В следующие несколько часов Леонард только тем и занимался, что наносил серебряное покрытие на вилы, лопаты, серпы, ножи всех размеров, от мясницкого до перочинного, топоры и прочие предметы, необходимые для полномасштабной крестьянской войны. Хватило на всех, ведь чемоданчик Леонарда таил в своих недрах неисчерпаемые запасы и кислоты, и серебра. Если бы герр Штайнберг проведал, что сын, подкупив прислугу, раздобыл ненавистный металл и полгода прятал его под кроватью, он не оставил бы на бедняге мертвого места. К счастью, фабрикант не контролировал, на что дети тратят карманные деньги.
Наконец юный вампир остался совсем один. Пригорюнившись, он сел у окна, закрытого ставнями, и вслушался в дневную суматоху. Издалека доносился голос графа, проводившего маневры. Как и следовало ожидать, он оказался очень деликатным фельдфебелем, поэтому команды перемежал такими фразами, как "будь любезен" и "если не трудно". Вот бы присоединиться ко всем! Так он просидел до вечера, словно наказанный ребенок, а как только стемнело, вышел во двор. Вооружившись ветками и палками, дети старательно подражали взрослым. Вся деревня напоминала лагерь накануне сражения.
– А можно и мне оружие?
Этот закономерный в данных обстоятельствах вопрос почему-то привел крестьян в смущение. Переминаясь с ноги на ногу, они мямлили, что, дескать, молодой господин, поди, притомился, и ему бы, того, отдохнуть. Когда Леонард понял, что никто не одолжит ему ни то что серпа – булавки не одолжит, он почувствовал себя Прометеем, который наблюдает, как люди готовят мясо на добытом им огне, в то время как сам он прикован к скале. Какая черная неблагодарность! А явный виновник его несчастий между тем с невинным видом махал в воздухе косой.
Дрожа от негодования, Леонард подступил к графу и начал с разбега:
– Вы что же, запретили выдавать мне о-оружие?
С сияющими от любопытства глазами, крестьяне наблюдали сей невиданный аттракцион. Любой готов был расстаться с последним грошом, лишь бы только увидеть, как Леонард Штайнберг и граф фон Лютценземмерн будут орать друг на друга. Но граф лишь кивнул флегматично:
– Да. Если настаиваешь, давай обсудим это наедине.
Пристыженный Леонард сразу же согласился. Какой пример он подает простому люду? Тогда граф увлек его в дом, на прощание приказав рекрутам продолжать учения. К полуночи он рассчитывал увидеть их в такой форме, что хоть к кайзеру на парад.
Но в полутемной гостиной на Леонарда нахлынула прежняя обида.
– Почему я не м-могу сражаться наравне с остальными? – запинаясь, проговорил он. – Неужели я такое ничтожество, что мне даже лопату нельзя доверить?
– Видишь ли, мальчик мой, – начал граф, – тебе самому так будет лучше, да и зачем лишний раз смущать народ?
Штайнберг-младший так и застыл на месте.
– Вы думаете, что среди нападающих будет мой отец. И увидев его, я переметнусь на их сторону. Но как вы могли даже допустить п-подобное! Он такой же заложник, как и ваша дочь! – тут Леонард прикрыл рукою рот.
– Да вы все сговорились, что ли? Если я увижу еще одно вытянувшееся лицо, я с ума сойду! Сначала Эвике, теперь ты…
– Не сердитесь на Эвике, – попросил Леонард, – просто ей нужна определенность.
– О чем ты?
– Она хочет п-понять, какие узы вас с ней связывают. Вы ведь забрали ее из приюта буквально перед нашим переездом? Помню, какой она была тогда, как вздрагивала от каждого шороха. Ужасно ее было жалко! Я даже принес ей плесень в подарок, но она умудрилась ее потерять…
– Да-да-да, – фон Лютценземмерн поспешил его отвлечь, – но я решил, что забота и ласка пойдут Эвике на пользу.
– В том-то вся и беда. Она привыкла, что всю жизнь ее будут колотить и, похоже, так и не разобралась, как ей относиться к вашей терпимости. Теперь Эвике не понимает, что же произошло – она не уследила за госпожой или… предала сестру, – опустив глаза, закончил Леонард.
– Кто бы мог подумать, что ты так разбираешься в людях! – невольно вырвалось у графа.
– Вовсе нет! – с жаром заверил его юный вампир. – Я даже Берту до конца не могу понять, не говоря уже о том, как я ошибся в Викторе… А с Эвике все просто: если бы вы отхлестали ее по щекам, ей стало бы легче, хоть какое-то отпущение грехов. А так она себя поедом будет есть. Это все из-за неопределенности. Она даже страшнее микробов.
Граф под Лютценземмерн прикрыл глаза рукой и, не глядя на него, простонал.
– Какие же вы все глупые дети! Почему вы так упорно вините себя, когда это всецело моя вина? Я и только я подвел Гизелу. Еще до ее рождения, когда так безалаберно распорядился остатками нашего состояния, и потом, когда приучил ее любить груду замшелых камней. И я совсем не знаю свою дочь! – опечаленный старик развел руками. – Ты прав, Леонард, нет ничего ужасней неопределенности. Если бы мне знать, как поведет себя Гизела… и Господи, что они сейчас делают с моим ребенком?
В общих чертах Леонард представлял, что вампиры будут делать с его бывшей невестой. Нащупают самое уязвимое место и воткнут туда иголку. Он вспомнил улыбки, которые расцветали от его мучений, будто маки на поле битвы, обильно сдобренном кровью. Но это еще не самое страшное. Уже потом над ним склонилась подруга Виктора. Она стояла так близко, что ее юбки задевали его щеку, и Леонарду показалась, что если сейчас она протянет руку, в его страданиях будет хоть какой-то смысл. Почему– то он решил, что она единственная, кто поймет. Она же просто перешагнула через него, как через дохлого пса. До сих пор Леонард чувствовал отголоски тогдашнего отчаяния.
– Если бы Гизела стала… ну… такой как мы… то вы бы… – блистая косноязычием, начал Леонард, – вы бы тогда… потому что честь и все такое, и чтобы спасти душу… вы бы ее…?
– Нет! – оборвал его граф. – Мне все равно! Я любил бы оболочку, из которой упорхнула душа, потому что даже так Гизела оставалась бы моей дочерью. Лишь бы вновь ее увидеть, ничего мне больше не нужно!
– Я помогу вам! Позвольте мне вам помочь! – взмолился юный вампир. – Эти св-сволочи все у меня отняли, неужели вы не дадите мне свести с ними счеты?
– Ну, хорошо, – согласился граф. Выйдя на крыльцо, он окликнул Габора.
– Будь добр, выдай герру Леонарду какое-нибудь оружие.
"Тупое", – одними губами добавил он, и трактирщик сразу смекнул, что к чему. Ведь Леонард взмахнет косой – и оттяпает себе пальцы на обеих ногах. Возьмется за кирку – и вскроет свой череп. Подмигнув друзьям, трактирщик подошел к Леонарду и торжественно вручил ему тупой зазубренный меч. Теперь бедняга разве что шишку набьет на голове, когда начнет замахиваться.
Глаза вампира разгорелись.
– Спасибо! – воскликнул он, хватая реликвию.
Когда он понесся в свою полевую лабораторию, крестьяне только плечами пожали. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы подальше от них.
Глава 16
Покончив с ежевечерней рутиной, Берта Штайнберг вернулась в опустевшую палату мисс Грин и присела на ее койку. Вчера она так и не увидела, исказила ли миловидное личико Маванви гримаса отвращения. В сущности, ей было все равно, потому что ничего не изменилось.
Если раньше ей казалось, что стоит произнести эти слова вслух и они, будто заговор от зубной боли, сразу же ее исцелят, теперь исчезла даже эта надежда. Легче не стало. Только в глупых россказнях Маванви женщины берут в руки меч. На самом же деле они бессильны бороться. Она, по крайней мере.
Но что-то было не так. Вернее, все было не так. Она не должна здесь находиться. Вчера в полночь ее должен был поглотить жених, Виктор де Морьев, которому еще до рождения ее оставил в залог родной отец. Но этого не произошло. Значит… но ее разум восстал против самого слова. Ничто ничего не значит.
Целый год она тыкалась в потемках, пытаясь разгадать его замысел, ловя редкие проблески его сознания, будто крошки, которые он смахивал со стола. Иногда он чуть-чуть приоткрывал завесу. Именно так она поняла, что его не интересует даже ее тело. Она была кремнем, по которому он собирался чиркнуть сталью. Ему нужна была только искра.
Теперь ее мир утратил даже те крупицы смысла. Виктор так и не явился за ней в ночь свадьбы – почему? Раз он знает, что она в Вене, то не станет же тащиться на несостоявшийся бал в Трансильванию, чтобы подкрепиться колбасой на дорожку. Или… Да нет же, ему не терпится осуществить свой план, он дождаться не может…
Берта вскочила, едва сдержав крик. Конечно, Виктор может дождаться. Терпения вампирам не занимать. Что ему пара-тройка дней? Земля за это время не сдвинется со своей оси. Эх, как же она раньше не догадалась! Ну, можно ли быть такой тугодумкой!
Больше сидеть, сложа руки, она не смела. Пришло время принять хоть какие-то меры, но прежде следовало разведать обстановку.
Берта положила правую руку на левое запястье, нащупав шрамы от клыков – метку творца. Зажмурившись, представила лицо Лючии Граццини и мысленно произнесла Призыв:
"О, госпожа моя, дарительница жизни, внемли творению своему".
Пару секунд спустя в ее голове прозвучал раскатистый голос:
"Приветствую тебя, возлюбленное дитя и… ну что там дальше?… тьфу, забыла! В общем, привет, cara! А можешь попозже меня призвать? У нас тут попойка в самом разгаре, премьеру отмечаем".
"Это очень важно, Лючия", – попросила Берта, массируя лоб. Даже телепатически ее создательница говорила так громко, что дребезжали мозги и бились о черепную коробку.
"Тогда подожди минутку, я выйду куда-нибудь, где потише… Так, где моя нижняя юбка?… Это не моя… А это вообще не юбка".
"Ты что, с мужчиной?" – краснея, спросила Берта.
"Нет, с женщиной… Хи-хи! Шучу!"
"Лучше я в другой раз с тобой свяжусь!"
"Постой… Все, готово. Кстати, Тамино передает привет".
"Взаимно", – улыбнулась девушка. – У меня такое дело – ты ведь слышала, что я… ну в общем… про меня и де Морьева".
"Про то, как ты сбежала перед свадьбой? Наслышана, как же. Твой папаша все выведывал, куда ты запропастилась. Я, конечно, ничего не сказала! Знаешь, на твоем месте я бы тоже за Виктора не пошла. Хотя нет, это на своем месте я бы за него не пошла, а на твоем драпала бы от него на край света. Что ты, собственно, и сделала. Хвалю!"
"Не за что меня хвалить".
Что-то зашуршало, и связь оборвалась. Еще бы, ведь Берта была взволнована до предела, а Лючия, похоже, уже угостилась кровью с высоким содержанием алкоголя. При таком раскладе помех на связи не избежать.
"Слышишь меня, слышишь? Хорошо… Пойми, Лючия, я рассчитывала, что он придет за мной. Это я Перворожденное Дитя. Зачем ему терять время с остальными? Но он не пришел! Вдруг отец так и не отменил Бал? Ты не могла бы связаться с ним и Леонардом? Просто спросить, как у них дела".
Итальянка скорбно вздохнула, будто оперная героиня, которая только что узнала, кто ее отец, но сейчас он лежит на сцене с кинжалом в груди и допевает последние двадцать минут своей арии.
"Ах, я так устала! После таких упражнений у меня полночи голова раскалывается".
"Ты что, не понимаешь, как это важно?!" – Берта сорвалась на ментальный крик.
"Не ори на меня, девочка, не то язык с мылом прополощу. Вернее, мозги".
"Прекрати строить из себя строгую маменьку и свяжись с моей семьей!"
"Ладно, убедила", – проворчала вампирша.
Минуты три она молчала, пока не протянула обиженно: "Леонард не отзывается. Может, спит, а может, поставил барьер, как я его учила. Правда, учила я его вовсе не для того, чтобы он закрывался от меня!"
"А отец?"
"Всему свое время".
Затем что-то случилось. Берта так и не поняла, что именно, но ей почудилось, будто она услышала далекий вздох.
"Берта?"
В подтверждение всех опасений, голос Лючии посерьезнел.
"Ты сейчас где? Закрой двери и поставь барьер".
"Что случилось?"
"Ничего не случилось", – призналась итальянка. – И это плохо. Твой отец тоже не отзывается, но он по-другому не отзывается. Даже не знаю, как это объяснить".
"Говори, как есть".
"Он меня забыл".
"Так не бывает! Ты его творец! Ты его отметила!"
"Видишь ли, девочка… ох… в общем, себя он забыл тоже".
Сначала Берта ничего не поняла, но слова Лючии растекались по ее сознанию, как яд из открытой бутылки, брошенной в колодец.
"Прощай", – сказала она, наконец.
И мозг чуть не брызнул из ушей.
"Ты что это задумала, а?!! А ну-ка бросай эту затею! Ты не должна!.. И как я без тебя останусь?"
"Я именно что должна. Потому что я воплощение долга".
Берта поспешно убрала руку с запястья и, напрягая воображение, представила стену огня.
Издалека доносились крики, но даже они скоро затихли.
Берта вышла из палаты, не забыв перед этим поправить подушку и одернуть измятое покрывало. Однако уйти, по-английски, не получилось. На лестнице ее подкарауливала фрау Кальтерзиле.
– А мы вас повсюду ищем, – она выдавила улыбку, сладкую, как чашка кофе, в которую опрокинули полсахарницы. – Герр доктор просит вас явиться к нему в кабинет.
Поразмыслив, она все-таки отправилась к Ратманну. Раз уж ей предстоит путешествие в один конец, не стоит не оставлять незаконченные дела.
* * *
Привокзальная площадь Вены была запружена фиакрами и омнибусами, извозчики звучно зазывали клиентов, туристы, сверяясь в путеводителями, торговались на ломаном немецком. Повсюду царили шум, гам и суматоха. Двигая локтями, Уолтер с Эвике нырнули в этот водоворот и подобрались поближе к фиакрам. Но даже самые отчаявшиеся извозчики отворачивались. Больно подозрительной казалась эта парочка в измятых и замызганных вечерних нарядах.
Крупная банкнота, извлеченная из бумажника, исправила бы первое впечатление, но денег у наших героев не водилось. Запас ложек тоже подходил к концу. Еще на пути в Будапешт Эвике удалось обменять ложки на твердую валюту, а на вырученные деньги купить билет до Вены, а так же штрудель в буфете. Теперь карман Эвике отягощала одна-единственная ложка. Оставалось найти того авантюриста, который на нее позарится.
Наконец удача улыбнулась, правда, довольно криво. Какой-то бедолага, небритый и даже без шляпы, свесился с облучка, просипев им в след:
– Эй, господа хорошие, вам куда надобно?
Эвике смерила взглядом ветхий фиакр, запряженный мосластой лошаденкой, родной сестрой бледному коню из "Откровения".
– Нам нужно в плохой квартал, – поведала она извозчику. Тот восхищенно присвистнул. Приятно иметь дело с людьми, которые знают, чего хотят.
– Совсем плохой? – уточнил он.
– Да. Чтобы там были притоны, дурные женщины и много беспризорников.
– И массовые убийства, – вставил Уолтер.
– Знаю такое место, только деньги вперед, – на всякий случай потребовал извозчик.
Пошарив в карманах, Эвике протянула ему последнюю ложку. Извозчик покрутил ее в руках и усмехнулся.
– Ворованная, что ль? Ладно уж, полезайте.
Фиакр загрохотал по мостовой, увозя наших героев вдаль от шумных улиц, позлащенных светом множества фонарей, от оперы, ресторанов и дорогих магазинов. Чем дальше, тем мрачнее становились декорации. Улочки, узкие и кривые, были завалены мусором, разбитыми бутылками и золой, которую вытряхивали прямо из окон. Где-то ойкнула скрипка, кто-то закричал, из распахнутой двери кабака выбежала женщина в платье, разорванном на груди. За ней, выкрикивая угрозы, погнался небритый здоровяк. Стайка тощих мальчишек, искавших, чем бы поживиться в такой час, засвистела им вслед.
На углу возница остановил фиакр и велел пассажирам выметаться ко всем чертям. Мол, этот квартал именно то, что им нужно.
– Тут поблизости и психушка имеется, – тонко намекнул он и укатил прочь.
* * *
Доктор Ратманн приподнялся в кресле и вежливо кивнул сиделке. Сколько раз она уже входила в его кабинет c докладом, но сегодня все было иначе. Нет, сама комната ничуть не изменилась – на стенах по-прежнему висели портреты ученых мужей, в застекленном шкафу стояли ряды книг и банки, в которых мариновались младенцы. Стоял на столе и знакомый ей френологический макет головы. Покатый алебастр был расчерчен на зоны, отвечающие за черты характера: выпуклость под глазами указывала на способности к языкам, на лбу – на развитую память. Где-то на затылке затерялся "орган упрямства". Берте всегда казалось, что в этом месте у нее должна быть огромная шишка. А еще тут был "орган влюбленности", но о нем ей думать не хотелось.
Кабинет был все тот же, но доктор Ратманн сильно сдал за эти дни. Невысокий и полный, как говорится, апоплексического телосложения, он похудел так сильно, что впору было перешивать сюртук. Глаза с красными прожилками указывали, что он делил постель с бессонницей, которую не брал ни лауданум, ни морфий. На Берту он посмотрел как на ангела, прилетевшего спеть ему колыбельную.
– У меня мало времени, – нахмурилась вампирша. Она подошла поближе, но на стул не села. – Я прошу расчет.
– Как так?
– А вот так, – она равнодушно пожала плечами. – Мне больше не нужно оставаться в психушке. Я исцелилась. За это время я научилась говорить о том, что меня беспокоит. Правда, пользы от этого никакой, но все равно, есть чем гордиться.
– Не понимаю, что на вас нашло! – воскликнул Ратманн в раздражении. – Я как раз позвал вас, чтобы похвалить за успехи на службе…
Берта посмотрела на него пристально.
– Вы уверены, герр доктор, что позвали меня именно за этим?
Под ее неподвижным взглядом он неловко поерзал, опустил голову, вжался в спинку кресла. Ему было неуютно в собственной голове. Стало быть, вот как оно начинается. Безумие.
Когда он вновь посмотрел на сиделку, в глазах его разливалось отчаяние, готовое слезами выплеснуться наружу. Он умолял ее ответить еще до того, как сформулирует столь унизительный для себя вопрос.
Сиделка уселась на край стола, болтая ногой, и потянулась к бронзовому пресс-папье, украшенному фигуркой дракона. С легкостью подхватила его и начала перебрасывать из руки в руку, будто теннисный воланчик.
– Смелее, доктор. Вы хотели что-то спросить? Дайте угадаю – насчет той ночи?
– Со мной тогда что-то произошло? Какой-то припадок… приступ сомнамбулизма?
Не меняя позы, она расхохоталась. Резкие, отрывистые звуки напоминали скорее клекот подбитой чайки, чем человеческий смех. И он снова увидел, как ее зрачки вытянулись, стали острыми, хищными, звериными. Такие галлюцинации не возникают на пустом месте.
– Думаете, сбрендили? – хохотала сиделка. – Мерещится всякое? Ну, скажите, ведь мерещится? К счастью, у вас есть клиника, битком набитая отличным оборудованием! Ледяной душ! С него начнете лечение, да? Или с центрифуги, чтоб мозги встали на место? Но я бы вам посоветовала следующее: прикажите медсестрам привязать вас к кровати в комнате с белыми стенами, чтобы день-деньской ваши изголодавшиеся глаза искали хоть какой-то внешний стимул. А когда, не найдя ничего снаружи, вы устремите взгляд внутрь, то почувствуете, как же вы одиноки в окружении людей, которые смотрят на вас как на медицинский казус.
На его высоком, покатом лбу и обвисших щеках проступили капли пота.