Да, для мужа Семен годился - серьезный, добрый... И зарабатывал неплохо... Впрочем, по поселковым меркам, он не считался человеком с деньгами. Не то что Иван Михалыч Середа - поселковая достопримечательность. Этот старик, как поговаривали, был при больших деньгах. Семен никогда чужих денег не считал. Своих, впрочем, тоже. Пока хватало... У него не было сберкнижек, и, когда парни забегали "перехватить до завтра", Семен не разводил руками, как некоторые: "Прости, старик... Я только-только... округлил. Цифирь ломать неохота". Он укладывался в отпускные, умудрялся что-то покупать с сезонных заработков, ему нравилось, что за время работы здесь ни разу не пришлось сидеть над смятыми рублями и горстью мелочи, мучительно раздумывая: как дотянуть до получки. В этом смысле Камчатка его устраивала. И всегда успокаивала мысль, что в любой момент, когда понадобятся деньги, он пойдет и заработает сколько нужно. А копить, как Середа...
За всю свою жизнь этот хитромудрый лысоватый старик с Камчатки не выезжал. А ведь известно, что все сбережения на отпуска и уходят: слетал к теплому морю, оставил там четыре-пять тысяч и начинай зарабатывать сначала. А старик Середа расходов не знал. Он держал теплицы: одну - под огурцы, другую - под помидоры; был у него курятник, больше похожий на птицеферму. Он продавал своих длинноногих бройлеров прямо перед магазином, вытаскивая их за худые синие лапы из эмалированного ведра. И платили ему, не торгуясь: у кого ребенок грудной, все свежее человеку надо, у кого-то старики в больнице лежат - надо бульон отнести, тоже на рупь двадцать в день не оздоровеешь... Брали, да еще благодарили. Тогда магазины больше напоминали продуктовый склад экспедиции: консервы, крупы, а молоко, картошка, лук - сухие, в круглых банках с черным трафаретом: "Крайний Север".
Так и жил старик в кирпичном доме с мансардой, жил почти один: Лешка, сын его, был ребенком поздним, Середа ему больше в деды годился. Отца, пропахшего куриным пометом, сын стеснялся до слез. И ходил-то он как все - импортными дубленками и японскими магнитофонами народ не раздражал. Друзей у него было много. Семен видел, что его девчонка все чаще вертится с ним на танцах, но виду не подавал: молод был Лешка для мужика. А что еще оставалось делать Семену - поймать парня после этих танцев и спустить по обрыву к речке? Так прошли его семнадцать лет, несолидняк. Про себя он тогда думал, что отработает еще один сезон и будет что-то решать.
Осенью старик Середа затеял машину менять. Дорог-то в поселке было - одна, разбитая, до Охотского моря, другая - полторы версты - до аэропорта. Вполне бы ему хватило его старого черного "москвичонка", похожего в поселковой грязи на майского жука. Но вот захотелось старику новую модель "Жигулей". По такому случаю он собрал мужиков - посоветоваться. Они сидели у него в гараже, пили "Солнечный берег" и, чтобы перебить конфетный запах болгарского коньяка, загрызали его свежей редиской с соседнего огорода. Узнав, что новая машина уже куплена и стоит в Петропавловске, в морском порту, а Михалыч ищет покупателя для своего "майского жука", мужики начали хором советовать: "Отдай тачку парню, пусть катается, к технике привыкает". - "Пусть сам зарабатывает, а то он не к технике привыкнет, а к легким деньгам", - строго ответил тогда Михалыч, и эта фраза быстро разнеслась по поселку. Многие повторяли ее с одобрением.
Потом из Петропавловска пришел теплоход, привез баранину, яблоки, водку и новые "Жигули" для Михалыча. Была суббота, и девчонка забежала к Семену в мастерскую - позвать на танцы, но ему не захотелось в очередной раз изображать из себя взрослого человека, который забрел на танцульки нечаянно, и он отмахнулся. "Я приду проводить", - сказал он, продолжая ковыряться в аппаратуре. "Можешь не утруждаться", - фыркнула девчонка и повернулась на каблучках. Это он слышал не один раз, поэтому воткнул паяльник в канифоль и сказал сквозь слабую дымовую завесу: "Могу и не приходить. Тем более, что дорогу ко мне ты уже знаешь". В тот вечер он занялся настройкой станции и сжег кассету гальванометров, выругал себя и провозился до полуночи, стараясь подпаять тончайшие растяжки платиновых зеркалец. Где-то посреди ночи всплыла мысль, что подмораживает уже, не захотела в туфельках к нему через весь поселок бежать... Он провозился с аппаратурой до утра. После бессонной ночи его чуть покачивало, во рту был купоросный привкус от выкуренного "Беломора": спалил за ночь пачку... И он решил дойти до магазина по холодку, взять папирос, а уж потом вернуться домой и завалиться спать до обеда.
Рядом с магазином, у гаража старика Середы, толпился народ. Внутри глухо ворчал двигатель машины. Семен еще подумал, что вчера Михалыч надрался на радостях. Но тут дверь со скрежетом раскрыли, и толпа шарахнулась от волны угарного газа. Двигатель поработал еще минуту, словно давая понять обессиленно вставшим людям: "Я хотел вывезти этих ребят на свежий воздух, работал-работал, а колеса почему-то не крутились..." На откинутых сиденьях нового "жигуленка", обнявшись холодными голыми руками, лежали двое. Парня он узнал сразу - Лешка, а девчонка лежала вниз лицом, и, хотя все было знакомое - и светлые волосы, и родинка на плече, и голубенькая комбинашка с заштопанной бретелькой, - что-то случилось с памятью, зациклило - мучился и не мог вспомнить ее имя! Но двигатель чихнул в последний раз, смолк, и тогда загомонила толпа, поперла вперед, оттолкнув Семена в сторону...
Его про эту историю старались не расспрашивать. Все видели - отяжелел мужик на глазах, налился черной гипертонической кровью, говорить стал медленно, все ворочал, тискал тяжелые кулаки, искал кого-то взглядом. Одни его ни о чем не расспрашивали из сострадания, другие - из осторожности. Иногда у него в душе поднималась мутная, дурная волна, и он - обычно насмешливо-веселый и сдержанный - становился невыносимым. Если в эту минуту рядом оказывался кто-то из друзей, то Семен начинал лезть в спор - да и спор-то какой! - по пустякам, а высмеет, унизит, доведет парня до бешенства, а сам уставится внимательным, неподвижным взглядом и ждет чего-то... Или затеет с кем-нибудь бороться - шутейно вроде бы, по студенческой привычке, но скрутит так, заломит жестко, до боли, что человек или захрипит полузадавленно, или заматерится всерьез. А если попадался человек ему неприятный, то Семен откровенно лез на скандал. Откуда-то всплывали ухватки и словечки приблатненной иркутской шпаны. Даже не из юности это было - из увечного детства, когда насмотрелся по подворотням да натерпелся сам досыта. И скулы сводило короткой судорогой брезгливости к самому себе, когда он говорил побледневшему человеку: "Штэ? Не нравится?"
Парни из отряда электроразведки старались в это время быть рядом с ним. Валерка забрал у Семена ружье, сказал "поохотиться" и не возвращал под предлогом, что никак не может собраться почистить. Андрей унес к себе тяжелый нож и просто спрятал, без всяких объяснений. Но все чувствовали, что должен произойти какой-то взрыв, после которого, может быть, Семен успокоится.
И однажды, когда командированный из соседнего госпромхоза вездеходчик - здоровый, мосластый мужик - вдруг ни к селу ни к городу вспомнил про этот случай в гараже и коротко засмеялся: "А я хотел бы так... По крайней мере перед смертью бы удовольствие поимел", - то Семен встал, молча опрокинул на мужика стол и первым же хлестким ударом вышиб ему два передних зуба.
Вездеходчик был человек тертый. За двадцать два года на Камчатке он трижды проваливался под лед со своим тягачом и, наверное, мог говорить о смерти насмешливо. Мог он и простить Семена, просто встать, выматериться и уйти, поняв, что сморозил глупость. Но в глазах у этого бородатого парня вспыхнула такая заинтересованность, и было видно, какое облегчение хлынуло ему в душу, с каким ожиданием он стоял и смотрел, что вездеходчик выбрался из-под стола, выплюнул сгусток крови и жесткой рукой, привыкшей к монтировкам, кувалдам и рычагам, отправил Семена через тахту в угол. Семен собрал по пути пару стульев, впечатался спиной в шифоньер, и полированная дверца хрястнула от удара.
Парни повскакивали с мест. Успокаивать надо было одного - Семена, вездеходчик стоял мирно, лишь улыбался криво, слушая уговоры, потом потрогал мазутным пальцем кровоточащие десна и сказал просто: "Хрен с ними. Золотые вставлю". А с Семеном пришлось повозиться. Валерка тогда отделался распухшим носом, а Андрей полмесяца ходил в запасных очках - очень немодных, в стариковской оправе.
После всей этой истории у Семена появились странные, чудаковатые замашки. Он вдруг сделал вывод, что во всем виноваты только деньги. Не будь у Лешкиного старика пачки потертых сберкнижек, о которой в поселке ходили разные слухи, девчонка не потянулась бы туда из любопытства. Не появись в поселке эти новенькие, сверкающие свежей краской и никелем "Жигули", постояли бы ребята у калитки и разошлись восвояси. Не купи он этот идиотский шифоньер с антресолями, не начни он дурить девке голову, жили бы они сейчас - желторотые, бестолковые пацаны. Деньги! Во всем виноваты деньги. Эта старая сволочь совсем помешался на деньгах. Еще и сорока дней им не исполнилось, как он появился на крыльце магазина со своим эмалированным ведром... По морщинистой роже слезы текут, в щетине застревают, а он свое: "О це птицки!" - птичками торгует. А потом еще и к Семену ночью приперся: "Не уберегли мы их с тобой, Сема..." Семен дождался, пока он уйдет, а потом выволок в сарай сломанный шифоньер, закинул на чердак ковер, и сразу же дышать легче стало. С этого дня он перестал закрывать в доме дверь, даже когда уезжал надолго. Дом его стоял на горе, на окраине поселка, и люди, ходившие туда осенью за голубикой и жимолостью, потихоньку начали забредать в холодок чужой квартиры, пили там чай, рассматривали коллекцию минералов, листали старые журналы "Вокруг света". Все уже в поселке знали, что Семен деньги держит открыто, пришпиливая радужные бумажки к стенке тонкими булавками, как бабочек в коллекции. Может, кто и брал, но возвращали на место той же купюрой - пойди, разберись...
Именно эти булавки взбесили Сашку до глубины души, когда он зашел к Семену в дом за день до отлета в поле. Вот его-то научили деньги уважать. Его родной дядька Григорий Емельянович, пузан такой, однажды преподал племяшу жизненный урок. В саду, в летнем нужнике, кто-то обронил рублевую бумажку. Дядька не погнушался, выловил ее оттуда палкой, постирал, высушил... Сашка совсем пацан был - лет десять, - но с мальчишками они тогда уже скарабезничали вовсю, поганцы они тогда были отпетые... И на все дядькины процедуры Сашка смотрел презрительно - предвкушал, как он расскажет пацанам про родственничка, ковыряющегося в дерьме. Но рублевая бумажка быстро высохла на подоконнике, дядька Григорий Емельянович, пузан такой, взял ее, помял, понюхал и вручил Сашке на конфеты. И вот тогда Сашка начал понимать что-то про эту жизнь.
...Тихо в палатках. Спит народ. А проснутся - и не вспомнят, что прожитое целую ночь над ними кружилось. Приснится под рассвет какая-нибудь чепуха и перебьет все...
А рассветы на Камчатке росные. Еще слоится утренний туман - нехолодно в нем, звуки от ударов топора гулкие и тени причудливые. Потом туман опадет на землю щедрой сверкающей россыпью к хорошей погоде или поднимется и зависнет плотным слоем облаков - и это уже надолго: низкая, серая, тяжелая сырость.
Поэтому всегда хочется, чтобы первое утро нового полевого сезона было, ясным, теплым. Оно таким и народилось.
Семен рывком вылез из спальника, вышел из палатки, поеживаясь от утренней сырости, и закричал хриплым, тоже подсевшим спросонья баском:
- А ну, подъем, противная команда!
Рыжий, свернувшийся калачиком у входа, вскочил, подпрыгнул и успел-таки лизнуть в губы. Семен оттолкнул его, и взрослый серьезный пес - вся морда в шрамах! - залился почти щенячьим лаем, да с подвизгом, да припадая на передние лапы, да помахивая хвостом...
В палатках зашевелились. Для первого дня народ поднялся неплохо. Сбегали к ручью умыться. Собрались у костра. Девчонки успели привести себя в порядок, сидели рядышком - чистенькие, причесанные, серьезные молодые специалисты. Андрей ковырял отверткой в старой прокуренной трубке. Всем своим видом он показывал, что запись станций на идентичность в начале сезона - пикник, данный судьбой и руководством экспедиции, чтобы войти в рабочий ритм. Валерка почему-то явился голый по пояс - еще больше похудевший за месяц городской суматошной жизни.
- Не искушай меня без нужды, - сказал ему строго Семен, и Валерка уполз в палатку одеваться.
- На сегодня расклад такой... - Голос у Семена был отрывистый. - Настройка аппаратуры. Заготовка дров. Инструктаж на рабочем месте для рабочих и техников. Вопросы? Нет вопросов. Хочу для новеньких в двух словах пояснить смысл работы. Наш метод выполняется для выявления структур, перспективных на нефть. Пишем на фотобумагу вариации естественных переменных электромагнитных полей. С аппаратурой познакомлю позднее.
- У меня вопрос, - перебил его Сашка. - Мы что, эти ящики с тумблерами по горам таскать будем?
- Станции будут стоять в палатках. Ваша задача - размотать провода, выкопать ямы под магнитометры, обеспечить отряд дровами. Погрузка-разгрузка вертолетов при перебазировках... Если кто захочет помогать операторам, то всю бытовуху делим поровну. Вот Витек Назаров работает со мной не первый сезон, я знаю, что он будет и ночные записи делать, и проявлять помогать будет.
Виктор улыбнулся, пригладил длинные прямые волосы.
- Витус Беринг... - пробормотал Олег. Чувствовалось, что он что-то читал по истории освоения Камчатки.
- Второе, - нажал на голос Семен. - Эта местность простая, ориентиров много, но без моего разрешения далеко от палаток не отходить.
- Ничего себе - простая... - пробормотал Сашка. - Черт ногу сломит. Овраги всякие... То ли дело - степь.
Гигантская глыба Мутновского вулкана казалась при низком, восходящем солнце особенно угловатой. Мощный фонтан пара и газов над кратером был подсвечен розовым.
- Всем осмотреться, запомнить место, где стоит лагерь - чтобы я потом по кальдере не рыскал, вас не искал, - сказал Семен.
Ребята считают, что чем сложнее местность, тем труднее ориентироваться. Они привыкнут к этой кальдере, она для них будет домом родным. Вот в тундре, где все ровно и однообразно...
- А вон медведь, - спокойно сказала Надя. - Да вон же... Метров четыреста отсюда, на борту каньона.
- Ты куда это нас, начальник, завез? - истошным шепотом завопил Сашка. - Што-то же делать надо... Может, не заметит он нас?
- Цыть, - сказал ему Семен. - Принеси бинокль, он у нас в палатке. Там, рядом с ружьем висит.
Огромный зверь ковырялся в земле, не обращая на них внимания. Темно-бурая, с рыжими подпалинами шкура, плотная и длинная шерсть. Мощный загривок и низко опущенная голова делали его похожим на колхозную лошадь, которая случайно забрела на крутогор. Но внезапные и резкие броски зверя сразу же отбивали всякую мысль о сходстве. Вот он перешел на новое место, съехал немного вниз - приседая на задние лапы и притормаживая передними... И комки земли, мелкие камушки покатились по склону, и еле слышный звук их падения снова заставил насторожиться людей.
Семен взял бинокль, посмотрел: "М-да... неплохо..." - и теперь искоса наблюдал за своими подчиненными. Операторы долго разглядывать не стали: Валерка приподнял и тут же отдал бинокль, словно давал понять - ничего интересного. Медведей, как и любой из операторов, он насмотрелся вдоволь. Это его на речке Хапице три часа гнал по тундре любопытный пестун. И тогда Валерка обещал ему на ходу: "Мишка... ей-богу... если убегу от тебя, то курить брошу". Эту фразу Валерке напоминают в экспедиции до сих пор, особенно когда закурить просит. Андрей лежал у костра, покусывая травинку, что-то прикидывал в уме. От бинокля он отказался - и так все видно.
- Витя, привяжи-ка Рыжего. Если учует, начнется у нас тут... бег с препятствиями, - думая о своем, сказал Семен.
Виктор встал, пошел искать поводок. Надежда смотрела долго, свободно держа бинокль одной рукой, другой она ерошила коротко подстриженные волосы, словно ей хотелось мальчишеским залихватским движением почесать в затылке. Олег, прильнув к окулярам, почему-то шевелил губами, словно шепотом рассказывал кому-то. У Сашки часто-часто дергался кадык - слюну, что ли, сглатывал от волнения.
- А медведь-то не рыбный! - сказал Андрей с чувством, выплюнув травинку. - Уже через месяц мясо ни в каком соусе не прожаришь, ни в каком уксусе не вымочишь - припахивать зверем будет...
- И шкура аж лоснится, - добавил Валерка.
- Снежник рядом. Мясо будет где хранить, - снова ни к кому не обращаясь, заговорил Андрей. Его лицо с интеллигентной бородкой, в модных очках с дымчатыми стеклами, стало жестким и сосредоточенным.
- Работать не даст, - коротко сказал Валерка. - Провода рвать будет, по электродам шастать, девушек пугать...
- Кто еще что скажет? - спросил Семен.
- Ты сам посуди, Семен, - добавил Валерка. - Нереста сейчас нет, гон у них начнется позднее... Чего он сюда пришел? Значит, хозяин. Его это район. Он нам тут житья не даст. Он сюда других медведей не пускает и нас не пустит.
Семен встал, вытер вдруг вспотевшие ладони - решился.
- Я схожу, просто посмотрю.
Он подошел к грузу на вертолетной площадке, выдернул из кучи ружье, из тех, что выдавали, соблюдая пункт "Правил по технике безопасности в местах обитания крупных хищников..." Потом зашел в палатку и вытащил из глубины рюкзака подсумок с пулевыми патронами.
- Ты хоть нож возьми, - приглушенным голосом крикнул от костра посмелевший Сашка.
- Сиди уж... Не в кино пришел, - сказал себе под нос Семен и не взял нож. Он вышел из палатки, еще раз глянул в бинокль - медведь все так же спокойно ковырялся на склоне каньона.