Утром его разбудили солнечные зайчики, по коридору тянуло запахом жареных котлет, кто-то звякал посудой. Сашка улыбнулся и попытался поднять голову, но даже это движение отозвалось резкой болью. Тогда он осторожно поднял руки, ухватился за спинку кровати, медленно подтянулся, улегся на подушке повыше и стал ждать. В палате кроме него был еще и старик с прокуренными желтыми усами. Он все еще спал. Он Сашке был не очень интересен - морщинистое, болезненное лицо, хриплое дыхание... У него должны быть обязательно выцветшие глаза и разговоры про язву двенадцатиперстной кишки. Черт с ним. Неделя-полторы - и Сашка уйдет отсюда, получит в конторе свои полторы тысячи и махнет на Дон. Ему захотелось лечь еще выше, выглянуть в окно, посмотреть из тепла на дождь и слякоть. Он уперся локтями в койку, хотел подняться, но боль взорвалась внутри живота, сдернула его назад. Несколько минут он лежал неподвижно, дышал ровно и аккуратно.
- Проснулся? - услышал он хриплый голос. Это сказал старик, он поглядывал на Сашку с усмешечкой, покалывал его ярко-голубыми глазами.
- Проснулся, - с растяжкой повторил это слово Сашка, словно пробуя его на вкус.
- Болит брюхо-то?
- Не-ет, если спокойно лежать - совсем не чувствуется. Вон даже разговариваю совсем спокойно, - объяснил с удовольствием Сашка.
- Успеем ишшо наговориться...
- Я раньше тоже, дед, думал - все успею. Чуть было не опоздал.
Они немного помолчали.
- Геолог, что ли? - спросил старик, не глядя на него.
- Ага. Похож?
- Немного, - старик слегка оживился. - Мне вот что интересно: жил ты в палатке, чуть в ней не помер... Сколько хоть заработал-то? - лениво спросил старик.
- Кусков пять, - сказал небрежно Сашка.
- Ишь ты, - не то удивляясь, не то осуждая, обронил голубоглазый дед.
- Вот выйду из больницы, получу расчет и - на материк, - сообщил Сашка. - Хватит.
- А там где жить будешь? У родителей?
- Зачем? Я молодой, мне семьей обзаводиться надо, обязательно отдельно жить буду. Хорошо бы поближе к старикам, но отдельно, - повторил он не раз слышанные слова.
- Здесь-то где жил?
- В Петропавловске, - быстро соврал Сашка.
- А родители, значит, на материке?
- Точно. Я себе в Новочеркасске кооператив куплю. Свое-то всегда лучше.
И его вдруг понесло: он начал доказывать, как хорошо иметь все свое и быть независимым. Он говорил и говорил, и на ходу удивлялся - как гладко все получается! Говорил и слушал себя, поражаясь - почему-то все получалось многословно, но без былого азарта. Словно по привычке, по инерции...
- Все свое надо иметь! - говорил он деду, а тот глядел внимательно, подмаргивая ослепительно-голубыми глазами, кивал не то утвердительно, не то машинально.
- Свой дом! - говорил Сашка. - Свою машину, свою дачу, только тогда ты - человек, личность.
- Дак все-то, наверное, нельзя иметь, - перебил его старик и задумался.
- Ну почему нельзя? - Сашка даже засмеялся. - Привожу примеры. Вот у меня друг есть - Лешка Вохминцев, у него - "жигуленок". А у второго, у Сашки Зарудного, - японский видеомагнитофон. Веришь, дед, в одном "дипломате" - сам магнитофон, телекамера и к нему две кассеты. Стоит, правда, он почти что тот "жигуль", но - вещь! На рыбалку ходили, он нас у костра снимал, потом смотрели: все показывает! Ночью, у костра! У какой камеры есть такая чувствительность? А? Ты, дед, таких не видел.
- Не видел, - смиренно согласился старик и пожевал провалившимися губами. - В мое время таких не было, а то бы посмотрел из любопытства.
Сашка покосился на него и с упоением продолжал:
- А у Кольки Беклемишева - библиотека. Книжечки - одна к одной. И подписные есть, и старинные. Я тебе только про одну расскажу. "Прейскурант оружейного магазина... погоди-погоди... Специального оружейного магазина Н. И. Чижова. Литейный проспект, нумер 51, дом графа Шереметова. Санкт-Петербург. Депо ружей Тульского Императорского завода. Представитель Льежской оружейной мануфактуры. Поставщик Петербургско-Новгородского и Тамбовского отделов Императорского общества правильной охоты", - на одном дыхании отбарабанил Сашка.
- Ишь ты... - удивился старик. - Правильной охоты...
- Смеешься, дед! Да там ружья и бельгийские, и французские... Есть такие, что и стволы - с гравировкой. А цены - от 8 рублей до 550. И винчестеры есть, и пистолеты - вот это магазин был! Все есть - начиная от ошейника к породистой собаке и кончая "Зауэром"... этим "Три кольца".
- Дерьма-то, - легко и просто сказал старик.
- Ты... ты... - смешался Сашка. - Да ты таких ружей и во сне не видел! Хоть и на Камчатке, похоже, всю жизнь прожил...
- Не видел, - согласился старик. - Я другие видел...
- Ты про книжки давай. Ты же про них качал.
- Книжки... Что - книжки? Я про другое говорил. Я тебе, дед, про людей говорил, которые все имеют. И машины, и книжки, и все...
- Про людей тоже интересно, - вздохнул старик и натянул до подбородка казенное одеяло. Сашка покосился - и человека-то под ним не видно...
- Так... Вот еще пример... - собираясь с мыслями, продолжил он. - Лев Леонидович Шепальский, сосед мой. У него коллекция картин. Я был у него. Двухэтажный дом, и все стены увешаны картинами. Там и старинные есть, из прошлого века. Я как прикидывать начну, сколько это может стоить, так путаюсь.
- С арихметикой, значит, не все в порядке, - засмеялся старик и, не давая Сашке огрызнуться, уставил на него желтый палец. - Теперь я тебя спрашивать стану! - Он довольно живо сел на койке. - Твой первый друг кем работает?
- Лешка? Механизатор он. До этого шофером работал, а сейчас на трактор пересел, попросили.
- А второй? - насмешливо щурясь, продолжил допрос старик.
- Он в КБО. Мастером по ремонту телевизоров, - пожал плечами Сашка. - Постой, дед, а ты к чему клонишь?
- Дак простое дело-то... Твой друг Лешка работал шофером, потом в механизаторы подался. Руки-то по баранке скучают. Одно дело в тракторе "кочерыжки" дергать, а другое - по асфальту катить. Тоскуют руки, я знаю... Так что машина ему шибко нужна. Да и на месте она теперь. Технику парень знает, "жигуль" свой в порядке содержать должен. А второй твой друг - радиомастер. Ему машина - без надобностей. Ему "Панасоник" подавай.
- Грамотный ты, дед... "Панасо-о-оник"... Так, по-твоему, Лев Леонидович должен художником быть? Он ведь в картины все свои деньги вкладывает. При мне за акварельку в тетрадный листок пять сотенных выложил и не поморщился!
- Ну, зачем обязательно - художником? Такую коллекцию за одну жизнь не соберешь. Скорее всего, он отцовское дело продолжает, а то и дедовское.
- Дед... - удивился Сашка. - А ты сам, дед, в милиции не работал? Очень уж ты проницательный.
- Где я только не работал, - закрыл глаза старик. - Все рассказывать, так не успею: тебя, паренек, раньше выпишут. Вот в милиции не работал...
- Ладно, дед, ты мне свою автобиографию потом вкратце расскажешь. А я вот что понять хочу. Это что же, по-твоему: каждому - свое? Так, что ли?
- Так, должно быть, - устало, с каким-то раздражением отмахнулся старик.
- Но ведь есть люди, у которых все есть! И машины, и квартиры, и почет, и уважение!
- Так заслужили, значит...
Сашка, морщась, приподнялся с койки, несколько секунд тяжело дышал, глядя перед собой, а потом выкрикнул старику прямо в лицо:
- А черта с два! Ну, ладно - ты герой, академик - не жалко. А если ты сынок просто чей-то, если тебя под белые ручки...
- Э, милок... Только ли это, - подхватил сочувственно старик. - Есть такие, что и закон не нарушают, а как сыр в масле катаются. А которым в лотерею везет, или наследство получают...
- Вот-вот!..
- А ты не завидуй! - Старик приподнялся и костлявым кулаком постучал по тумбочке, словно вколачивал эту мысль в Сашкину башку. - Не завидуй! Не завидуй!
- Так как же не завидовать, деда? - шепотом спросил Сашка. - Большинство из нас на сто пятьдесят рублей оклада живет, от получки до аванса перебивается...
- А ты не завидуй, еще раз говорю! - рассердился старик.
Сашка вдруг сник. Чтобы как-то оправдаться, он пробормотал:
- Ну вот, не успели проснуться, а сразу спорить начали. А не познакомились. Меня Александром зовут. - Он вспомнил "Руч. Александровский" и улыбнулся. - А тебя как, дед?
- Иван Михайлович. Середа фамилия, - сказал тот неохотно. "Знал я одного мужика. Денег у него было как у дурака махорки. Идет Иван Михайлович Середа с мешком в сберкассу..." - всплыл в памяти голос Семена. Посмотрел Сашка еще раз в пронзительно-голубые глаза старика и сказал дрогнувшим голосом:
- Ну, вот и познакомились.
- Ты вот дергаешься, мечешься, - говорил ему перед выпиской старик Середа со злостью. - А вот главного не понял. Не понял, что живем-то единожды.
- Да в том-то и дело, что понял! - снова дернулся Сашка.
- Во-во... Думаешь - денег накоплю, а уж потом жить начну. Копишь их, копишь, а жизнь-то и кончилась. Ты-то, парень, не знаешь, а у меня денег шибко много было...
- Да знаю я... - признался Сашка.
- Откуда? - строго спросил старик.
- Семен Жомов рассказывал...
Середа пожевал губами, вздохнул и задумчиво сказал:
- Он вроде не из болтливых... Семен-то... Да... Вона как все перекрестилось. А где он счас?
- На речке Кохтане. Пургуют ребята.
- Ну, тогда ты много знаешь.
- Я, деда, все к Семену Жомову тянулся, он такой... Мимо него не пройдешь. А все не получалось. Что ни сделаю - все не так...
- Встретишься - подойди. Я Семена знаю, он отталкивать не будет. А про меня не говори, что я здесь, под казенным одеялом, и так тошно... Один я, парень, остался. Совсем один. Мир там, - старик вяло повел рукой на окно, - а меня, считай, как и не было.
В общежитии геофизиков гремела музыка. "Прощай!" - пел приятный мужской голос. - У всех вокзалов поезда... Прощай-прощай!" Сашка шел по коридору, и знакомые запахи от вьючных мешков и спальников слегка кружили голову. От них отдавало дымком и потом... На кухне жарилась картошка, и кто-то слишком громким голосом рассказывал про речку Пенжина. Сашка услышал веселый голос Семена и открыл дверь.
Парни были все в сборе. Семен возился с проигрывателем, у стола хозяйничал Валерка, Андрей - непривычный, заросший неухоженной бородой - валялся на кровати и подыгрывал пластинке на гитаре. "Прощай-прощай! Мы расстаемся навсегда!" - снова пожаловался мужчина.
Без стука растворилась дверь, и кудлатый человек, похожий на стареющего юношу, сказал, сильно сомневаясь в своих словах:
- Милейший! Я понимаю, что вы из поля в поле... Но смените пластинку! С самого утра: "Прощай-прощай!"
- Хорошая песня, зря ты так, - пробасил Семен и пропел, страшно фальшивя: - Ты помнишь, плыли в вышине... - Он обернулся и удивленно сказал:
- Мужики! Вы посмотрите, кто к нам пришел! И стоит молчком. Александр! Живой?
- А какого черта мне сделается? - засмеялся Сашка.
- Ничего лишнего не отрезали?
- Да вроде нет... - Сашка заторопился, пока его не перебили: - Семен, ты в поле когда снова идешь?
- Да не знаю. Скоро уже. А что?
- Семен, ты только не говори сразу "нет"... Мы хоть и ссорились с тобой, и спорили тоже, но ты возьми меня с собой в отряд.
Парни переглянулись.
- У тебя пузо-то как - болит? - спросил Андрей, отложив гитару.
- Пока болит, но через месяц смогу, наверное, тяжести таскать...
- Ну, месяц мы еще рассчитываем на цивильную жизнь, - засмеялся Валерка. - Мы еще в лучшей парикмахерской по всему прейскуранту не расплатились, в баньке толком не пропарились...
- ...и в областном драматическом театре не побывали, - подхватил Андрей. - Меня, кстати, в прошлое межсезонье шеф именно там выловил. Подходит в антракте, перед барышней извинился, меня за локоточек отвел, галстучек мне поправил и ласково так говорит: "Чтобы я тебя, змея, завтра в городе не видел! Неделю выловить не могу..."
- Ну, он женатикам дает побольше в городе побыть, сочувствует. А нас в первую очередь, собака...
- Ничего, вот скоро Семен женится...
- Да бросьте вы!
- Чего ты, Сема? Берешь в отделе кадров справку, что круглогодично находишься на полевых работах, и тебя без полутора месяцев контрольно-испытательного срока и окольцуют. Почти вся экспедиция по таким справкам женилась. Не ломай традицию!
- Нет, он в поле лучше свадьбу устроит. Мы Кочеткова уговорим, "МИ-восьмой" ленточками украсим, шариками там всякими...
- А на фюзеляж вместо пупсика голого бича посадим! Вон, Артамона посадим. Он будет сидеть и стесняться...
- Так возьмешь, Семен? - снова спросил Сашка.
- Надо подумать, - серьезно ответил тот. - Можно взять.
- А у меня недавно день рождения был, - почему-то вспомнил Сашка.
- Ну-у? Так давай к столу! И займись ответственным делом - нарежь хлеб...
На столе грудой лежали консервы, связки бананов, три зеленых ананаса: недавно опять пришел теплоход из Вьетнама, и все магазины были завалены экзотикой...
- А я займусь культурной стороной нашей программы! - заявил Валерка, нажал на клавишу проигрывателя и повалился на кровать.
"Прощай-прощай! - затянул грустный мужчина. - Мы расстаемся навсегда! Прощай-прощай!" - Старая была песня...
ФАНТАСТИКА
Эрнст Бутин
Лицом к лицу
Фантазия на тему судьбы
"И похоже это на правду? Все похоже на правду, все может статься с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости. Забирайте же с собой в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собой все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!"
Н. В. Гоголь. "Мертвые души"
1
Перед тем как покончить с собой, решил Юрий Иванович съездить на родину, туда, где прошло детство и отрочество, где закончил он школу и откуда самоуверенно отправился покорять жизнь. Мысль о поездке лениво шевельнулась уже тогда, когда Юрий Иванович, сгорбившись перед печкой, равнодушно рвал накопившийся за долгие месяцы и годы бумажный хлам - всю ту макулатуру, которую еще недавно называл многозначительно рассказами, незаконченными повестями, набросками романов и сценариев. Иногда начинал было читать случайно подвернувшийся на глаза текст, и тогда одутловатое, с всклокоченной бородой лицо застывало в надежде, а в заплывших потухших глазках появлялось ожидание, но тут же ожидание это сменялось досадой и отвращением, щеки покрывались свекольным румянцем стыда, губы складывались в брезгливую усмешку: "Черт, какая дурь!.. Надо же было писать такую бодягу!" Юрий Иванович тяжело ворочался, сгребал обеими руками ворох своих творений, запихивал в топку. Он торопливо и с удовольствием поджег газетный лист со своим рассказом, в котором взгляд успел выхватить: "...заиграл желваками, и лицо прораба исказилось гневом...". Сунул растопку в печь, подумал злорадно: "Играй теперь желваками, искажайся гневом, товарищ прораб!"
В этот теплый летний день тяга в трубе была никудышной, огонек, попорхав синей прозрачной бабочкой по упрессованнои бумаге, умер, оставив лишь черные обугленные дорожки. "Сгоришь, миленькая, сгоришь, собака", - Юрий Иванович щелкнул зажигалкой, ткнул ее в печь. Нехотя ожило пламя, нехотя облизнуло бумагу, нехотя вильнуло влево-вправо и зарезвилось, разрастаясь. Заворочались лохмотья рукописей, заизвивались, выгибаясь, вспучиваясь, скручиваясь в раскаленные жгуты. Что-то ухнуло, точно выстрелило, вышвырнуло в лицо пригоршню веселых искр, мотыльковую стайку хлопьев сажи, обгорелых листков, и печка загудела, сплошь заполнилась плотным желто-голубым полыханием. Юрий Иванович смотрел, как корчатся его работы, и не шевелился.
Только когда огонь зачах, превратившись в судорожные проблески, изредка скользившие по шевелящимся ломким пластам черной золы, он отвел глаза от топки. Поднял с полу обуглившуюся страницу из тетрадки в линейку. Хотел было смять ее и швырнуть догорать, но узнал свой, еще юношеский, крупный и неустоявшийся почерк. Прочел со снисходительно-презрительной улыбкой: "...истончившиеся посредине мраморные ступени. Сколько ног прошло по ним, сколько выпускников, полных надежд на яркое и неповторимое будущее, ушло отсюда в жизнь. Сначала это были гимназисты, которые мечтали стать гвардейскими офицерами, крупными чиновниками, фабрикантами и заводчиками. Но стали они онегиными и печориными, ионычами и белогвардейцами, чтобы закончить свой жизненный путь или на тихом провинциальном кладбище, или, презираемые трудовым народом, быть убитыми в гражданскую войну, или, превратившись в эмигрантское отребье, умереть от нищеты в каком-нибудь Париже. Социально-классовая ограниченность, эгоизм, нежелание жить подлинными интересами народа, неумение работать и презрение к труду сделали этих людей "лишними", "прорехами на человечестве".
Совсем другой стала школа в советское время. Сотни ее выпускников самоотверженно трудятся на заводах и стройках, колхозных и совхозных полях, внося весомый вклад в развитие народного хозяйства. У нас нет и не может быть "лишних" людей, потому что ясные цели, высокий смысл жизни наполняют оптимизмом сегодняшних школьников, перед которыми открыты все дороги. Выбирай любую, и на любом поприще тебя ожидает радость труда, яркая, наполненная жизнь, стоит только..."
- Гляди, какой шустрый я был, - буркнул Юрий Иванович. - "Яркая, наполненная жизнь..." Борзописец.
Он вспомнил этот текст. "Что нам дала школа?" - последнее домашнее сочинение десятого класса. Вспомнил, как, почти не задумываясь, строчил его на уроке географии, вгоняя в гладкие предложения то содержание, которое требовалось. Вспомнил, как, получив традиционную пятерку за это сочинение, выслушивал такие же традиционные похвалы и, притворяясь смущенным, посматривал исподтишка - покровительственно и горделиво - на соучеников. И сразу же Юрий Иванович увидел свой класс: с геранями на подоконниках, с неуклюжими партами, толстенные столешницы которых были окрашены черным лаком, но лак этот не мог скрыть, а лишь сглаживал глубоко вырезанные рисунки и инициалы; увидел коридоры школы со стенами салатного цвета, потемневшими и засаленными к концу учебного года; увидел и лестницу с ее перилами ядовито-вишневого цвета, с мраморными серыми ступенями.