"ЛЮНАРДИ"!!!
Дипломированный профессор Байфилд, всемирно известный представитель наук Аэростатики и Аэронавтики, имеет честь сообщить знатным и благородным господам Эдинбурга и его окрестностей...
Это было внезапное и радостное потрясение - я снова почувствовал почву под ногами, как выразился бы воздухоплаватель Байфилд. Я воздел руки к небесам. Я разразился сатанинским смехом, который оборвался рыданием. От смеха и рыданий мое изможденное тело дрожало, как лист, и я брел по полю неверными шагами, качаясь из стороны в сторону под напором неудержимой бессмысленной веселости. Один раз посреди очередного приступа смеха я вдруг стал как вкопанный и невольно подивился звуку собственного голоса. Просто непостижимо, как у меня хватило воли и соображения доплестись наконец до условленного места встречи с Флорой. Впрочем, тут ошибиться было невозможно: сквозь туман вырисовывались очертания продолговатого низкого холма, увенчанного еловой рощицей, которая к западу сходила на нет, как спинной плавник огромной рыбины. Я не раз прежде смотрел на него с другой стороны, а в день, когда Флора стояла рядом со мною во дворе Замка и показывала на дымок, вьющийся из трубы "Лебяжьего гнезда", я глядел прямо сквозь эти ели. Только с этой стороны вдоль того, что можно было бы назвать рыбьим хвостом, тянулась трещина, а по ней шла тропа в старую каменоломню.
Я добрался туда чуть ранее восьми. Каменоломня лежала влево от тропки, которая вилась дальше вверх по северному склону холма. На тропке мне показываться не следовало. Я отошел от нее ярдов на пятьдесят и шагал взад и вперед, от нечего делать считая шаги, ибо стоило мне хоть на минуту остановиться, как холод вновь пробирал меня до костей. Раза два я сворачивал о каменоломню и стоял там, разглядывая прожилки в вырубленной породе, потом вновь принимался мерить шагами свои шканцы и поглядывать на часы. Десять минут девятого! Вот глупец, вообразил, что ей удастся провести стольких соглядатаев! А голод все сильней давал себя знать...
Покатился камешек... легкие шаги по тропинке...
Сердце мое екнуло. Это она! Она пришла, и земля снова расцвела, точно под легкой стопою богини природы, ее тезки. Объявляю вам со всей серьезностью: едва она появилась, погода стала улучшаться.
- Флора!
- Мой бедный Энн!
- Шаль мне весьма пригодилась, - сказал я.
- Ты умираешь с голоду!
- Как это ни грустно, ты недалека от истины.
- Я так и знала. Взгляни, дорогой. - Из-под грубой серой шерстяной шали, накинутой на голову и плечи, Флора достала корзиночку и торжествующе протянула мне. - Лепешки еще не остыли, я завернула их в салфетку сразу, как только сняла с огня.
Она повела меня в каменоломню. Я благословлял ее догадливость; в ту пору я еще не знал, что первое побуждение женщины, когда любимый человек в беде, - накормить его.
Мы разостлали салфетку на большом камне и разложили на ней наши яства: лепешки, овсяный пирог, крутые яйца, поставили бутылку молока и фляжку шотландского виски. Наши руки не раз встречались, пока мы накрывали этот нехитрый "стол". То был наш первый в жизни семейный завтрак, первый завтрак нашего медового месяца, шутил я: "Да, я умираю от голода, но пусть умру, а все равно не прикоснусь к еде, коль ты не разделишь ее со мною". И еще: "Я что-то запамятовал, сударыня, пьете ли вы сладкий чай". Мы склонились друг к другу над камнем, что заменил нам стол, и лица наши сблизились. Много, много дней пришлось мне потом жить одними лишь воспоминаниями об этом первом поцелуе, о каплях дождя на ее прохладной щеке и влажном локоне... воспоминание это живо и по сей день.
- Просто диву даюсь, как тебе удалось от них убежать? - спросил я.
Флора отложила лепешку, от которой для виду откусывала крохотные кусочки.
- Дженет, наша работница с молочной фермы, ссудила мне платье, шаль и эти башмаки. Она всегда в шесть часов выходит доить коров, а нынче я вышла из дому вместо нее. Туман тоже мне помог. Они ужасные.
- Ты права, дорогая. Шевеникс...
- Я не про него, я об этих тряпках. А бедные коровы так и остались недоенными.
- Коровы молчать не станут... - Я поднял стакан. - Будем надеяться, что они сумеют привлечь внимание двух наемных сыщиков и двух доброхотов.
- Скорее надо надеяться на тетушку, - возразила Флора и улыбнулась своей удивительной, прелестной улыбкой, которая тут же угасла.
- Но нам нельзя терять времени, Энн. Их так много против тебя одного, и они ведь совсем близко! О, будь же серьезен!
- Ты говоришь сейчас совсем как мистер Роумен.
- Ради меня, милый! - Она с мольбой сжала руки. Через "стол" я взял их в свои, разжал и поцеловал ладони.
- Любимая, - сказал я, - покуда туман не рассеялся...
- Он уже рассеивается.
- Не будем его торопить. Покуда туман не рассеялся, мне надобно пересечь долину и как можно дальше пройти по дороге, где гоняют скот, если ты мне объяснишь, как туда добраться.
Флора отняла у меня одну руку, сунула ее за корсаж платья и достала пачку ассигнаций!
- Боже милостивый! - воскликнул я. - А ведь я совсем про них запамятовал!
- Нет, ты неисправим, - вздохнула Флора.
Ассигнации были туго свернуты и зашиты в мешочек из желтого промасленного шелка. Я подержал в руках этот мешочек, еще теплый от девичьей груди, повертел его и увидел, что на нем вышито пунцовым шелком одно слово "Энн", а над ним - шотландский лев на задних лапах, подражание той жалкой игрушке, которую я вырезал для нее когда-то... давным-давно!
- Твой подарок всегда со мною, - прошептала она.
Я сунул мешочек в нагрудный карман, вновь завладел ее руками и упал перед ней на колени, прямо на камни.
- Флора, ангел мой! Любовь моя!
- Шшш!
Она отпрянула. На тропинке послышались тяжелые шаги. Я едва успел накинуть на голову шаль миссис Гилкрист и усесться на камень, и тут мимо каменоломни торопливо прошли две веселые деревенские кумушки. Разумеется, они нас заметили, более того, вытаращили на нас глаза и о чем-то перемолвились вполголоса, а мы так и застыли, глядя друг на друга.
- Они решили, что у нас тут пикник, - шепнул я.
- Странно, что они ничуть не удивились, - сказала Флора. - Ты так выглядишь...
- Они видели меня сбоку, я закутался шалью, ноги мои скрывал камень, и они, верно, приняли меня за какую-то старуху на прогулке.
- Ну, час для пикника совсем неподходящий, - заметила моя умница, - а уж погода и подавно.
Не успел я ответить, как на тропинке снова послышались шаги. На сей раз это был старый крестьянин с пастушьим пледом на плечах и в шапке, от тумана словно припудренной мельчайшими капельками влаги. Он остановился подле нас и кивнул, тяжело опираясь на посох.
- Экое ненастное утро. Вы, верно, из Либерна?
- Считайте, что из Пиблса, - отвечал я, плотнее заворачиваясь в шаль, чтобы скрыть предательский бальный наряд.
- Гм, Пиблс, - задумчиво промолвил старик. - В такую даль я еще не забирался. Хоть и подумывал сходить. Только не знал, понравится ли мне там. Вот что, я бы на вашем месте не стал прохлаждаться тут, ежели не хотите упустить самую потеху. Как бы и мне-то не опоздать.
И он зашагал дальше. Что бы это могло значить? Мы прислушивались к его удаляющимся шагам. Не успели они замереть вдали, как я вскочил и схватил Флору за руку.
- Ты слышишь? Господи боже, это еще что такое?
- Похоже на "Веселую охоту в Каледонии" в обработке Гоу. Играет духовой оркестр.
Как ревнива судьба! Ужели все боги Олимпа сговорились высмеять нашу любовь и заставить нас расстаться под звуки "Веселой охоты в Каледонии", да еще в обработке Гоу, в минорных полутонах? Несколько секунд мы с Флорой молча смотрели друг на друга, охваченные страшным подозрением (как сказал бы один из поздних английских бардов). Потом она кинулась к тропке и поглядела вниз, на подножие холма.
- Бежим, Энн! Там идет еще много народу!
Мы бросили неубранными остатки завтрака и, взявшись за руки, побежали по тропинке на север. Почти сразу же она круто повернула, и мы очутились на открытом месте на склоне холма. Тут мы ахнули и остановились как вкопанные.
Под нами расстилался зеленый луг, усеянный людьми - тут собралось по меньше мере человек триста, - и над самой серединой этого сборища, там, где оно сгущалось дочерна, словно пчелиный рой, парила не только унылая музыка "Веселой охоты в Каледонии", но и еще нечто более вещественное, размерами и формой подобное джину, который вырвался из бутылки, как это описано в остроумнейшей книге "Тысяча и одна ночь". Это и был воздушный шар Байфилда - исполинское чудище под названием "Люнарди", - и его как раз надували.
- Проклятый Байфилд! - вырвалось у меня.
- А кто это Байфилд?
- Воздухоплаватель и зловредный шутник, дорогая; видно, потому он и расписал свой воздушный шар полосами голубого и кирпичного цвета и поставил его вместе с духовым оркестром прямо у меня на дороге как раз тогда, когда мне надобно удирать. Этот человек преследует меня, точно злой рок... - Я умолк на полуслове и призадумался. "А, в сущности, почему бы и нет?" - промелькнуло у меня в голове.
Тут Флора жалобно вскрикнула, и я круто обернулся - позади нас на каменной тропе стояли майор Шевеникс и Рональд.
Юноша выступил вперед и, не отвечая на мой поклон, взял Флору за локоть.
- Ты сейчас же пойдешь домой.
- Ну зачем же так? - сказал я, касаясь его плеча. - Ведь минут через десять нам предстоит редкостное зрелище.
Он яростно ко мне обернулся.
- Ради бога, Сент-Ив, не затевайте ссору, время для этого самое неподходящее. Вы уже и так бессовестно скомпрометировали мою сестру!
- После того, как вы по наущению и с помощью первого попавшегося майора пехотных войск взялись следить за вашей сестрой, я бы вам посоветовал не бросаться словом "компрометировать". И еще: при том, сколь мало считаются с ее чувствами, вполне просительно, что сестра ваша выразила свое негодование не словом, а делом.
- Майор Шевеникс - друг нашей семьи.
Однако, произнося эти слова, юноша покраснел.
- Ах, вот как? - переспросил я. - Значит, это ваша тетушка просила его помощи? Нет, нет, дорогой Рональд, вам нечего мне ответить. И ежели вы станете и впредь оскорблять вашу сестру, сэр, я позабочусь, чтобы за это постыдное поведение вы получили по заслугам.
- Прошу извинить, - вмешался майор, выступая вперед. - Рональд прав, сейчас не время для ссор, и, как вы справедливо заметили, сэр, нам предстоит интереснейшее зрелище. Сыщик и его люди уже поднимаются на холм. Мы их видели, и, могу прибавить, экипаж вашего кузена стоит внизу на дороге. Дело в том, что за мисс Гилкрист следили и видели, как она поднялась сюда; мы сразу подумали, что она, возможно, идет в каменоломню, и решили подняться с другой стороны. Вот, взгляните! - И он торжествующе показал наверх.
Я поднял голову. Да, в эту самую минуту на вершине холма, ярдах в пятистах слева от нас, появилась фигура в серой шинели, а следом за ней - мой старый знакомец в молескиновом жилете; оба тут же начали спускаться к нам.
- Джентльмены, - объявил я, - мне, видно, следует вас благодарить. Ваш хитроумный план был, без сомнения, порожден единственно вашей добротой.
- Наш долг - думать о мисс Гилкрист, - сухо заметил майор.
Но Рональд вдруг воскликнул:
- Скорей, Сент-Ив! Бегите назад по тропе! Мы вам не помешаем, обещаю!
- Благодарствую, друг, но у меня иной план. Флора, - сказал я и взял ее за руку, - пришла пора нам расстаться. Следующие пять минут решат нашу судьбу. Мужайся, любимая, и да будут твои мысли со мной, покуда я не ворочусь к тебе.
- Где бы ты ни был, я буду думать о тебе, Энн! Что бы ни случилось, я буду любить тебя. Иди, и да хранит тебя господь.
И она обернулась к майору, тяжело дыша, раскрасневшаяся и смущенная, но глаза ее горели решимостью и вызовом.
- Скорей! - закричали вдруг в один голос Флора и Рональд.
Я поцеловал ей руку и ринулся вниз с холма.
Позади раздался крик; я оглянулся и увидел, что мои преследователи - теперь их было уже трое, ибо за ними поспешал в качестве доезжачего и мой дородный кузен, - повернули и бегут за мной; я перескочил через ручей и помчался прямо к заполненной народом огороженной части луга. У входа в ограду сидел на складном стуле сонный толстяк, рыхлый и пухлый, как перина; он дремал перед столиком, на котором стояла чашка с шестипенсовиками. Я бросился к нему и протянул крону.
- Сдачи нету, - буркнул он, просыпаясь и вытаскивая из кармана пачку розовых билетиков.
- И не надо! - крикнул я, на ходу схватил билет и проскочил за ограду.
Прежде чем смешаться с толпой, я позволил себе еще раз оглянуться. Впереди теперь бежал Молескиновый жилет, он уже достиг ручья, за ним, поотстав шага на три, пыхтел рыжий, а мой кузен, задыхаясь - я с удовольствием подумал, что нелегко ему дается такая гонка, - уже почти сбежал с восточного склона холма. Толстяк, опершись о свою загородку, все еще провожал меня глазами. Я был без шляпы, во фраке, и он, без сомнения, принял меня за прожигателя жизни, эдакого шалого гуляку, который не находит себе места утром после весело проведенной ночи.
И тут меня осенило. Надобно забраться в гущу толпы: ведь толпа всегда снисходительна к пьяным. Я немедля постарался изобразить из себя распутного пьянчужку: икая, спотыкаясь и покачиваясь, я протискивался все дальше, заплетающимся языком цветисто и пространно извинялся перед всеми и каждым, и мне давали дорогу; зеваки расступались передо мной со свойственным им добродушием.
Люди соскучились стоять и ждать, и по пятам за мною струился веселый смешок - надобно же им было развлечься. В жизни не видал я сборища, которое так безрадостно дожидалось бы обещанного представления. Правда, дождь уже перестал, и засияло солнце, но обладатели зонтиков никак не соглашались опустить их и все еще держали над головой с таким мрачным видом, точно бросали вызов сжалившейся над ними наконец природе и судорожным усилиям худшего во всем городе оркестра, который пытался их развеселить.
- Скоро он наполнится, Джек?
- Скоро.
- И тут же полетит?
- Да уж верно так.
- Ты в шестой раз смотришь?
- Вроде того.
Мне вдруг подумалось, что, ежели бы мы собрались не на торжество Байфилда, а на его похороны, все глядели бы куда веселей.
Сам Байфилд перевесился через край корзины, над которою покачивался шар, размалеванный бурыми и голубыми полосами, и хмуро и деловито отдавал распоряжения. Впрочем, быть может, он просто прикидывал, сколько продано билетов. Я протиснулся вперед в ту минуту, когда его помощники убирали кишку, по которой в шар накачивали водород, и "Люнарди" постепенно распрямлялся и натягивал канаты. Кто-то шутки ради подтолкнул меня, и я оказался на свободной площадке под шаром.
Вдруг меня окликнули, я круто оборотился и задрал голову.
- Кого я вижу! Черт меня побери, да это же Дьюси! Товарищ моей юности и опора преклонных лет! Как поживаете?
Это оказался мой шалый приятель Далмахой! Он цеплялся за один из десятка канатов, что удерживали воздушный шар, и вид у него был такой, точно все происходящее - дело единственно его рук и его искусства; он был так неописуемо и непревзойденно пьян, что все ухищрения, с помощью которых я пробрался сквозь толпу, показались мне попросту бездарным, жалким кривляньем.
- Уж извините, не могу выпустить канат. Собственно, мы всю ночь глаз не сомкнули. Байфилд нас покидает, он жаждет скитаться в мирах, где еще не ступала нога человека...
Пернатых вольный рой крылами режет выси,
Куда вовек не взмыть ни окуню, ни рыси.
- Но Байфилд это сделает - Байфилд в своем великанском "Дурарди". Один удар ножа (я все надеюсь, что он придется не по моей руке) - и канат разрублен, наш общий друг парит в эмпиреях. Но он вернется. О, не грусти, он будет здесь опять и снова примется за эти окаянные полеты. По Байфилду, это и есть закон тяготения.
Мистер Далмахой заключил свою речь неожиданно - затрубил, подражая рожку почтовой кареты; я взглянул вверх и увидел над краем корзины голову и плечи Байфилда.
Он сразу же сделал вполне естественный вывод из моего наряда и поведения и громко застонал.
- Уходите, Дьюси! Убирайтесь отсюда. Хватит с меня и одного болвана. Вы двое обращаете мой полет в посмешище.
- Байфилд! - нетерпеливо перебил я. - Я не пьян. Скорей спустите мне лестницу! Сто гиней, если вы возьмете меня с собой! - Я уже заметил в толпе человек за десять от меня рыжую голову второго сыщика.
- Ну, ясно, такое можно ляпнуть только спьяну! - отвечал Байфилд. - Убирайтесь или хоть ведите себя пристойно. Я буду говорить речь. - Он прокашлялся: - Леди и джентльмены...
Я сунул ему под нос пачку ассигнаций.
- Вот деньги. Ради бога, прошу вас! За мной гонятся судебные приставы! Они тут, в толпе!
- ...зрелище, которое вы почтили своим просвещенным вниманием... Говорю вам, не могу! - Он глянул через плечо в глубь корзины. - ...Вашим просвещенным вниманием, не требует долгих объяснений и похвал.
- Слушайте, слушайте! - закричал Далмахой.
- Ваше присутствие здесь доказывает искренность вашего интереса...
Я развернул ассигнации у него перед носом. Он моргнул, но решительно возвысил голос.
- Вид одинокого путешественника...
- Двести! - выкрикнул я.
- Вид двухсот одиноких путешественников... зрелище, зародившееся в мозгу Монгольфье и Чарльза... А, к черту! Никакой я не оратор. Какого дьявола...
Толпа сзади колыхнулась, заволновалась.
- Гони этого пьяного осла! - выкрикнул кто-то.
Тотчас я услышал голос моего кузена - он требовал, чтобы ему дали дорогу. Уголком глаза я на миг увидел его багровую, вспотевшую физиономию - он перепрыгивал через баллоны, из которых в шар перекачивали водород. И тут Байфилд выбросил мне веревочную лестницу, закрепил ее, и вот я уже карабкаюсь по ней, как кошка.
- Руби канаты!
- Держите его! - завопил мой кузен. - Держите шар! Это Шандивер, убийца!
- Руби канаты! - еще того громче заорал Байфилд, и, к моему несказанному облегчению, я увидел, что Далмахой старается изо всех сил. Чья-то рука ухватила меня за пятку. Под рев толпы я отчаянно лягнул ногой и почувствовал, что удар достиг цели - каблук пришелся кому-то по зубам. И в тот миг, когда толпа рванулась за мною, шар закачался и прянул ввысь, а я подтянулся на руках и перевалился через край корзины внутрь.
Я мигом вскочил и выглянул наружу. У меня язык чесался крикнуть Алену на прощание словечко-другое, но, увидав сотни запрокинутых искаженных лиц, я онемел, как от удара. Вот где моя истинная погибель - в этой животной ярости внезапно сбитой с толку толпы. Это стало мне ясно как день, и я ужаснулся. Да Ален и не услыхал бы меня: когда я ударил ногой Молескиновый жилет, сыщик повалился прямо на моего кузена, и оба они скатились с лестницы наземь, причем грузный наемник всей своей тяжестью придавил Алена, и тот лежал, раскинув руки, как пловец, зарывшись носом в жидкую грязь.