Том 21. Приключения Мишеля Гартмана. Часть I - Густав Эмар 7 стр.


Густав Эмар - Том 21. Приключения Мишеля Гартмана. Часть I

В тот день, к которому относится наш рассказ, группа молодежи обоего пола расположилась в беседке из зелени перед трактиром поблизости от обелиска, воздвигнутого патриотизмом страсбургцев в честь их соотечественника Клебера. В беседке горячо обсуждали расписание обеда, так как с утра уже решили обедать вместе.

Мужчин было четверо, от восемнадцати до двадцатидвухлетнего возраста. По небрежной свободе костюма и по общему виду легко было узнать в них студентов.

Из дам, равных числом кавалерам, премиленьких, белокурых гризеток-хохотушек, младшей не было восемнадцати, а старшей двадцати.

Молодой человек, говоривший в эту минуту, имел не более двадцати двух лет. Он был высокого роста и хорошо сложен; обращение его отличалось изяществом; белокурые волосы, голубые глаза, высокий лоб, нос с легкой горбинкой и тонкими ноздрями, рот довольно большой и с пухлыми губами, из-за которых иногда виднелись чудные зубы, и, наконец, четырехугольный подбородок - все вместе придавало ему наружность самую симпатичную, дышавшую в одно и то же время прямотою, твердостью и прямодушием.

Замечательно маленькие руки и ноги изобличали хороший род.

По-видимому, он пользовался значительным влиянием на товарищей, так как те слушали его не только внимательно, но и в некоторой степени почтительно.

- Господа, - говорил он в ту минуту, когда мы выводим его на сцену, - сегодня не простая студенческая пирушка, какие у нас обыкновенно бывают по воскресеньям. Я рассчитываю на двух гостей, из которых одного вы знаете уже, а другого наверно примете радушно.

- Послушай, Люсьен, - перебил один из слушателей, которого наречие слегка отзывалось местным произношением, - ты здесь не в суде, и не на кафедре. Не связывай же предложение с предложением нескончаемою цепью.

- К порядку! К порядку! - вскричали хором остальные, шутливо стуча по столу кулаком.

- Господа, - сказала одна из девушек чистым и приятным голосом, - я со своей стороны нахожу, что оратор говорил очень хорошо и очень разумно. Потому я полагаю присудить Петруса Вебера за то, что он прервал его, к штрафу в две кружки пива, которые мы сейчас и разопьем.

- Одобрено! Одобрено!

- Я протестую.

- Любезный Петрус, - возразил тот, которого называли Люсьеном, - протестовать твое право, но тем не менее штраф-то подавай и мы разопьем пиво.

- Именно! Именно! Подавай сюда две-то кружки! Трактирщик, вероятно, стоявший настороже, явился почти мгновенно с двумя кружками, увенчанными аппетитною белою пеною.

- Делать нечего, - согласился Петрус, - когда пиво нацежено, надо его пить. Подставляйте ваши стаканы, да чу! не давать улетучиваться великолепной манишке, которая, по моему мнению, самою лучшее, что есть в пиве.

- За здоровье Петруса! - провозгласили в один голос присутствующие, весело чокаясь своими стаканами.

- Господа, - заговорил опять Люсьен, - я приступлю к продолжению моей речи с того места, где она была прервана. Но прежде позвольте мне выразить признательность нашему другу Петрусу; я сильно подозреваю, что он с намерением заставил себя оштрафовать, дабы словно невзначай смочить нам горло, а вы сознаетесь, что оно становилось у нас чертовски сухо.

Петрус вынул изо рта огромную трубку, точно привинченную к его губам, и раскланялся перед компаниею с комическою важностью.

- Ну, продолжай, болтун! - прибавил он.

- Позволь тебе заметить, друг любезный, что ты бессовестно ограбил в эту минуту знаменитого актера, виденного мною в Париже, не помню в котором из театров. Ты перебил меня, чтоб пригласить продолжать.

- К делу! К делу! - нетерпеливо закричали все в один голос.

- К вашим услугам, милостивые государи и государыни. Итак, я предлагаю, чтоб на этот раз, в виде исключения, наша пирушка, вместо трех франков с человека, обошлась в баснословную сумму шести франков.

Зловещий ропот перебил оратора.

- Это безумие!

- Просто верх умопомрачения!

- Такой балтазаров пир заходит за все пределы!

- Минуточку, господа; позвольте, пожалуйста, договорить, потом вы вольны будете принять или отвергнуть мое предложение.

- Молчать! - протянул Петрус гнусливо и с невозмутимым хладнокровием.

Водворилась тишина.

- Я вам заявлял уже, что у нас будет двое гостей. Несправедливо было бы заставить вас платить за них, когда они приглашены мною; вследствие чего я обязываюсь внести громадную сумму в двадцать франков, которая и пойдет на вина к вкусному обеду.

- Прошу слова, господа, - сказал молодой человек лет девятнадцати с бойким выражением лица и слегка насмешливою улыбкою, который не прочь был пожуировать.

- Говори, Адольф, но как можно короче.

- Вот что, господа, - начал новый оратор, - для меня очевидно, что нас хотят провести. Безумное предложение почтенного оратора, которого место я занял на этой трибуне, явно служит прикрытием западне. Даром не швыряют золотой монеты, какую наш друг теперь вставил себе в глаз.

- Вопрос уже решен! - вскричали товарищи. - Двадцатифранковая монета налицо. Мы видели ее.

- Он богат и хочет подкупить нас! Пусть себе подкупает!

- Как! - воскликнул с жаром Адольф. - Вы продадите себя за одну монету презренного металла? Еще будь их две!

- И за тем не постоим, милостивые государи, - величественно молвил Люсьен, вставив другую золотую монету в левый глаз.

- Браво! Браво! - раздалось со всех сторон.

- Господа, я побежден, - молвил Адольф. - Это не человек, а галион. Разумеется, мы должны пасть перед всесильным золотом. Теперь для меня ясно, что мы будем обедать с иностранными дипломатами.

- С банкирами-евреями, - поправил другой.

- С кохинхинскими посланниками, - добавил третий.

- Если не с министрами, - значительно произнес Петрус могильным голосом.

- Милостивые государи и государыни, вы все находитесь в заблуждении.

- Послушай-ка, Люсьен, - обратился к нему Петрус, - будь добрым малым и скажи, могу я не расставаться с трубкой?

- Еще бы! Разумеется, будут курить!

- Так эти благородные иностранцы выносят табачный дым? О! В таком случае они не дипломаты и не посланники.

- Надеюсь, Люсьен, - заметил глубокомысленно Петрус, - надеюсь для тебя и для вас, что таинственные гости не окажутся пруссаками.

- Вы с ума сошли, господа. Чтоб помирить вас между собой, я вам скажу, что один не кто иной, как мой брат…

- Поручик зуавов? - вскричали все в один голос.

- Именно; вы его знаете уже.

- Браво! Браво! Какая приятная неожиданность!

- Люсьен, ты заслужил мое уважение, - решил Петрус.

- Вот славная-то мысль, Люсь! - вскричала, показав прелестнейшею улыбкою все тридцать две жемчужины, служившие ей зубами, девушка, которая уже говорила.

- Однако, - прибавил Петрус серьезно, - in coda venenum, как говорится в школах.

- Что означает? - с любопытством спросили девушки.

- То, - ответил Петрус с видом все более и более мрачным, - что Люсьен нам бросил на наживу имя брата, чтоб залепить всем глаза и тайно ввести в наше общество другого гостя, по моему убеждению, наверно миллионера.

- Особенно неприятного я в этом не вижу, - заметила одна из девушек, пленительно надув губки. - Как ты думаешь, Мария?

- Петрус такой мрачный, - ответила та, - у него вечно какие-то мысли с того света, от которых мороз продирает по коже.

- Бедная кошечка! - произнес Петрус могильным голосом.

- Господа, - заявил Люсьен, - другой гость, которого я буду иметь честь представить вам, не только лучший друг моего брата, но и всего нашего семейства, а мой в особенности. Мишель ему обязан жизнью. Это отличный рубака, фельдфебель в той же роте, где и брат, и также с крестом почетного легиона. Вы примете его, смею надеяться, со свойственным вам радушием, когда вы находите стоящим труда оказывать его.

- Господа, - заговорил четвертый из молодых людей, который до тех пор более молчал и только курил, осушивая стакан за стаканом, - я предлагаю выразить признательность нашему другу Люсьену за лестное к нам доверие, и так как всякое доброе дело заключает в себе свою награду, то я бы думал принять его предложение, чтоб пирушка обошлась в шесть франков с человека, и величественно выставленные им напоказ два луидора употребить на хорошие вина, предназначенные украсить этот семейный праздник.

- Любезный Жорж, я говорил об одном.

- Однако показал два.

- А так как намерение равносильно делу, - подтвердил Петрус, который становился все мрачнее, - то эти два луидора, если не фальшивые…

- О, как можно! - вскричал Люсьен.

- Принадлежат нам, - заключил Петрус. - Передайте мне табак, Адольф, у меня погасла трубка.

- Уже? - смеясь, возразил тот. - Ты закурил ее всего только с час назад.

- Правда, но волнение от этих прений заставило меня докурить ее скорее, чем я бы хотел.

С этими словами он принялся пускать вверх громадные клубы дыма.

- У меня к вам еще просьба, господа, - сказал Люсьен.

- Этот человек ненасытен, - пробурчал Петрус, пожимая плечами, - он нас ограбить хочет.

- Я далек от подобных притязаний. Прошу я только вашего разрешения заказать обед и быть распорядителем.

- О, разумеется, согласны! - вскричала Мария, хлопая в ладоши. - Люсь был в Париже; он знает толк во вкусных вещах; надо все предоставить ему.

- Мария, дитя мое, - наставительно молвил Петрус между двух клубов табачного дыма, - жадность погубила вашу прародительницу Еву и мне сильно сдается, что вы идете по ее стопам.

- Оставьте меня в покое, зловещий филин! Только неприятное говорить и умеет.

- Я заявляю факт, дитя мое, и ничего более. Вам это не нравится? Ну так и по боку всю историю. Дорогие друзья, - прибавил он, возвысив голос, - я поддерживаю предложение Люсьена. У него губа не дура, и если он будет распорядителем, мы наверно пообедаем превосходно. Но между тем не разделяете ли вы моего мнения, - жалобно произнес он, - что стол перед нами являет печальную пустоту?

- Действительно, - подтвердил Адольф, - ощущается сильная жажда.

- Пива! Пива! - закричали все хором.

Вмиг все пустые кружки исчезли и заменились полными.

- Это дело другое! - заметил Петрус. - Вот еще зрелище, которое веселит душу.

Чокались и пили.

Разговор принял другое направление; молодые девушки вскоре запели, а там уже поднялся содом, который изображал довольно верно в малых размерах, что вероятно происходило на столпотворении вавилонском в минуту смешения языков.

Пользуясь тем, что внимание от него отвлечено, Люсьен встал и после короткого совещания с трактирщиком удалился незаметно и пропал из виду за деревьями.

Люсьен принадлежал к одному из самых богатых и древних мещанских родов в Страсбурге. Отец его, Филипп Гартман, владел одною из значительнейших фабрик серебряных и золотых изделий в Нижне-Рейнском департаменте, и подобно большей части своих собратьев негоциантов, он имел в Страсбурге свои магазины.

На фабрике, находившейся в Альтенгейме, в двух милях от города, он держал до двухсотпятидесяти работников, которые и жили с семействами в домах, нарочно для этой цели построенных им вокруг фабрики. Большая часть работников жили у него уже очень давно и любили его как отца.

У Филиппа Гартмана было трое детей: два сына и дочь. Старший сын, Мишель, около двадцать восьми лет, разительно походил на младшего брата, с тою разницею, разумеется, которая существует между взрослым и юношей. Он был высок и хорошо сложен; бороды он не брил и она падала веером на его широкую грудь, украшенную крестом почетного легиона. Его загорелое лицо, твердый и проницательный взор и немного резкие движения с первого взгляда изобличали в нем военного, если б даже он и не носил мундира поручика зуавов, надо сказать, с особенным изяществом и свободою.

Кроме двух сыновей, Филипп Гартман, как уже сказано, имел дочь, прелестную девушку, едва восемнадцати лет и белокурую, как все чистокровные эльзасски. Описать ее можно бы в двух словах, сказав, что она пленяла и что никогда более кроткого и нежного выражения не встречалось в женском взоре. Она носила имя Мелании, но в семейном кружке ее обыкновенно называли уменьшительным именем Ланий.

В тот день, к которому относится наш рассказ, Гартман был намерен прокатиться в Робертсау со всем семейством.

Итак, коляску запрягли парою и к трем часам Гартман, белые волосы которого придавали его наружности особенно кроткий и вместе почтенный вид, сидел в экипаже, где уже поместились жена его, дочь и мать, достойная старушка без малого восьмидесяти лет, но еще бодрая, спокойное лицо которой сохраняло всю правильность главных очертаний со строгостью линий, почти напоминающих мрамор.

Госпожа Гартман, мать, жила с сыном и никогда с ним не расставалась.

Коляска крупною рысью выехала из Страсбурга в Жидовские ворота, обогнула прекрасное гулянье Контад и повернула в сосновую аллею, которая ведет в Робертсау. Ее сопровождали двое всадников на горячих лошадях, которыми они управляли с удивительным искусством. Один из всадников, Мишель Гартман, нам уже знаком. Что же касается другого, призванного играть довольно значительную роль в этом рассказе, мы набросаем его портрет в немногих строках.

Это был молодой человек не старше двадцати семи лет, в котором с первого взгляда сказывался бретонец до мозга костей. Звали его Ивоном Кердрелем.

Родом из Кемпера, он принадлежал к семейству, которое занимало одно из первых мест в высшей буржуазии по своему богатству и древности.

Роста выше среднего, он не лишен был известной доли врожденного изящества. Круглая, отчасти маленькая голова, твердо сидевшая на короткой, но мускулистой шее, широкие плечи, высокая грудь и плотного сложения члены изобличали необычайную силу. Его темные, коротко остриженные волосы, невысокий лоб, маленькие живые глаза с магнетическим взором, прямой нос, довольно толстые губы, осененные шелковистыми усами, и густая черная борода, покрывавшая всю нижнюю часть его лица, придавала ему вид истого военного. Словом, это был один из тех людей, которые, не отличаясь условною красотою, с первого взгляда, однако, очаровывают, привлекают и возбуждают сочувствие. Он носил фельдфебельский мундир одного полка с Мишелем Гартманом и подобно ему имел крест почетного легиона.

Хотя и пехотинцы, молодые люди, как мы уже говорили, управляли своими лошадьми с необыкновенным искусством, просто весело было смотреть, как они гарцевали вокруг экипажа.

В начале железного проволочного моста, который соединяет шоссе с островом Робертсау, коляска остановилась, когда к ней подошел молодой человек с шляпою в руке. Это был Люсьен, который, заказав трактирщику обед, пошел навстречу своим гостям.

- Здравствуйте, папа, - улыбаясь молвил он, пожимая в то же время руки Ивону и Мишелю. - Здравствуйте, бабушка; здравствуйте, мамаша; здравствуй, крошка Лания.

- Ага! Ты тут, негодник, - шутливо сказал ему Гартман, - я был уверен, что встречу тебя здесь.

- Странно бы мне не быть; вы же знаете, папа, что наш друг Ивон завтра отправляется по требованию в полк и я пригласил его с Мишелем отобедать в обществе нескольких студентов, моих приятелей, которые и ждут нас здесь поблизости.

- А! Помню. Только смотри, Люсьен, не делай глупостей.

- Я-то, папа? Как вы можете этого опасаться, зная мою степенность?

- Потому именно, что хорошо знаю ее, я и предостерег тебя. Сегодня, однако, благодаря побудительным причинам, которые руководят тобою, я отложу в сторону наверно уж непрошеные нравоучения. Веселитесь, дети; это свойственно вашим годам. Я не хочу помрачать ваше удовольствие скучною предусмотрительностью. Идите, господа, я не удерживаю вас более. Лошадей отдайте Францу и забавляйтесь от души. Послушай-ка, Люсьен, - прибавил он, знаком подозвав к себе сына, пока всадники сходили с лошадей, - возьми что находится в этом портмоне; когда приглашаешь к обеду, надо, чтоб все было прилично, а твой студенческий кошелек едва ли набит туго.

- Вы всегда добры, папа; не знаю, как вас и благодарить. Но у меня в кармане залежалось два, три луидора; этого достаточно, полагаю.

- Бери на всякий случай, мой мальчик; нельзя знать, что может встретиться, а я не хочу, чтоб ты находился в затруднении. Но смотри только, веди себя умно. Где же ты думаешь устроить свою пирушку?

- В трактире "Великий Король Гамбринус", папа.

- Так я и полагал; это обычное место сходки студентов. Я велел положить в коляску бутылок двенадцать хороших вин из моего погреба: шато-марго, кортон и шампанское; они с выгодою для вас заменят молодое белое винцо, которое служило бы столовым, и напитки более или менее поддельные, которые трактирщик подавал бы вам под пышными, но ничем не оправдываемыми названиями.

- Ах! Папа, какая приятная неожиданность! Я должен поцеловать вас.

И прежде чем Гартман успел остановить его, молодой человек вскочил в коляску, бросился ему в объятия и расцеловал его, потом облобызал мать, бабушку, сестру и прыгнул на дорогу, совершив все вышеизложенное с такою быстротою, что четыре лица, с немного помятыми костюмами не могли опомниться.

- Ну, прощай, сумасброд, и веди себя умно! - крикнул ему вслед отец.

Ивон и Мишель также простились с семейством Гартман и три молодых человека, взявшись под руки, пошли своею дорогою, между тем как экипаж поехал далее.

Когда приятели пришли в трактир, их встретили троекратными ура. Прибытие корзины с винами уже было известно, так как Гартман велел отдать ее, когда проезжал мимо "Великого Короля Гамбринуса".

Люсьен представил Ивона Кердреля своим товарищам, и те оказали молодому фельдфебелю самый радушный прием. Не прошло десяти минут, как о стеснении помину не было и с двумя зуавами обращались, как будто их знали целых десять лет.

Обед оказался, как и следовало ожидать, обильным и вкусным; мы только вскользь упомянем о громадном блюде жареной рейнской рыбы, рагу из зайца с аппетитным запахом и узаконенной преданиями колбасе, этих основных блюдах каждого хорошего обеда в Робертсау, которые, однако, Люсьен обставил некоторыми гастрономическими лакомствами, чисто парижскими.

Все это было полито надлежащим образом белым винцом с розовым отливом, которого вкус отзывался кремнем. В конце обеда весело распили дюжину бутылок, подаренных отцом Люсьена.

Считаем долгом заявить, что в самый разгар этого пира тост за здоровье Гартмана был провозглашен Петрусом Вебером. Только голос его так показался грозен его соседке Марии, что она с перепугу, невзначай выпив свой бокал шампанского, подхватила бокал соседа и залпом осушила его. Разумеется, Петрус скорчил преглупую физиономию, когда увидал перед собою пустоту.

Ни один праздник в Робертсау не обходится без танцев.

Назад Дальше