- Не парадокс, а перекос... - проворчал Владимир. - А по мне один дьявол! Мне от них немногое нужно. Пусть поют свои песни, пусть танцуют свои танцы, пусть работают и строят, пусть не забывают наше прошлое, но пусть война остается с нами, в наших полузабытых снах. Не приведи им военного настоящего, Федя!
- Эх, Володя, Володя, забыл, что многие из них уже хватили свою долю и "нашей яви" и орденов. Боевых.
- Об этих помню, но молчу. Мне думается, этим тяжельше, чем было нам... Не знаю их мыслей. Не знаю. Ни тех, с какими летят туда, ни тех, с какими возвращаются. Кто возвращается, значит, а кто не вернулся?.. Но знать бы их мысли хотел. Чтобы понять. И может быть, не только их, но и себя.
- А почему же ты думаешь, что нам было легче? - показалось, что он неправ.
- А вот думаю. Просто думаю... Нам было легче притереться к мирной жизни, потому что вокруг - миллионы таких же битых и тертых. И страна - в разрухе да голодухе. У всех одна цель на уме - все тянулись к лучшей доле. А эти... из огня, да к... ну не знаю! Рок, сытость, тряпки, мелочность... Как притереться? Одни имеют в с ё, другие в с ё теряли. Жизни теряли, понимаешь?
- Такое трудно понять, - вздохнула Красотуля, - а я по-бабьи мыслю: любая война - не сахар, так лучше б ее совсем утопить в вашем море, а после всем миром подумать, как быть, как жить. Ведь горько, ведь больно и страшно, когда молоденьких снова... в землю... А их матерям каково?
- Ах, мама Адес-са, синий океан! - Арлекин крякнул и обнял жену. - Все ты разъяснила, все. Ладно. Пусть. Пусть так и останется. Пока... Нужно - не нужно... Трудно решать в таком деле за сыновей, особенно когда - за чужих.
- Наших, Володя, - тихо сказала Красотуля.
- Да, свой хомут на чужую шею не натянешь, - поддержал я друга, хотя и понимал, что наши разговоры - пустое. Лучше б распроклятая война действительно осталась только в наших снах. Мы, худо-бедно, свыклись. Сорок лет ноше - мозоль натерла. А этим - на свежье. Что ни шаг - кровь сочится, и шкура в клочьях.
...Цикады редко и осторожно пробовали скрипучие, словно усохшие за день голоса. Они робко возникали в посадках и отчетливо слышались, стоило умолкнуть музыке. А музыка стала иной. Будто сменились те, у проигрывателя или магнитофона. Там, у моря, вспыхнули лампионы, и к танцплощадке, точно мотыльки на свет, стали слетаться парочки и вездесущие мальчишки. Танцплощадка светилась сквозь черную листву. Там чувствовалось движение, доносился оттуда глухой рокот, гул, а над всем - плеск волн и голоса.
Я будто очнулся и, оглянувшись, понял, что мы уже давно сидим на скамье под тонкоствольными молодыми яблоньками.
- Слетаются, будут кружиться и... гореть, - Красотуля поднялась со скамьи и взяла нас за руки: - А может, старички, и мы заглянем на танцы?
- Возьмем и заглянем! - тряхнул Арлекин лысой головой. - Что нам терять, кроме бессонницы, Адесса-мама, синий океан!
Павел Панов
Западный ветер
Повесть
1
Это место, похожее на гигантскую изломанную воронку, - на юге Камчатки. Там, между иззубренными каменными краями кальдеры - древнего кратера палеовулкана, парят термальные источники и от них наносит запахом серы. А ближе к современному вулкану, по сумасшедшей крутизне, почти не касаясь земли, каскадами водопадов летят ручьи. Если смотреть сверху, в блистер вертолета, кальдера - и без того вогнутая - кажется глубокой и мрачной, где в самый солнечный день сумрачно и сыро. Так оно и есть - на дне каньонов, но наверху веселыми пятнами растет кедрач и ольховый стланник, спускаются с гор белейшие языки снежников, а рядом с ними желтеют цветы. Красиво здесь, но непривычная это красота. Даже видавшим виды камчадалам бывает неуютно от безумной щедрости природы, которая намешала все подряд - черные камни и темно-зеленые кусты, снежники и теплые заросли цветов.
Раньше эта воронка плескала в фиолетовое доисторическое небо тяжелый огонь, разбрызгивала многотонные лепешки лавы, и крылатые звероящеры визжали от страха, ковыляли по оплавленным камням к обрыву, волочили по горячей земле свои кожаные крылья, а потом срывались вниз, ловили острой грудью поток воздуха и уносились куда-то вдаль - не то к первобытному Океану, не то прямо в Преисподнюю.
Сейчас это место более известно страстями по дорогому металлу, переломанными костями по ледникам и снежникам да еще - хорошей охотой и богатой рыбалкой. Всего в десятке километров отсюда впадает в Тихий океан река Жировая и по ней с июня по ноябрь идет рунным ходом красная рыба, спускаются с гор медведи, добираются по тропам браконьеры, налетает на вертолетах разное начальство и рыбинспекция...
А в другую сторону, за перевалом, начинаются отроги нового вулкана - Мутновского. Он лежит бесформенной громадой, и прямо в кратер можно войти по пологому склону сквозь Чертовы ворота, а там, по изъеденным камням, по красно-желтой хрусткой земле хлещут тугие струи пара - со свистом, хрипом, бульканьем... Шипит мертвый ручей в кратере, и по берегам его, испачканным натеками серы, надуваются пузыри подземного газа. Лопнет такой пузырь - и всхлипнет утробно земля...
Дальше - вулканы: Горелый - вечно грязный, дымящийся... Осадчий, Опала - остроконечные, классически холодные... А еще дальше - вздыбленная, дикая земля. Вот и все, что можно увидеть с кромки кратера Мутновской сопки, пока не набегут слезы от напряжения или пока не натянет ветром фумарольный пар с резким кислотным запахом - и запотеют от него линзы бинокля.
В старой кальдере, через ручей, по снежному мосту перешел медведь. Задрав башку, он понюхал воздух, проворчал беззлобно. Потом уселся поудобнее прямо на снег, сладострастно зевнул, и на секунду мелькнули его тупые клыки. Зевнув всласть, зверь медленно повалился набок и начал кататься по зернистому насту, терся о его холодную поверхность, оставляя клочья шерсти, взрывая сырой снег когтями, хрюкал от удовольствия, жмурился умильно - словом, вел себя форменной свиньей.
Затем его что-то насторожило. Медведь поднялся на дыбки и неожиданно оказался худым, длинным, нестрашным. Выпятив узкую грудь, он выставил вперед тяжелые лапы и замер неподвижно - всматривался, но маленькие, колючие глаза моргали подслеповато. Потом он неожиданно легко упал на четыре лапы и быстрым махом пошел вверх по пологому борту каньона - легко и бесшумно - и камень не стукнул, и тундровый мусор не хрустнул под тяжестью пятисоткилограммового тела.
Поднявшись на сухое каменистое плато, медведь еще раз принюхался и скрылся в зарослях кедрача - словно его и не было.
А звук, напугавший медведя, становился все громче. И скоро стали слышны рокот вертолетного двигателя, посвист лопастей...
Посадка была сложной. Ветер крутил по кальдере, и пилот с трудом удерживал грохочущую машину над землей. Наконец колеса коснулись плоских камней, грохот стих, дверца распахнулась, и наружу, выбитый мощным пинком, вылетел расхристанный, пьяный паренек. Следом за ним выскочил бортмеханик и заорал, перекрывая затухающий свист турбин:
- Чтоб я тебя полмесяца рядом с вертолетом не видел!
Паренек откинул с лица светлые волосы, посмотрел мутными голубыми глазами на каньоны, снежники, развалы каменных глыб и заявил:
- А в гробу я вас всех видал! Где здесь "сто второй" автобус останавливается? Я в Петропавловск поеду...
Бортмеханик - смешливый рыжий мужик - всплеснул несколько раз руками и открыл беззвучно рот. Внутри вертолета кто-то громко сказал: "Ишь ты!" - и начали вылезать люди. Один из них - рослый, бородатый человек - взял паренька за шиворот, приподнял, задумчиво взвесил на руке и спросил у бортмеханика:
- Что он там натворил, Гена?
- Да чуть провода не оборвал! Ты, Семен, за этим бичом присматривай, намучаешься еще с ним! - уже успокаиваясь, ответил тот.
Семен приподнял паренька повыше и сказал задумчиво:
- А ведь проспится - человеком будет. Будешь человеком-то, Александр?
- А в гробу я вас всех... - снова завел свою волынку тот, но Семен аккуратно опустил его на землю, и он тут же начал устраиваться поудобнее - покемарить. Семен запустил руку в свою седеющую цыганскую шевелюру и засмеялся:
- Ну вот и начался сезон!
Тем временем из вертолета выходили остальные. На секунду задерживались на шатком трапике (сзади тянуло цивильным, аэрофлотовским теплом), быстро осматривались - с любопытством, оценивающе, прыгали на жесткую землю, подходили друг к другу, стараясь поначалу держаться поближе. Их было пятеро. Трое бородатых парней с планшетками и два небритых новичка. Сейчас, в самом начале полевого сезона, они еще не были отмечены печатью общей работы и полевого быта, еще можно было отличить - кто из них попал в геологию впервые, а кто отработал не меньше десятка сезонов. Пройдет два-три месяца, выгорит на солнце и залоснится спецовка "Мингео" с ромбиком на рукаве, одинаково обветрят лица, движения у всех станут ловкими и экономными - и не узнать тогда постороннему взгляду, кто там колдует над аккумуляторами, а кто волокет сушняк на дрова, где там начальник, где подчиненный...
Они разгрузили вертолет, сложили аккуратным штабелем батареи, ящики с продуктами, отдельно - аппаратуру, закрыли груз брезентом, потом Семен махнул рукой, и они послушно легли на брезент сверху, чтобы не подняло, не затянуло в лопасти какую-нибудь тряпку. Двигатель взревел, и каждый из них, задыхаясь от тугого ветра и керосиновой гари, смотрел, как зависло грязное клепаное брюхо вертолета, проплыл над головой бешено вращающийся хвостовой винт, потом рвануло ветром в последний раз, вертолет резко набрал высоту и ушел.
А они остались. И сразу же стало холодно, неуютно. Они переглянулись, словно спрашивая друг у друга: "Что, поживем вот здесь немного?" Они знали, что место это райское - есть дрова и вода, где-то рядом парят термальные источники и должны быть куропатки и зайцы. Они привыкли, что точки региональной электроразведки не выбирают, их намечают заранее, в соответствии с тем, как профиль должен пересечь геологическую структуру. И, нанося точки на карту, никто не смотрит, куда они попадут: в тундру или в горы, на берег моря или в густой лес, - а просто берут линейку и карандаш и отмеряют каждому свое. Потом, когда начнется работа, точку разрешалось сместить на километр-полтора, на карте пятисоттысячного масштаба это почти не заметно, но и на это смещение операторы шли неохотно - здесь дело не только в жесткой неумолимости профиля, но и в снисходительной уверенности операторов-профессионалов в том, что они смогут записать любую точку, в любом месте, в любое время года. "Здесь!" - тыкал пальцем оператор, пилот бросал на нее короткий взгляд, и вертолет заваливался в вираже, зависал над выбранной точкой, взрывая ветром траву или вулканический пепел, - садился... И если не было на точке воды, то ее брали с собой в канистрах, если не было дров, то везли из таежного поселка целую поленницу. И это ни у кого не вызывало улыбки. Работа есть работа! Если твой кадр не поленился загрузить оставшиеся дрова, сложить их поленницей в салоне вертолета, что обшит чистенькой и мягонькой кожей, где с аэрофлотской строгостью нанесены надписи и матово светятся плафоны, а он туда - чурбаки корявой тундровой березы, - то это ценный кадр: он обеспечил отряду тепло и горячий ужин. Если он не постеснялся взгромоздить прямо в кабину к пилотам закопченную кастрюлю с похлебкой ("А штоб меньше трясло!"), то это очень ценный кадр, а не дура кухонная, потому что он этой похлебкой - хоть и грош ей цена - накормит не только отряд, но и тех же пилотов - хоть они и в галстучках и при погончиках, а работать мужикам до вечера и пожрать некогда.
В этот сезон электроразведка осталась почти без таких кадров. Есть похмельный паренек Александр... Санечка.
Семен приглядел огромный плоский валун и начал расстилать на нем листки топопланшетов.
- Так, мужики, - начал он неторопливо. - В беседе с шефом я нарочно ушел от разговора - кому какие точки писать. Это наше дело. Вот вам пол-Камчатки, давайте поделимся по-братски. Чтобы не получилось так, что один весь сезон комарье по болотам кормит, а другой по радоновым источникам моционы принимает.
Операторы сгрудились вокруг планшетов. Семен стоял, слегка расставив ноги, - чуть грузноватый, уверенный, - поглаживал нарисованную Камчатку тяжелой рукой. Рядом с ним, на краешек валуна присел Андрей - нога на ногу, очки усмешливо блестят... От него пахло хорошим одеколоном, бородка была аккуратно подбрита. Третьим оператором был Валерка, чья худоба и долговязость вошла в экспедиции в пословицу. Они работали вместе уже с десяток лет, по два сезона в год, отпахали в геологии - дай бог каждому, не раз мерзли, пурговали, сидели без продуктов - короче, знали кое-что об этой жизни. Нормальные они мужики. Легко с ними жить - они принимали тебя как равного, не надо было зарабатывать у них уважение, не растеряй только то, что выдавалось тебе сразу, полностью. Семен, как и многие крупные люди, обычно молчал. Глаза у него были не по возрасту усталые. У Андрея с усмешливыми глазами фамилия была Семенов, и поэтому, как он говорил, он испытывал к начальнику отряда Семену Жомову братские чувства. За свои двадцать пять лет Андрей успел многое повидать, помотало парня по стране, и в экспедиции он был известен как Семенов-Камчатско-Чукотско-Гималайский. Валерка сегодня сутулился больше обычного (про себя он говорил: "Худой, как велосипед") - он мог бы восприниматься забавным, даже немного нелепым, если бы парни не знали, что он умеет работать без сна по нескольку суток подряд и все жизненные неудобства: комарье, пургу, неудачи - воспринимает с наплевательским равнодушием, которое иногда бесит многих.
Операторы стояли вокруг валуна, делили точки, и до новичков иногда долетали не совсем понятные слова: "переходные сопротивления", "вращение поля". Слушать их было неинтересно, и те двое принялись осматриваться по сторонам, осваиваться. Сашка пересел на брезент, расчесал пятерней свои светлые кудрявые волосы, начал независимо подкручивать короткие усики. Охорашивался. Его товарищ Олег не отрываясь смотрел на сверкающие июньским снегом хребты, и на его полном, мягком лице застыло выражение недоверия и удивления. Потом Сашка пересел поближе и начал слушать.
- Значит, так: тебе три точки на тундре, тебе три вот этих, мне две остаются, - говорил Семен, глядя на парней внимательными черными глазами.
- Добро. Значит, возьмешь в горах одну лишнюю, - откликнулся Валерка, зябко поводя плечами.
- Верно. А у моря всем поровну получается. Мне - устья Сторожа, Валере - под Усть-Камчатском, Андрей - мыс Африка.
- Зря ты так, - вздохнул Андрей. - Был я Камчатско-Чукотско-Гималайским, а теперь еще и Африканским стану.
"Ишь, смеются, - подумал Саня. - Весельчаки. Делят тундру и горы, как в подкидного дурака играют. Ведь не точки же делят, а жизнь свою на полгода..."
- В экспедицию две молодых специалистки пожаловали, - сказал весело Андрей. - Должны к нам в отряд приехать.
- Мне баб не надо, - сказал жестко Семен.
- Они в поле рвутся... - добавил Андрей.
- Да и тяжело работать без второго оператора, - снова подхватил Валерка. - Все-таки возьми одну молодую специалистку. Она хоть и девица по паспорту, но техник-геофизик по диплому.
- А чем отличается молодой специалист от одной столицы - помнишь? Столица - Пномпень, а молодой специалист - пень-пнем, - засмеялся Семен.
- Научишь.
- Не надо. Ко мне еще Витек Назаров подлететь обещал. Он сейчас в отгулах.
- Ну, Семен... Ты так нас всех обскочишь, Назаров - кадр опытный. Бери тогда хоть этого бухарика в нагрузку. Он, говорят, специалист по вертолетным проводам, вот тебе провода - только электроразведочные мотать лихо будет.
- Добро, - спокойно сказал Семен. - Все! Подъем, мужики! Ставим палатки, разматываем приемные линии, заготавливаем дрова, готовим ужин. Дадим стране в два раза больше аномалий и в два раза интенсивней!
"Смеются, - подумал Сашка. - Один лозунгами говорит, а другие смеются". Он встал, качнулся и вдруг ляпнул:
- Работать так работать и не фиг торопиться.
- Давай-давай, казак, - сказали ему одобрительно.
Парни уже знали, что этот Санечка был с Дона. Донской казак. Когда он пришел в отряд, то при случае каждый раз старательно это подчеркивал. Роста он был небольшого, силенки бог не дал, но казацкая порода в нем прослеживалась четко. Его можно было вполне представить на Дону, на съемках фильма о казаках, в массовке.
Они поставили палатки, перетаскали туда ящики с аппаратурой, спальники, раскладушки, потом не сговариваясь собрались у костра, который возник как-то сам собой. Отвыкнув за зиму от живого огня - там в палатках все больше с железными печками живут, - парни не стали тащить к костру чурбаки или ящики, а просто опустились на землю, тайком друг от друга вдыхали тревожно-горький запах сгоревшего кедрача. Валерка, цепляясь за ветки, спустился по крутому склону в каньон, к ручью, принес воды, и через полчаса они уже прихлебывали обжигающий черный чай. Разговаривали неторопливо, давно научившись понимать друг друга с полуслова.
- Откуда эти ребята? - кивнул Валерка на новеньких, сидевших в сторонке.
- Вербованные, - коротко пояснил Семен.
Дело было знакомое. Приехали ребята с материка по оргнабору, красную рыбу шкерить, на экзотику любоваться, дурные тысячи зарабатывать. Но не было рыбы, не начался еще нерест. И поиздержались парни - платят-то вербованным "с хвоста", сдельно. Метнулись было назад - денег в обрез, только на авиабилет до дому, а еще хочется с Камчатки гостинцы привезти - балычка, кальмаров в банках, икорки, финтифлюшку из оленьего меха... Обычно в таких случаях сдают в кассу авиабилеты, решив, что, если выбираться морем до Владивостока (каюта 3-го класса) и дальше - поездом, то дешевле будет. Но стоит только сдать билет, получить деньги... Вроде и не покупали ничего, а через день всего полсотни в кармане осталось...
- Это мне про них в отделе кадров рассказали, - пояснил Семен. - Они, когда с рыбзавода сбежали, то первым делом в милицию пришли - помогите трудоустроиться. Там говорят - не наша прописка. Тогда этот Саня и выдал: "Бутылки у вас можно и с чужой пропиской собирать!" Начальник милиции за голову: "Своих бичей хватает!" Снял трубочку, позвонил в экспедицию: "Трудоустроить!" Все просто.
- Да, с этим у нас просто, - подхватил Валерка. - Матерь-геология всех прибирает. "Что можешь делать?" - "Могу копать". - "Что еще можешь делать?" - "Могу не копать". Всех берут.
- Жалко, старых кадров нет, - вздохнул Андрей.
Они поставили палатки, перетаскали туда аппаратуру. Потом пошли разматывать провода. Парни тащили катушки, а Семен шел впереди, изредка проверяя азимут по буссоли, ориентир - далекая, иззубренная вершина - терялся, когда они спускались в распадки или лезли сквозь густой стланник. Он показывал парням, как надо укладывать провод, чтобы его не качало ветром - от этого на осциллограмме появлялась ветровая помеха - "пила". Он сам закопал электроды, размяв пальцами скудную тундровую землю, потом снял с плеча ружье, выстрелил вверх дуплетом и выбросил дымящиеся гильзы на заземления.
Сашка с Олегом сидели на пустых катушках, тяжело дышали. От выстрелов они встрепенулись, посмотрели на Семена вопросительно.
- Салют, - сказал Олег уважительно.