"Дарагой сэр, слыхал я вы меня искали - думаю точно меня потому как тут в этом завидении кроме меня нету больше ни одного такого гироя ветерана фронтира и славных дней покорения Запада, который лично знал их всех - Кастера, Сидящего Быка, Бешеного Билла и этого подлеца Эрпа и других и лично участвовал в той битве при Литл Бигхорн, ещё известной в истории под названием Последний Бой Кастера.
Они держут меня тут силой. Мне сто 11 лет стукнуло. Если б со мной был мой Любимый Кольт, я б от них и сам ушол. Но его со мной нету. Паскольку вы писатель и всё такое я согласен рассказать вам про всё что помню всего за 50 тысяч долларов, что совсем не дорого, а наоборот почти даром, потому как наверно я такой один остался.
ваш друг
Джек Крэбб".
Почерк был отвратительный (хотя отнюдь не старческий). Я потратил целый день, чтобы расшифровать эти каракули, и приводимую здесь редакцию можно рассматривать лишь как предположительную. Письмо было написано на листке с фирменным штампом Центра для лиц преклонного возраста в Марвилле; с которого я начал свои поиски и, как вы помните, безуспешно. Тот факт, что автор письма требовал вознаграждения - да ещё в таком размере - заставлял предположить, что я имею дело с потенциальным мошенником.
И всё же к середине следующего дня, отмахав на своем "Понтиаке" сто миль под "кратковременными ливнями с последующими прояснениями", я был уже в Марвилле, на пустынной стоянке дома престарелых и заруливал на одну из площадок с указателем "Для посетителей". Было часа два пополудни. Мне показалось, что директор-администратор был несколько раздосадован, увидев меня вновь, а когда я показал ему своё письмо, лицо его приняло откровенно презрительное выражение. Однако со свойственной ему любезностью он тут же препоручил меня заботам заведующего психиатрическим отделением - человека с бескровным лицом и фамилией Тиг. Тот, с бесстрастным видом изучив корявые иероглифы моего документа, понимающе кивнул, вздохнул и сказал: "Да, сэр, похоже, это наш человек. Им периодически удаётся отсылать письма, минуя администрацию. Очень сожалею, что вас потревожили, но уверяю, - этот пациент абсолютно безобиден. Намёки на насилие, которые он делает в последнем абзаце, есть фантазия больного ума. Кроме того, он настолько слаб физически, что без посторонней помощи не то, что на горшок сесть - эншульдиге зи мир, битте, - с кресла встать не может. У пациента напрочь отсутствует апперцепция. Если вы опасаетесь, что он сможет выбраться за пределы учреждения и учинить хомицид или убийство, то ваши опасения совершенно напрасны, вы можете быть абсолютно спокойны".
Тут я заметил доктору, что угрозы мистера Крэбба, если это можно назвать угрозами, адресованы отнюдь не мне, а, напротив, - персоналу данного учреждения, на что тот, как и следовало ожидать, отреагировал вполне адекватно, т. е. лишь снисходительно улыбнулся.
Должен сказать, что у меня богатый опыт общения с этой публикой: лет десять назад, пытаясь излечиться от своей мигрени и ночных кошмаров, я вдоволь хлебнул медицины, дважды в неделю на протяжении нескольких лет посещая процедуры (за что платил по 50 долларов в час) - и всё это без малейшего намёка на какой-либо эффект.
"И всё же я вынужден настаивать на встрече с мистером Крэббом, - добавил я в заключение. - Я только что проехал сто миль только лишь затем, чтобы увидеться с ним, и потратил на это всё утро, которое мог бы провести с большей пользой, изучая состояние своих банковских счетов".
Он тут же уступил моей настойчивости. Представителям его профессии совсем несложно навязать свою волю, если пользоваться не эмоциональными, а экономическими аргументами.
Мы поднялись по лестнице и долго шли коридорами. Психиатрическое отделение - самое молодое в данном учреждении - было сплошь из стекла, кафеля и филодендронов: честно говоря, оно больше напоминало оранжерею, где, словно грибы среди листвы, тут и там выглядывали стариковские лысины. Мы вышли на застекленную веранду, всю заросшую геранью. За окном вступил в свои права декабрь, а здесь, внутри, благодаря термостатному оборудованию круглый год царило искусственное лето. Вдруг меня поразило жуткое видение: на сидении кресла-качалки спиной к нам стояла отвратительная чёрная птица - канюк или гриф - такой огромный, какого мне ещё не доводилось встречать. Он устремлял неподвижный взгляд своих змеиных глаз вниз, во двор, словно высматривая добычу, и его сморщенная лысая головка едва заметно дрожала.
"Мистер Крэбб, - обратился доктор Тиг к птице, - к вам пришли. И как бы вы ни относились ко мне, я полагаю, что со своим гостем вы будете максимально вежливы".
Птица медленно повернула голову и взглянула через своё покатое плечо. Мой ужас несколько поубавился, когда вместо клюва я увидел человеческое лицо, высохшее и сморщенное, словно старая клеёнка, о которой упоминала миссис Бэрр, но это было лицо, а точнее - злое личико с глазками жгучими и синими, словно небо в сентябре.
"Слушай, парень, - сказал старик доктору Тигу. - Однажды возле Каменного Брода меня ранило в жопу, и я тогда сам вырезал оттуда пулю своим ножом с помощью зеркальца; так вот, моя волосатая задница была просто загляденье по сравнению с твоей рожей".
Он развернул кресло. Если птицей он казался крупной, то для человека был явно мелковат. Его крошечные ножки были обуты в ковбойские сапожки, что, видимо, должно было свидетельствовать о любви к лошадям. То, что я принял за тёмное оперение, на самом деле оказалось старым фраком, который от времени принял мутно-зелёную окраску. В солярии, где мы находились, было так тепло, что герань, казалось, вот-вот зацветёт, но на старике под фраком был толстый шерстяной свитер, надетый поверх фланелевой пижамы. Штанины пижамных брюк высоко задрались, открывая взору серые кальсоны, заправленные в чёрные гетры.
Голос его я храню по сегодняшний день. Представьте себе, если сможете, что кто-то бренчит на расстроенной гитаре, в которую насыпали гравия: дребезжит, скрипит, шуршит.
Доктор Тиг взглянул на старика с улыбкой, в которой за снисходительностью угадывалась едва сдерживаемая ненависть, и представил нас друг другу.
Вдруг Крэбб сунул в рот и пришлепнул на свои коричневые десны вставную челюсть, которую всё это время прятал в кулаке, и, оскалив на доктора свои искусственные зубы, прорычал: "Ты, глиста недоношенная, пшёл вон отсюда, сукин сын".
Тиг поднял глаза к небу и сложил руки на груди, имитируя христианское всепрощение, а потом взглянул на меня и сказал: "Если мистер Крэбб не возражает, не вижу, отчего бы Вам не побеседовать с ним здесь в спокойной обстановке - с полчаса. На обратном пути можете заглянуть ко мне в кабинет, мистер Снелл".
Джек Крэбб взглянул на меня искоса, выплюнул свою челюсть и засунул её во внутренний карман фрака. От сознания, что теперь всё зависит от моей способности установить контакт с собеседником, мне стало не по себе, С той самой минуты, как я убедился, что он - не птица, я не сомневался, что всё, о чём он написал в своем письме, - чистая правда. И всё же я решил действовать осторожно…
Он вновь уставился на меня своими пронзительными синими глазами. Я подождал, затем счел за благо капитулировать и отвел, взгляд.
"Да ты, никак, баба, сынок, - сказал он, наконец, вполне доброжелательно. - Так точно, сэр, - рыхлая толстая баба! Бьюсь об заклад, если схватить тебя за руку - след надолго останется, как будто она у тебя из воска. Я видал одного такого педика, вроде тебя. Он припёрся на Запад и сунулся зачем-то в племя Кайова, а они привязали его к дереву, а потом ихние женщины секли его розгами, пока не перемесили ему всю спину… Деньги принёс?"
Я понял, что старый вояка просто испытывает меня, и не стал подавать виду, что обиделся, да это и не соответствовало бы действительности.
"А зачем они сделали это, мистер Крэбб?"
Старик сморщился, и при этом лицо его полностью утратило все черты - исчезли глаза, рот и большая часть носа, только кончик торчал спереди, отчего голова его приобрела сходство со сжатой в кулак рукой в старой кожаной перчатке.
"Понимаешь, индеец всё время с ума сходит от любопытства - ему про всё хочется знать, как оно устроено. Конечно, не всё ему интересно. Что не интересно - того он в упор не видит. Но тот парень, педик, их заинтересовал не на шутку. Им хотелось проверить, будет он визжать, как женщина, или нет. Но он рта не раскрыл, хотя спину ему исполосовали - как будто сыр ножом посекли. Они видят такое дело - дали ему подарки и отпустили. Он был смелый человек, сынок, и в этом всё дело, а педик или не педик - это без разницы… Деньги принёс?"
"Мистер Крэбб, - сказал я, испытав некоторое облегчение после его разъяснений, хотя всё ещё не вполне уловил суть этой истории, - я должен сразу же заявить Вам, что располагаю весьма скромными средствами".
"Нету денег? Вот те на… А что же у тебя есть? Одежонка у тебя, вроде, не ахти". С этими словами он извлёк откуда-то трость и ткнул меня в живот. К счастью, трость была с резиновым наконечником, и всё обошлось, хотя на моём бежевом плаще осталось пятно.
Мне хватило гибкости ответить: "Думаю, о вознаграждении мы договоримся". Затем, пошарив среди каучуконосов, растущих в кадках вдоль стены, я обнаружил там плетёное кресло, придвинул его поближе к старику и уселся. "Надеюсь, вы не обидитесь, мистер Крэбб, но прежде всего я хотел бы проверить подлинность вашей информации".
Это моё заявление вызвало у него затяжной приступ сухого смеха, весьма напоминающего звук, с которым трут по терке морковь. А потом его жёлтая сморщенная головка, обтянутая полупрозрачной, словно пергамент, кожей и голая, как эмбрион, упала на грудь - и сердце у меня замерло от осознания трагической истины: я разыскал его слишком поздно - он умер…
Я бросился к нему, прижал к его воробьиной груди ладонь… потом припал к ней ухом… Ах, если бы моё собственное сердце билось столь ритмично и уверенно! Он просто спал.
* * *
"Мне бы не хотелось, чтобы ваш энтузиазм помешал вам реально оценить факты, - говорил доктор Тиг несколько минут спустя, сидя в своем кабинете за оцинкованным столом, над которым горела флюоресцентная лампа, закрепленная на гигантском штативе, напоминающем портовый кран. - Я помню вашу миссис Вэрр - она работала здесь, но отнюдь не медсестрой, а скорее уборщицей, её уволили, если не ошибаюсь, за то, что она снабжала интоксикантами некоторых пациентов, среди которых в первую очередь следует упомянуть Джека Крэбба. Видите ли, если легкий допинг в виде глотка чего-нибудь с некоторым содержанием алкоголя, может благотворно сказаться на состоянии престарелого пациента, способствуя улучшению кровообращения, то употребление крепких напитков - и в большом количестве - может оказать на старое сердце самое разрушительное воздействие. Не говоря уже о психических последствиях. А параноидальная патология мистера Крэбба, думаю, видна даже неспециалисту".
"Да, но, судя по всему, ему действительно может быть сто одиннадцать лет. Это вы готовы признать, доктор?" - спросил я.
Он улыбнулся: "Странная постановка вопроса, сэр. Мистеру Крэббу действительно очень много лет, и не имеет значения ни то, что именно я готов признать, ни то, во что вам хочется верить. В медицинской науке существуют методики, позволяющие определить приблизительный возраст человека, но в его возрасте точность подобных расчётов резко падает. А вот у младенцев…"
В этот момент я почувствовал, что сейчас чихну, и успел выхватить платок как раз вовремя, чтобы предотвратить неприятность: эта проклятая герань - у меня на неё аллергия. А прописанные мне капли - в сотне миль отсюда… Моя выпрямленная носовая перегородка саднила - она едва успела зажить! Но в самом этом неблагоприятном стечении обстоятельств я усмотрел определённый нравственный урок. Я вспомнил рассказ Крэбба о добродушном парне, жестоко избитом индейцами, и задним числом постиг его глубинный смысл: каждого из нас, простых смертных, жизнь ежедневно ставит в ситуации, когда приходится выбирать линию поведения. Смалодушничать или избрать путь мужества?.. Лишь горстке избранных суждено было взойти на ту высоту над рекою Литл Бигхорн. Но они дали образцы стойкости множеству заурядных людей, от которых вовсе не требуется той великой жертвы, а нужно всего-то - с достоинством преодолевать превратности повседневной жизни, в чем бы эти превратности ни выражались - будь то проколотая на глухом проселке шина, хамство хулигана на пляже, или хотя бы приступ аллергии при отсутствии пузырька с аэрозолем.
В кабинете доктора стоял умывальник из нержавеющей стали; я подошёл к нему, набрал пригоршню воды и попытался втягивать её носом в верхние дыхательные пути. Эта паллиативная мера успеха не имела. Следующие сорок пять минут я чихал без остановки, и нос мой распух до размеров баклажана средней величины, а глаза сузились, превратившись в щелочки, отчего в лице у меня появилось что-то дальневосточное. Но ничто не могло поколебать мою волю.
Как оказалось, круг интересов доктора был ограничен исключительно проблемой денег или, точнее говоря, проблемой постоянного дефицита этого высшего продукта нашей цивилизации - дефицита, от которого страдало данное учреждение в целом и психиатрическое отделение в частности. Медицинская наука готова была определить возраст ребёнка практически бесплатно. За ту же услугу, оказанную старику, она требовала денег. Ибо ей нужны были деньги, чтобы покупать кресла-качалки, чтобы платить сиделкам вроде покойной миссис Бэрр, не говоря уж о настоящих медсестрах… Даже ненавистная мне герань - и та была статьей расхода.
Я никогда не подозревал, что мой отец дружен с многими законодателями штата. Волею судеб мне потребовалось приехать в Марвилл и встретиться с доктором Тигом, чтобы сделать для себя это открытие. Уж не знаю, насколько глубоко постиг он секреты своего ремесла (или назовем это наукой, или, если хотите, видом мошенничества), но хитросплетения политической жизни нашего штата были, как оказалось, изучены им досконально. В искусстве дипломатии он тоже преуспел. И потому итогом наших непродолжительных переговоров в его кабинете (где абсолютно всё было изготовлено из металла, отчего я казался себе инородным телом) явилось моё обещание затронуть в разговоре с отцом вопрос о целесообразности и желательности увеличения централизованной финансовой поддержки учреждений для лиц преклонного возраста. Тогда доктор Тиг, со своей стороны, выразил готовность, разумеется, с поступлением на счёт учреждения достаточных денежных сумм, осуществить все необходимые химические анализы и рентгеноскопическое обследование старческих костей Джека Крэбба, чтобы выяснить содержание в них кальция.
Пока же он предварительно определил возраст старика как девяносто с лишним.
Сомневаюсь, чтобы сам Джек Крэбб в свои лучшие годы и к тому же имея при себе свой "Любимый Кольт", сумел бы добиться большего от доктора Тига. Написав отцу письмо, я решил, что могу считать себя свободным от каких бы то ни было обязательств перед доктором Тигом… Внял ли отец просьбе - этого я не знаю. Во время моих регулярных визитов он ни разу не заговаривал со мной об этом. Но энтузиазм доктора Тига, равно как и его идейного вдохновителя - директора учреждения, ничто не могло поколебать. И за все пять месяцев, в течение которых я чуть ли не ежедневно встречался и беседовал с Джеком Крэббом, не было случая, чтобы, встретив меня в коридоре, они не задали бы мне ставший почти ритуальным вопрос: "Ну, как наши дела, сэр?" На что неизменно следовало: "Обнадеживающе, доктор". Будучи в Марвилле в последний раз в начале лета 1953 г., я вновь услышал: "Как наши дела, сэр?"…
Теперь о самом процессе создания этой книги.
В первоначальном виде она представляла собой пятьдесят семь бобин магнитной ленты, хранящей голос Джека Крэбба. С февраля по июнь 1953 г. я, за редким исключением, каждый день садился рядом с ним, настраивал магнитофон, старался подбодрить старика, если он был не в духе, время от времени задавал наводящие вопросы, чтобы ему легче было восстановить в памяти события вековой(!) давности, и вообще старался быть ненавязчиво предупредительным.
В конце концов, это была его книга, и мне странным образом льстила мысль, что я в меру своих скромных возможностей способствовал её появлению на свет.
Местом наших встреч с м-ром Крэббом стала его крошечная комната - безрадостный каменный мешок, где кроме убогой металлической мебели было одно-единственное окно, выходившее на вентиляционную шахту, по которой из кухни, расположенной двумя этажами ниже, возносились ядовитые испарения. На застеклённой веранде, где я увидел его в первый раз, нам было бы, без сомнения, гораздо удобнее, если бы не моя аллергия на тамошнюю флору, не говоря уже о том, что неизбежное внимание любопытствующих пациентов и медсестёр, постоянно обретавшихся на этой веранде, исключало возможность плодотворной работы.
К тому же м-р Крэбб в эти месяцы таял буквально на глазах. В марте он уже не вставал с постели. В июне, когда я записывал последние метры плёнки, голос его был едва слышен, хотя мозг работал как часы.
На двадцать третий день июня он встретил меня неподвижным взглядом остекленевших глаз. Старый вояка прошёл свою тропу до конца…
Выписавшись из мотеля, где прожил пять месяцев, я отправился на похороны. Я полагал, что кроме меня не будет никого, ибо друзей у старика не было, - но ошибся: пришли почти все амбулаторные пациенты. Они стояли - как это принято в подобных случаях у пожилых людей, - храня на лице выражение мрачного удовлетворения. Тело было предано земле 25 июня 1953 года - как оказалось, в день семьдесят седьмой годовщины битвы при Литл Бигхорн. В смерти, как и в жизни, Джек Крэбб не изменил своей страсти к случайным совпадениям.
Теперь о самом тексте: он точно воспроизводит рассказ м-ра Крэбба, записанный на пленку. Я не выбросил ни слова, а добавил лишь необходимые знаки препинания. Если же вам покажется, что где-то их Шайен недостает - знайте: это сделано умышленно и призвано, по моему замыслу, передать лихорадочное возбуждение рассказчика. Я не ставил перед собою цели воспроизвести его характерное произношение - в этом случае вся книга напоминала бы то письмо, которое он написал мне из Марвилла.
Джек Крэбб был талантливым рассказчиком и обладал каким-то поразительным врожденным литературным чутьём: я не нахожу иного объяснения некоторым несообразностям его стиля. Обратите внимание: если абзацы, где повествование ведётся от первого лица - от автора - написаны языком безграмотным, то такой персонаж, как генерал Кастер, высокообразованный человек, говорит абсолютно правильно, даже изысканно. Речь же индейцев в изложении автора с точки зрения грамматики и синтаксиса просто безупречна. Да и говоря от своего собственного лица, Джек Крэбб не всегда последователен в выборе форм. Например, он с одинаковым успехом использует в речи слова "их" и "ихних", "хотите" и "хочете" и др. Но случалось ли вам когда-нибудь прислушаться, как говорят представители социальных низов из числа ваших знакомых - слесарь, водопроводчик, шофёр, чистильщик сапог? Если нет, попробуйте прислушаться. И вы убедитесь, что им прекрасно известны правила цивилизованной риторики; в конце концов, не на необитаемом острове же они живут. При желании эти люди вполне в состоянии говорить грамотно, что они порой и делают - хотя бы для того, чтобы вытянуть из вас чаевые. Ясно, что их обычная манера общаться - результат сознательного выбора.