвался монах.
- Вы забыли сказать мне имя и звание этой женщины, отец мой.
- Да, правда, но это не забывчивость с моей стороны. Действуя таким образом, я руководствовался отданными мне приказаниями. Эта дама умоляла меня не говорить вам о ее имени и звании, она сама хочет открыть вам и то и другое. Я поклялся ей умолчать об этом.
- Ага! - гневно вскричал флибустьер. - Так вы дали клятву?!
- Да, сын мой, и сдержу ее во что бы то ни стало, - твердо ответил монах.
Флибустьер нервно рассмеялся.
- Вам, вероятно, не известно, - сказал он, - что мы, негодяи, как нас называют ваши соотечественники, знаем удивительные секреты, позволяющие развязывать самые непокорные языки, а вы находитесь в моей власти!
- Я нахожусь в руках Бога, сын мой! Что ж, попытайтесь, я бедный, беззащитный человек, я не могу сопротивляться вам, пытайте же меня, если хотите, но знайте, что я умру, не изменив своей тайне.
Монбар устремил сверкающий взгляд на монаха, который продолжал спокойно стоять перед ним, но через минуту, с гневом ударив себя полбу, вскричал: