В книге Зиновия Давыдова малоизвестное приключение четырех мезенских поморов стало сюжетом яркого повествования, проникнутого глубоким пониманием времени, характеров людей, любовью к своеобразной и неброской красоте русского Севера, самобытному языку поморов. Писатель смело перебрасывает своих героев из маленького заполярного городка в столицу империи Санкт-Петербург. Перед читателем предстает в ярких и точных деталях как двор императрицы Елизаветы, так и скромная изба помора-рыбака.
Оформление Б. Диодорова
ОБ АВТОРЕ
Вошедшие в эту книгу повесть "Беруны" ("Русские робинзоны") и роман "Из Гощи гость" принадлежат писателю, оставившему яркий след в советской исторической художественной литературе.
Можно с уверенностью сказать, что писателем Зиновием Самойловичем Давыдовым владела страстная любовь к русской литературе и русской истории. Эта любовь составляет самое существо его творчества.
Зиновий Самойлович Давыдов всю жизнь, за исключением первых лет своей литературной юности, когда он писал стихи, посвятил исторической прозе. Для него история нашей страны была исполнена настоящей большой поэзии. Он находил её во всем: в безбрежных ковыльных степях, по которым двигалось русское воинство; в чащобах могучих лесов, укрывающих от ворогов города и села Древней Руси; в перепутанных переулках деревянной Москвы начала XVII века. Он любовался мастерством зодчих, воздвигавших дивные храмы и палаты; гордился мужеством, с которым русские люди брались за оружие, чтобы отстоять свою землю от врагов; восхищался языком, ярким, точным, бесконечно гибким и выразительным, тем, каким он сам писал свои книги.
Темами своих книг Зиновий Давыдов всегда избирал напряженные и драматические события отечественной истории: Смутное время, Севастопольскую оборону... Он выше всего ценил в истории правду и те уроки, которые способна дать только правда.
Зиновий Самойлович Давыдов родился 28 апреля 1892 года в городе Чернигове. Его родной город был овеян духом русских былин, легендами и преданиями о богатырских битвах на степных окраинах Русской земли. По преданию, в этом городе похоронен один из самых поэтических персонажей русской истории – князь Игорь, которого в своей великой поэме "Слово о полку Игореве" обессмертил безымянный гениальный древнерусский поэт. Окончив черниговскую гимназию, Зиновий Давыдов поступил в университет, переехал учиться в Киев, где история Древней Руси обступила его со всех сторон: Нестор-летописец, те же богатырские битвы, киевские "Золотые ворота". Казалось, вся земля была пропитана духом древности.
Может быть, при своей любви к истории молодой Давыдов и мог стать историком-исследователем, прославить свое имя в качестве археолога, автора исторических исследований... Но в такой же мере, как историей, Зиновием Давыдовым владела страсть к литературе. Ещё будучи гимназистом, он начал печатать стихи, в 1919 году издал свою первую книгу стихов "Ветер". А дальше, когда Давыдов переехал в Петроград-Ленинград, окончательно определилась его профессия: он стал литератором. Прежде чем появился на свет его исторический роман "Беруны", Зиновий Давыдов много лет проработал журналистом и редактором. В книге Зиновия Давыдова малоизвестное приключение четырех мезенских поморов стало сюжетом яркого повествования, проникнутого глубоким пониманием времени, характеров людей, любовью к своеобразной и неброской красоте русского Севера, самобытному языку поморов. Писатель смело перебрасывает своих героев из маленького заполярного городка в столицу империи Санкт-Петербург. Перед читателем предстает в ярких и точных деталях как двор императрицы Елизаветы, так и скромная изба помора-рыбака.
Зорко следивший за всем новым, что появлялось в нашей литературе для юношества, Алексей Максимович Горький в своем добром отзыве о первом романе Зиновия Давыдова отметил и знание им истории родины, и любовь к родному языку... А читатель подтвердил отзыв Горького своим огромным интересом к "Берунам". Книга издавалась несколько раз не только у нас, но и за рубежом. Её с удовольствием и большим интересом читают до сих пор, она прочно вошла в золотой фонд исторических книг для детей и юношества.
Семь лет прошло между появлением "Берунов" и выходом нового исторического романа Зиновия Давыдова "Из Гощи гость". Сама продолжительность этого срока показывает, как много работал писатель над своим произведением, с каким тщанием изучал материал, вживался в одну из самых сложных и драматических эпох нашей истории. Роман "Из Гощи гость" повествует о Смутном времени, об интригах русских бояр и об авантюрном завоевательном походе на Москву польской шляхты. События этого времени изображены в книгах многих замечательных писателей России, включая самого Пушкина. И тем не менее Зиновий Давыдов создал произведение своеобразное, никого и ничего не повторяющее. Главный герой романа – Иван Хворостинин – реально существовавшее лицо, о котором в материалах истории остался очень слабый след, в романе Зиновия Давыдова стал ярким и интересным человеком, которого страсть к знаниям, к новому, интересному бросает в самую гущу исторической авантюры, жертвой которой он в конце концов и становится. Совершенно оригинальным персонажем в нашей исторической литературе явился друг и наставник Хворостинина – придуманный писателем пан Феликс Заблоцкий. Писатель ярко рисует образованного вольнодумца, атеиста, ярого врага воинствующего католицизма. И при всём этом пан Феликс Заблоцкий, забулдыга, драчун, склонный к авантюрам, – живой, обворожительный как в своих глубоких мыслях, так и в легкомысленных слабостях... Увлекательный, даже приключенческий сюжет романа "Из Гощи гость" не помешал писателю воссоздать исторически правдивую картину того сложного, запутанного и трудного времени, которое история назвала Смутным...
К истории этого времени Зиновий Давыдов вернулся через много лет в повести "Разоренный год". На этот раз героями его книги стали великие патриоты Русской земли Минин и Пожарский, которые возглавили народное ополчение. Через всю бурную панораму разорения русского государства и народной войны с оккупантами проходят образы двух бойких и смышленых русских мальчишек, которые стали очевидцами и участниками важных событий. Судьбы детей и подростков, которые волей обстоятельств оказывались втянутыми в круговорот больших исторических событий, интересовали писателя. Об этом рассказывается и в повести "Разоренный год", об этом написана была вышедшая в 1955 году повесть "Корабельная слободка", увлекательно и горячо показавшая знаменитую оборону Севастополя во время Крымской войны и участие в этой обороне подростков из Корабельной слободки.
3. С. Давыдов скончался в 1957 году. Уже после смерти писателя, в 1963 году, вышла еще одна его книга "Звезды на башнях". Это небольшие рассказы, объединенные одной темой – историей Московского Кремля.
Читая книги Зиновия Самойловича Давыдова, мы приходим к мысли, что любой факт истории может стать сюжетом, что в истории нет ничего неинтересного. Писатель и нас заставляет любить прошлое, любоваться древними городами, мастерством московских каменщиков, искусных ткачей, оружейников, литейщиков, любить всё то большое и малое, что нам оставила история, все её следы, ставшие для нас, потомков, драгоценным свидетельством самобытного таланта нашего народа.
В своем отзыве о романе "Беруны" А.М. Горький отмечал, что автор обладает "развитым вкусом к истории". Этот вкус к истории, любовь к родному языку, яркие картины, воссоздающие дорогое прошлое, постоянно привлекают к себе взрослых и юных читателей. Вот почему книгам 3.С. Давыдова суждена долгая и славная жизнь.
Л. Разгон
Часть первая
ЛОДЬЯ ЕРЕМЕЯ ОКЛАДНИКОВА
I. ПОШЛА НАСТЯ ПО НАПАСТЯМ
Еремей Петрович вытер рукавом рубахи пот, отставил чайный стакан и взглянул на свои толстые, похожие на луковицу часы. Было уже девять, а мужики всё ещё не управились с погрузкой, и за окном слабый ветер играл выцветшим флажком на мачте.
– Распустился народ, ползем, что нерпа, прости господи! Походили бы, как я ходил при царе Петре.
– Ну и что же, отец, выходил? – съязвила, гремя посудой, Василиса Семеновна. – Три корабля погрузили, четыре года ходили – четырех китов выходили.
– Ну уж, ты уж! – сказал в сердцах Еремей Петрович и сердито стал искать шапку.
День выдался – немного их, таких деньков, выпадает на Мезени: сине было небо, и синяя, свежая переливалась на солнце вода. Еремей Петрович шёл и щурился, Еремей Петрович Окладников, чей парусник колыхался напротив его, Еремея Петровича, дома. Да, полтора десятка, почитай, не больше, прошло с тех пор, как ходил он от казны на китовый промысел и сам запускал гарпун, а сейчас, гляди-ко, какую на прислоне – на бережку высоком – домину вывел и какие суда у него ходят, и сам он себе хозяин.
– Еремей Петровичу!..
– ...Петровичу!..
– Здравствуй, батюшка!..
– ...батюшка!..
И народ расступался перед ним, а он шел вдоль бережка, щурясь и прикидывая будущие барыши.
Солнце с утра радовало Еремея Петровича. Он был сегодня в духе, он видел сегодня только хорошее и не хотел вводить себя в грех перебранкой со своею Василисою или руганью с замешкавшимися работниками. Ведь корабли за море надо снаряжать в благодушестве, без гневливости и прискорбия. Тем более, что, когда Еремей Петрович подошел к покачивавшейся у берега лодье, все четырнадцать лодейников были на местах и ждали только его хозяйского приказа.
– Ничего не забыл, Тимофеич? – спросил Еремей Петрович и зорким оком обвел загроможденную бочками палубу.
– Все как есть, Еремия Петрович, – прохрипел в ответ Алексей Тимофеич Хилков, кормщик и староста ловецкой артели.
– Ты смотри у меня! – погрозил Еремей Петрович конопатым пальцем. – Чтобы всё как следует!
– Это уж как полагается, – сказал, виновато кашлянув в кулак, Тимофеич.
– Как полагается... Знаю я тебя!
Тимофеич поправил на голове шапку и вытер губы.
– Ну, с богом! – сказал Еремей Петрович и перекрестился.
– Пошла Настя по напастям, – вздохнул кто-то в толпе на берегу.
Багры уперлись в песчаное дно, и стоявший на берегу Еремей Петрович сразу поплыл назад. Но то плыл не Еремей Петрович, а большая лодья огромным лебедем плавно скользила посредине реки. И вот она уже за островом, и Ванюшка Хилков, Тимофеичев приемыш, поднимает парус, а Еремей Петрович всё ещё стоит на берегу и бросает в пространство зычные напутствия:
– Гляди-ко, Тимофеич, полегче у луд!
– У-у-у... – подвывает кто-то в ответ Еремею Петровичу с другого берега, а кто – не видно.
– Держи берегом, как пройдешь Поной! – не унимается Еремей Петрович.
– Ой! – дразнит его эхо.– Ой-ой!
– Да убирался бы ты домой! – крикнул ему с мачты Степан Шарапов, курчеватый парень, запевала и балагур. – Ишь, сохатый черт! Лешак!
Но Еремей Петрович не слышит. Он ещё долго стоит на высоком берегу среди всхлипывающих баб и жмущихся к ним ребятишек, и ветер треплет его вороную бороду.
Потом, убедившись, что цепким своим глазом он уже ничего не вырвет из сомкнувшегося зыбкого пространства, он поворачивается и по красной глинистой тропке начинает подниматься к дому.
II. СТУДЕНОЕ МОРЕ
Широко раскинулся холодный океан, и во все стороны разбежались по волнам его открытые дороги, – их не перенять, не унять, не затворить.
И по такой вольной, никем не заставленной дороге, по русскому Студеному морю шли и шли корабли не один уже век, норвежские, и английские, и шведские; добирались и до Новой Земли и к острогорью – к Груману, который иностранцы по-своему называли Шпицберген.
Вот и лодья Еремея Петровича, благополучно пройдя в июне 1743 года Понойские луды, черные от черных бакланов, второй уже день шла Ледовитым морем. Попутный ветер, усиливаясь с каждым часом, резво гнал её далёко от рыбачьих становищ на Коле. Скалистый берег с подводными камнями и песчаными мелями уже не всплывал как призрак позади, из-под небоската. Небольшие куски рыхлого льда временами терлись о борт. С утра, как сквозь сито, мелкими каплями сеял дождик. Паруса намокли на мачтах, и палуба пахла отсыревшим деревом, как осенью лес.
Тюлени ещё в Белом море казали над водой свои круглые головы и иногда целым стадом издали шли за лодьей, провожая промышленников в далекое плавание. Степан Шарапов от скуки палил в них дробью, и испуганные звери падали на дно камнем.
Скучно было Степану в этой мокрени и безделье. Он вчера ещё отточил два своих гарпуна, топор и короткое копьецо. Спал он сегодня до самого обеда, а сейчас, накрывшись мокрой холстиной, сидел, свеся ноги, на бочке и плевал далеко через борт в колыхавшуюся синюю воду.
Что делать в этакой синьке судну, вышедшему для китового боя? Не любит кит этой светлой сини и ищет мест потемнее да помутнее, там, где тучами плавают ракушки, медузы и всякая мелкая рыба. Кит жрет всю эту мелочь, только это он и способен проглотить, хотя сам он величины страшнющей.
А вокруг лодьи густел туман, хотя днем и ночью, во всякое время стоял здесь белый день. Сквозь пар видно было, как багровело и вспухало солнце, катясь по небесному кругу и в целые сутки не спадая за небосклон. Бесконечный этот день ел глаза Степану, и его начинала нудить тоска. Тогда он принимался горланить песню, запрокинув мокрое лицо в небо:
Уж мне надобно сходить
До зелена луга
Уж мне надобь навестить
Сердечного друга...
А за бортом по-прежнему жирно шлепало рыхлым льдом, да дождь сегодня, как и вчера, сеял сверху, точно сквозь мелкое сито.
Но вдруг что-то треснуло под самым носом лодьи. Дрожа, как испуганный конь, корабль остановился сразу, и Степан кубарем скатился со своей бочки на мокрую палубу, запутавшись в наваленных там парусах и канатах и ткнувшись лицом в засунутую меж ними запасную рею.
III. ПРЕРВАННЫЙ СОН ТИМОФЕИЧА
Ледяное царство отгородилось от человека хрустальными стенами и ледяными башнями, страшилищами морскими и лютым зверем. Но старый плаватель Алексей Тимофеич знает, что с ледяной поляной или плавучей горой надо бороться не нахрапом, а старой моряцкой сноровкой. И сноровку эту Тимофеич получил с детства, когда с отцом плавал на заморских купеческих кораблях; от отца-то он тогда и перенял знание корабельного хода.
Много понюхал потом Тимофеич моря и ветра, когда плавал на голландских кораблях и соловецких одномачтовых шнеках. От голландцев научился он хорошо распознавать направление по звездам и глушить из ведерка ром. И оттого ли, что шибко любил Тимофеич эту голландскую водку, или, скорее, от другого чего, но только не вышел он, подобно Еремею Петровичу, в хозяева, хотя борода у него из темной давно стала желтой и пошла мохнами, как шерсть у старого ошкуя.
Окладников, тот рано засел дома и, сидючи там, богател свирепо, и быстро, и густо, а Тимофеича всю вековщину носило по морям, и всё среди плавучих льдин и мокрого снега; даже до теплого моря не дошел он за век свой ни разу.
Тимофеич в этот час, прикрывшись волчьим тулупом, спал на старых мешках в мурье, когда случилась беда. Неожиданно в быстро сгустившемся тумане выросла перед самой лодьей ледяная крепость, – поди возьми её, пали в неё из пушек. Будь и тому рад, что жив остался, что не выдал Еремей Окладников, строивший свои корабли не где-нибудь, а у Баженина ещё на Вавчуге.
Тимофеичу спросонок показалось, что злобнейшие шведы снова открыли огонь по Новодвинской крепости, как при Петре, сорок лет тому назад. Косматый и неумытый выскочил он из люка и затопал по мокрому палубнику босыми ногами туда, где кричали и ругались сбежавшиеся работники, пытавшиеся баграми и дрекольем отвести судно назад, подальше от ледяного капкана.
Гора взялась невесть откуда. Она стояла перед самой лодьей, стояла и дымилась, и слышно было, как стекала с нее в море талая вода.
Такие громады встречались мореходам и в прежнее время, да и не такие только. Бывало, идет навстречу с края света целый хрустальный город с домами, зубчатыми стенами, с дозорными башнями, и словно костры зажжены там ради большого праздника, и слышен колокольный звон. Но плаватели знают, что дома стоят там без жителей и что без стрельцов там башни. Заходит в эти дворцы один лишь ошкуй, такой же медведь, как и лешак, только большой, белый и лютый. Взберется он на ледяную башню, поднимет вверх голову и долго смотрит, как вдали проходит на промысел корабль.