Берта в запальчивости открыла рот, собираясь оправдываться и дальше, но посмотрела на всклокоченного Леонарда, на отца, поседевшего не иначе как от страха за свою непутевую дщерь, на графа, который с тоскливым ужасом наблюдал их перебранку, и, наконец, на Виктора. Что верно, то верно. Все равно, что отравить колодец, а потом требовать награду, потому что она якобы хотела улучшить вкус воды. Глупо получилось. Одна радость, что совсем скоро для нее все закончится.
– Думай, что хочешь, – безразлично отозвалась Берта. – Твое право.
– Как я погляжу, ты начинаешь осознавать! – Гизела все больше распалялась. – Возможно, ты хочешь, чтобы я думала иначе? Назвала тебя героиней, спасительницей? Так было всегда! Ты всегда мучила меня, и все эти твои модненькие красивенькие платьица, и тот дурацкий веер, и твое поведение… И вот, когда я раздавлена, ты рада, наконец? Я превратилась в ходячий труп, в вечно голодного монстра – теперь ты довольна?
– Нет, но пусть это послужит мне уроком. Я ведь считала тебя… – "ангелом света" чуть не вырвалось у вампирши, но она вовремя притормозила -… настоящей аристократкой, не склонной мелочиться, а вижу злопамятную девчонку. Почему я раньше не узнала, какова ты на самом деле? Какой же я была идиоткой! А тот веер я купила тебе в подарок. Вот! – как-то нелогично закончила Берта.
– Тогда это был самый оригинальный способ его подарить! И с чего бы это тебе делать мне подарок? Разве что он был отравлен!
– Твоим же собственным ядом, – парировала фройляйн Штайнберг. – Святые угодники и девять чинов ангельских! – вампиры скривились от столь смачного потока брани в устах юной девицы. – Я видела, как ты крутилась у витрины, потом купила тот веер и пронесла к тебе в комнату. Тайком, ясное дело, а не то граф с бастиона бы меня сбросил, чтоб я вашу дворянскую честь своими буржуазными подарками не позорила. Разве не так? – он оглянулась на графа, который не нашел, что ответить.
– Вот ведь… Жаль что не оставили, – оживилась Эвике. – Веер – полезная в хозяйстве штука, им моль удобно отгонять.
– Ха, с чего это вдруг наша гордячка Штайнберг решила так меня облагодетельствовать? Чтобы лишний раз покичиться благосостоянием своей семейки?
Раздались редкие хлопки.
– Замечательное представление! – продолжая аплодировать, заговорил Виктор. – Право слово, вам бы обоим в водевиле играть, только, чур, роли второго плана. Две молочницы, подравшиеся из-за опрокинутой крынки. Гизела, ты достойная ветвь своего семейного древа. Предки бы гордились твоими манерами. Ну а моя маленькая невеста так вообще выше всех похвал.
– А шел бы ты, – начала фройляйн Штайнберг, но вампир предупредительно поднял руку.
– Шшш, Берта, оставим склоки. У нас совсем мало времени. Разве ты хочешь уйти вот так, захлебываясь злобой? Виконтесса задала тебе вопрос, изволь же отвечать, – улыбнулся он. – За столько лет я успел изучить твои повадки. Я заглядывал тебе за плечо, когда ты строчила в своем дневнике. С детства ты была развратницей, Берта Штайнберг. Отчего хмуришься? В прежние времена тебя забили бы в колодки на городской площади, а на шею повесили табличку с надписью… Что мы напишем на твоей табличке? – уточнил Виктор.
– Что уже восемь лет я люблю Гизелу фон Лютценземмерн, – глухо проронила она.
Молчание опустилось на залу. То было не осуждающее молчание, пронизанное косыми взглядами, будто черствый хлеб спорами плесени. Скорее уж все обдумывали значения слова "любить". Только Уолтер не принимал участие в лингвистическом анализе. Он-то сразу догадался, что Берта имела в виду. "Веселые флагеллянтки" вынырнули из его подсознания и развязно ему помахали. Заметив, что англичанин густо покраснел, вампирша оскалилась.
– Что, любуетесь на меня? Любуйтесь и дальше, – прошипела она, глядя на собравшихся, как зверь на загонщиков. – Может, и гнилые овощи вам раздать? У Виктора наверняка имеется запасец, он так и подгадал. А чего мне отпираться?! – она снова сорвалась на крик, но сразу же взяла себя в руки и посмотрела на виконтессу. Вернее, на ее туфельки. – Я люблю тебя, Гизела. И все это время ты тоже меня любила. Помнишь, как хорошо нам было вместе? Взявшись за руки, мы бродили по каменистому пляжу, и туники наши трепетали на ветру, и Средиземное море лизало нам босые пятки. Мы качались в ладье на водах Ганга и собирали синие лотосы. Лепестки жасмина рассыпались по твоим волосам. Каждую ночь… Днем я же заговорить с тобой не смела, ибо умные мысли испарялись из головы, а на дне оставался лишь темный осадок… Ах, Гизела! Стоило тебе лишь позвать, и я бы приползла и улеглась у твоих ног. Но я ведь понимала, ну не могла же я не понять, что ты все равно меня не полюбишь! Так не бывает! Разве что в сказках, хотя и в сказках не пишут про таких, как я. Лишь став немертвой, я смогла подарить тебе что-то стоящее – жизнь без меня.
Виктор покачал головой.
– В этом как раз и заключается твой промах. Вампиры неспособны на самопожертвование. Если и попытаются, все равно выйдет боком.
– Он прав, – она по-прежнему обращалась к обуви виконтессы, – ты погибла из-за меня. А теперь выйди из залы. Как бы ты ни клацала клыками, я все равно не поверю, что ты захочешь смотреть, как он будет меня убивать.
– Но почему? – воскликнула Гизела, и ее слова эхом отразились от стен замка, – Почему ты не сказала раньше? Тебе стоило только намекнуть! Не было ведь ни Ганга, ни лотосов – это все твоя фантазия, Берта. А могла быть нашей, – добавила она чуть слышно.
– Какая теперь разница, – пробормотала Берта, – Прощай…
Ее глаза широко распахнулись, и она схватилась рукой за шею, стараясь отцепить невидимый ошейник, пережавший ей голосовые связки. Виктор взмахнул рукой и мужчины, уже подавшиеся вперед, так и замерли в напряженных позах. Ему даже не нужно было контролировать их взглядом. Только пожелать.
– Берта! – Гизела бросилась к упавшей девушке. – Это он с тобой делает?
Виконтесса бросила ненавидящий взгляд на Виктора, который послал ей воздушный поцелуй, обняла заклятую подругу и прошептала:
– Мы справимся с ним, вместе мы обязательно справимся, – и произнесла уже вслух, громко и уверенно, – Освободи ее. Немедленно!
Ответом стал его нетерпеливый жест, будто она была шалуньей, которую отсылают спать без ужина. Однако в большинстве семей с шалунами поступают куда мягче. Невидимые пальцы вцепились в волосы, вырвав у Гизелы крик, оттащили ее от упавшей Берты и, когда она продолжила упираться, швырнули об стену. Человек от столь сокрушительного удара собирал бы все зубы, включая и не выросшие еще зубы мудрости, в радиусе мили. Вампирша же сползла на каменный пол и, прикрывая волосами разбитое лицо, коротко простонала. Граф вторил дочери глухим криком, похожим скорее на звериный рев.
– Сворачиваем мелодраму, – проговорил Виктор. – Времени на прощания было предостаточно.
Все еще сидя на полу, Берта слепо шарила в воздухе, будто пыталась нащупать точку опоры. Как ни странно, ей это удалось. Крепко, обеими руками, она ухватилась за что-то невидимое, но твердое, и рывком поднялась на ноги. Воспаленный взгляд она не сводила с его лица, по которому вдруг пробежала тень беспокойства. И тут она дернула на себя опору, так сильно, что едва не опрокинулась на спину. Но своего добилась. Виктор слегка подался вперед. Руки у него и раньше были пустыми, но, судя по его недоуменному взгляду, они только что опустели окончательно. А Уолтер, во все глаза смотревший на эту сцену, готов был поклясться, что услышал лязг металла о камень.
– Вот видишь! Если как следует разозлить марионетку, она так потянет за ниточки, что сломает кукловоду пальцы.
– Грубая сила не к лицу барышне, – отозвался вампир, изучая ее куда внимательнее, чем прежде. – Что это на тебя нашло?
– Ты ударил мою любимую, – с нажимом произнесла Берта. – Крайне неосмотрительно с твоей стороны. Даже не знаю, чем объяснить подобный промах. Разве что ты совсем раздружился с головой? В таком случае, тебе нужна медсестра. Вам тут всем нужна медсестра! – бросила она в толпу вампиров. – Кстати, безумие сейчас успешно лечат гипнозом. Попробуем?
Она достала из кармана чепец, разгладила его и нахлобучила на голову. Расстегнув воротник, сняла с шеи медальон. С вежливым любопытством виконт де Морьев наблюдал за ее приготовлениями. Сначала медальон закружился вокруг своей оси, свивая цепочку в спираль, но под горящим взором Берты начал послушно раскачиваться из стороны в сторону. Торжествующая гипнотизерша вытянула перед собой руку и кивнула вампирам – смотрите и успокаивайте нервы.
Виктор зевнул. Размял длинные, холеные пальцы, и легонько пошевелил ими, точно касался клавиш рояля. Его движение отозвалось порывом шквального ветра, чуть не сбившего Берту с ног.
Створки медальона распахнулись, и оттуда выплыла фотография, размытая и потрескавшаяся, но на ней еще можно было разглядеть лицо девочки-подростка. Темные волосы были заплетены в аккуратные косички с кремовыми лентами, нарезанными в свое время из прохудившейся шелковой простыни. Улыбаясь, девочка разглядывала собравшихся. Берта медленно, то и дело замирая, протянула к ней руку, словно пыталась поймать готовую вспорхнуть бабочку. Но фотография, считанные секунды провисев в воздухе, разлетелась в прах и все нарастающий ветер разнес его по зале. За ней взорвался и медальон, окатив лицо Берты расплавленными брызгами. Даже не поморщившись, она смахнула их и посмотрела на жениха.
И еще раз посмотрела, но глубже.
– Вот видишь, у меня есть Сила.
– У нас есть Сила, – поправила Берта. – Считай, что у нас одна тарелка супа на двоих, вот только у меня черпак вместо ложки.
– Ой ли?
– А если ты читаешь мои мысли, я могу прочесть твои. Чувствуешь, как плещется сказочная Сила? Она размыла границы между нами. Но у меня не осталось ни кошмаров, ни желаний – все они собрались здесь во плоти! Как ты будешь мною управлять?
А вот я про тебя кое-что знаю! – проговорила она с какой-то неожиданной, совсем детской злобой, будто девчонка, наткнувшаяся на любовное письмо старшего брата.
Голова кружилась от ярости, и то была приятная ярость, праведная, подкрепленная мощью. Она только что нащупала его слабое место.
– Знаю, ради кого мы здесь собрались. Что ж, пусть приходит и полюбуется! Ты решил, что она согласится? Ха! Да погляди она на тебя сейчас, сама бы на плаху забралась и умоляла палача, чтоб он лишней минуты ее в живых не оставил!
Вампиры озадаченно смотрели на Мастера, но тот, судя по искривившимся губам, понял, кого Берта имеет в виду.
– Не вздумай так про нее говорить!
– Не кричи на меня, милый, мы еще не женаты. Хотя за чем дело стало? Давай поцелуемся.
– Что ты задумала?
– Сейчас узнаешь.
– Не подходи, – приказал Виктор, но вампирша уже двинулась к нему.
Ветер усилился. Скромный пучок на ее затылке, державшийся благодаря героическим усилиям двух-трех шпилек, растрепался окончательно. Темные пряди начали стремительно белеть, как будто Берта шла против метели и хлопья снега оседали на ее волосах.
– Что происходит? – Эвике дернула Уолтера за рубашку так, что отлетели сразу несколько пуговиц. – Господи, что с ней происходит?!
Но волосы Берты не поседели, всего лишь сделались белокурыми и закрутились в мягкие, ниспадающие локоны. Ветер стих так же внезапно, как и начался, потому что Виктор опустил руки и пошатнулся. Казалось, считанные секунды отделяют его от обморока.
А метаморфозы все продолжались. Черты ее лица изменялись, словно она была статуей, которую слепил неведомый скульптор, но под конец работы ему пришла в голову идея получше и он начал торопливо мять застывающую глину. Острые скулы втянулись, щеки сделались округлыми, с нежным румянцем.
На них проступили ямочки, будто кто-то два раза потрогал мизинцем сдобное тесто. Берта зажмурилась, а когда открыла глаза, их карий цвет полинял до небесно-голубого. Смягчились контуры узких, резко очерченных губ, нос тоже уменьшился. А под коричневым платьем, отлетавшем лоскут за лоскутом, оказалось другое, из синего атласа, с фижмами и глубоким декольте. Над ним неестественно и, как Берта успела подумать, неприлично высоко вздымалась напудренная грудь, украшенная мушкой. На ногах появились шелковые чулки, перехваченные лентой чуть выше колен. На ее маленькие ступни скользнули бархатные туфли, изготовленные в эпоху, когда обувь для правой и левой ноги шили по одним лекалам, а потому ужасно неудобные. Вокруг шеи обвилась алая лента, увидев которую Виктор сдавленно вскрикнул. Удивленная, Берта просто сдернула ее и провела пальцем по шее, но нащупала лишь безупречно гладкую кожу.
Ей следовало что-то сказать. Она даже знала, что именно.
– Как… меня… зовут? – прохрипела она, едва управляясь с чужим языком.
Но Виктор и не думал придираться. Его крик отозвался в самых глухих уголках замка.
– Тебя зовут Женевьева де Морьев!
– Так ты нас всех измучил, чтобы вернуть свою жену? Да будь ты трижды проклят! – всколыхнулась Эвике, но Виктор не обращал на нее внимание. Вообще ни на кого. Подлетев к той, что стояла теперь на месте Берты, он упал перед ней на колени и зарылся лицом в ее подол. И заплакал, не стыдясь приспешников, смотревших на него с нарастающим презрением.
– Я так и не поверил, что тебя казнили! – твердил он, захлебываясь, давясь словами. – Это потому, что я не видел твое тело… знаешь, я пошел потом на кладбище, куда всех свозили… и я… и я… но тебя я там не нашел! Отныне все будет иначе! Я создам для тебя новый мир! Если им правильно пользоваться, то заранее знаешь, каким будет результат! И тогда тебе не придется погибать, потому что ты все-все сделала правильно, просто так получилось… но в моем мире нет места случайностям… Это ведь ты, Женевьева? Скажи что-нибудь.
Содрогаясь от омерзения, она протянула руку, чтобы оторвать скрюченные пальцы, вцепившиеся в ее юбку, но вместо этого ее ладонь нежно погладила Виктора по щеке. По ней тут заструились его слезы, обжигающе-холодные. Тело уже не принадлежало ей, сама она занимала лишь уголок в голове, будто бедная родственница в чердачной каморке. Пора нанести решающий удар, прежде чем ее и вовсе вышвырнут на улицу. Но одного она так и не могла понять.
"После всего, что он сделал?" – воззвала она к той, чье сознание просачивалось в ее тело.
"Да" – прошелестел ответ.
"А я бы так не смогла".
"Смогла", – отозвалось эхо. "Смогла".
Берта задумалась.
И приняла решение.
– Поцелуй меня, – отчеканила она и Виктор, вскочив с колен, припал к ее губам, как паломник к священной реликвии. Обнявшись, они простояли так несколько секунд, пока их силуэты не замигали, то появляясь, то исчезая. Реальность пыталась проморгаться, чтобы окончательно понять, сняться ли они ей или взаправду существуют. Первый вариант оказался более заманчивым. Оба растворились в воздухе.
Глава 19
– Где мы? Что это такое… что это такое вокруг?! ГДЕ МЫ?
– Успокойся, Виктор. Это начало новой главы.
– Берта? ПОЧЕМУ Я ТЕБЯ НЕ ВИЖУ? И СЕБЯ ТОЖЕ! ЧТО ТЫ НАТВОРИЛА?
– Говорю же, ты здесь.
– Да где, черт побери?!
– В этом тексте. В этих словах.
– Я стал… текстом? И что же, меня кто-то может читать? Прямо сейчас?
– Такую возможность я тоже не исключаю.
– Ха-ха-ха, я, кажется, понял! Ты обезумела и втянула меня в свой бред! Немедленно объясни, что произошло!
– С удовольствием. Как ты помнишь, Сила у нас одна на двоих, но чтобы окончательно заполучить ее в свои руки, ты должен был меня поцеловать. В сказках именно поцелуй служит, как сказал бы мой брат, катализатором чуда. Я шла, как овечка на заклание, позвякивая колокольчиком, пока ты не ударил мою любимую, ПОДЛЕЦ ТЫ ЭТАКИЙ!.. В общем, я переменила решение. И ты это понял. Совладать с тобой я бы все равно не сумела, поэтому пришлось пойти на хитрость. Я приняла облик твоей жены, чтобы добиться от тебя поцелуя, а когда я высосу из тебя всю Силу, растоптать тебя. Но я опять передумала – ох, уж эта моя женская непоследовательность – и решила дать тебе еще один шанс. Попробуй переписать свою жизнь. Вот сейчас мы пишем пролог, за ним последует само повествование. Ты в книге, Виктор. В каком-то роде это тоже бессмертие.
– Ты возвращаешь меня назад? Я буду жить заново? И все будет… опять? Не желаю! Ты решила меня помиловать? Зря. Я бы тебя не пожалел. Ни тебя, ни твоих родных.
– Знаю.
– И все равно? Ты не смеешь!!!!
– От твоих восклицательных знаков у меня голова болит.
– Лжешь.
– Ладно, лгу, бумага стерпит. Но не в твоем положении мне указывать. После всего, что ты натворил…
– И что же я такое натворил? Я хотел создать мир, в котором нет места неопределенности, и если делать все по правилам, результат гарантирован. Мир, где все расписано по сказочным мотивам.
– Тогда из него исчезла бы свобода воли.
– А в теперешнем мире она, по-вашему, есть, о святая в своей простоте мадемуазель? Мы с Женевьевой кружились, как щепки в водовороте! Как можно жить в мире, где от тебя ничего не зависит, и не сойти с ума?
– А я хочу, чтобы ты прожил жизнь иначе.
– Ну как же, у нашей Берты принципы! Праведника из меня решила сделать?
– Да я и не рассчитываю, что ты раздашь одежды нищим и пойдешь проповедовать рыбам. Но ты можешь стать хоть на толику милосерден. Отворачиваться, лишь когда и вправду нельзя смотреть, а когда нужно – глядеть в оба. Опускать занесенную руку, даже если она поднята по делу. Тебе не нужно совершать великих поступков. Просто гадостей не делай. Если бы мы все воздерживались от гадостей, мир уже был бы прекраснее.
– А если все закончится точно так же?
– Тогда все начнется заново, пока ты не усвоишь урок. Не научишься быть добрее.
– Разве этому можно научиться? По-моему, доброта или есть, или ее нет.
– Можно.
– Да как же?
– А как вообще учатся? Слушай учителей, делай упражнения, сверяйся с ответами других.
– Думаешь, тогда у меня получится?
– Что?
– Что, Виктор?
– Выйти за ворота.
– Стоит хотя бы попытаться. Видишь, как меняется мир? Из плоского он становится объемным, и начинается твоя жизнь, которая уже прошла и еще не начиналась. Совсем скоро ты увидишь лицо повитухи и тогда забудешь и меня, и все, что произошло. Я выскоблила твою жизнь и вернула тебе. Но я выскоблила ее не начисто, кое-где все равно проступают контуры прежних событий. Пусть они станут твоей шпаргалкой – приглядись и поступи иначе. Я не хочу, чтобы с кем-то еще приключился Виктор де Морьев, Мастер Парижа. А мне пора возвращаться.