- Право, я почти готов просить вас отказаться от вашего решения, - сказал я. - Я поступил жестоко, явившись к вам. Жестоко и малодушно. Вы благородный противник, вы станете благородным солдатом.
Тут в голову мне пришла счастливая мысль, как польстить этому воинственному юноше: я вытянулся и отдал ему честь.
На миг он смутился, весь вспыхнул. Потом сказал с улыбкой:
- Ладно, ладно, надо принести вам поесть. Но, увы, не шесть блюд. Вам придется довольствоваться тем, что мы добудем контрабандой. Вы ведь понимаете, надо еще отвести глаза тетушке. - И он снова запер меня наедине с негодующими курами.
Вспоминая этого юношу, я не могу удержаться от улыбки. Однако, если он вызовет улыбку и у читателя, мне станет совестно. Если сын мой в его годы станет похож на него, это будет отрадно для меня и совсем неплохо для нашей отчизны.
Но при всем том, признаюсь, я нисколько не огорчился, когда вместо него явилась его сестра. Она принесла мне немного черствого хлеба и кувшин молока, в которое, по шотландскому обычаю, щедро прибавила виски.
- Прошу прощения, - сказала она, - но я не посмела принести вам ничего другого. У нас такая маленькая семья, и тетушка не спускает глаз с прислуги. Я долила в молоко немного виски - это лучше вас подкрепит, ну, а в придачу тут есть яйца. Сколько яиц вам нужно к молоку? Остальные я должна отнести тетушке - под этим предлогом я сюда и пришла. Я думаю, вам будет довольно трех или четырех. Вы умеете их вбивать в молоко? Или лучше мне сделать это самой?
Желая удержать ее здесь как можно дольше, я показал ей свои кровоточащие ладони. Девушка громко ахнула.
- Дорогая моя мисс Флора, не разбив яиц, не сделаешь яичницы, - сказал я, - а сбежать из Эдинбургского замка не безделица. Один из наших, кажется, даже разбился.
- Да ведь вы бледны как полотно и еле держитесь на ногах! - воскликнула она. - Вот вам моя шаль, постелите ее в углу и сядьте, а я собью вам яйца. Видите, я и вилку захватила. В былые времена я бы отлично могла ухаживать за якобитами или ковенантерами! Нынче вечером вы поедите лучше: Рональд принесет что-нибудь из города. Денег у нас довольно, а провизией мы распоряжаться не можем. Ах, если бы мы с Рональдом были в этом доме хозяевами, вам не пришлось бы томиться здесь, в жалкой хибарке! Рональд так вами восхищается!
- Дорогой друг, - сказал я, - бога ради, не смущайте меня еще новым подаянием. Я счастлив был принять его из ваших рук, когда у меня была в том нужда, теперь же, хоть я и нуждаюсь решительно во всем, зато в деньгах у меня недостатка нет. - Я вытащил пачку ассигнаций и протянул Флоре одну бумажку, на которой стояла цифра десять фунтов и подпись знаменитого Абрахама Ньюлендса. - Сделайте милость, возьмите эти деньги на расходы; ведь вы, безусловно, согласились бы, чтобы я взял их у вашего брата, окажись он на моем месте, а я - на его. Мне понадобится не только еда, но и платье.
- Положите деньги на пол, - сказала Флора. - Я не могу остановиться, пока не собью яйца.
- Вы не обиделись? - воскликнул я.
Она ответила взглядом, который уже сам был мне наградой и, казалось, в будущем сулил еще больше. Была в нем и тень упрека и такое тепло и нежность, что я лишился дара речи. И пока она не кончила приготовлять кушанье, я не сводил с нее глаз.
- Ну вот, - сказала она, - теперь отведайте.
Я отведал - и поклялся, что это поистине нектар. Флора собрала остальные яйца, присела напротив меня и смотрела, как я ем. В ту минуту от этой высокой юной девушки веяло материнской нежностью, и на нее невозможно было смотреть без восхищения. Аппетит у меня был хоть куда, и я по сей день удивляюсь умеренности, с которой тогда ел.
- Какое платье вам понадобится? - спросила Флора.
- То, которое приличествует джентльмену, - отвечал я. - Прав я или нет, но, думаю, эта роль подходит мне более всего. По моему замыслу, мистер Сент-Ив (а так я буду именоваться во время предстоящего мне путешествия) будет фигурой в достаточной мере экзотической, и костюм у него должен быть под стать.
- Но тут есть одна трудность, - сказала Флора. - Если на вас грубая одежда, никто не смотрит, как она сидит. Но если речь идет о платье джентльмена... О, тут уж совершенно необходимо, чтобы оно сидело безупречно! А особливо при том, - она не сразу нашла нужное слово, - при том, что манеры у вас несколько необычные и все вас тотчас приметят.
- Увы, бедные мои манеры! - сказал я. - Но что поделаешь, милый друг Флора, человечество принуждено мириться со всеми этими незначительными приметами и различиями. Вот хотя бы вы - вас мигом приметишь даже в толпе посетителей, что приходят в крепость навестить несчастных узников.
Я вдруг убоялся, что спугнул своего доброго ангела, и, не переводя дыхания, стал говорить, какая материя и какие цвета желательны для моего туалета.
- Но, мистер Сент-Ив! - воскликнула Флора, глядя на меня широко раскрытыми глазами. - Мистер Сент-Ив, если таково отныне ваше имя, я не говорю, что все это не будет вам к лицу, но благоразумно ли так наряжаться для дальнего пути? Боюсь, - продолжала она с милым смешком, - боюсь, не слишком ли это сумасбродно!
- Ну, а сам я разве не сумасброд? - спросил я.
- Я и вправду начинаю так думать, - отвечала она.
- Вот видите! Меня достаточно долго выставляли на посмешище. Неужто вы не чувствуете, что в плену для меня горше всего была одежда, в которой я вынужден был ходить? Можете заключить меня в тюрьму, можете, если угодно, заковать в цепи, но дайте мне остаться самим собой. Вы и помыслить не можете, каково это - чувствовать себя клоуном, да еще среди врагов, - с горечью прибавил я.
- Но вы глубоко несправедливы! - воскликнула Флора. - Вы говорите так, словно кому-нибудь приходило на ум над вами смеяться. Ничего подобного не было. Все мы болели за вас душой. Даже моя тетушка, хоть, боюсь, порою ей и не хватало деликатности. Видели бы вы ее дома, слышали бы, что она говорит! Она принимала в вас такое участие! Нас огорчала каждая заплата на вашем платье; тут нужна бы сестринская забота.
- Вот чего я лишен... У меня никогда не было сестры, - сказал я. - Но если вы говорите что вид мой не был вам смешон...
- Что вы, мистер Сент-Ив! - воскликнула она. - Никогда. Ни одной минуты. Все это слишком печально. Видеть джентльмена...
- В шутовском наряде и к тому же с протянутой рукой, точно нищего? - перебил я ее.
- Видеть джентльмена в беде, который переносит ее с таким достоинством, - возразила Флора.
- И неужто вы не понимаете, мой прелестный неприятель, - сказал я, - что даже если все так и было, как вы говорите, даже если вы находили, что шутовской наряд мне к лицу, ради меня самого, ради моей отчизны и ради вашей доброты я только еще сильней хочу, чтобы вы наконец увидели того, кому так облегчили существование, в том обличье, какое ему предназначено богом! Чтобы вы могли вспомнить его не только в ярко-желтой хламиде и три дня небритым!
- Вы придаете чересчур большое значение одежде, - заметила Флора. - Для меня же это не так важно.
- А для меня, боюсь, это очень важно, - сказал я. - Но не судите меня слишком строго. Ведь я пекусь лишь о том, чтобы было чем вспомнить человека. У меня у самого их много, этих бесценных памяток, милых сердцу подарков, и, пока я жив, пока мне не изменила память, я с ними не расстанусь. Немало воспоминаний храню я и о великих делах и о высоких добродетелях - о милосердии, сострадании, вере. Но иной раз нельзя забывать и о мелочах. Помните ли вы, мисс Флора, тот день, когда я увидел вас впервые, день, когда задувал сильный восточный ветер? Сказать вам, какое на вас было тогда платье, мисс Флора?
К этому времени мы оба уже поднялись, и она взялась за ручку двери, собираясь уйти. Быть может, сознание, что она уходит, придало мне храбрости воспользоваться этими последними минутами, а это, в свою очередь, помогло ей ускользнуть.
- Право же, вы слишком романтичны! - со смехом сказала она, и на этом солнце мое закатилось, очаровательница моя исчезла, и я вновь остался в полутьме в обществе наседок.
Глава IX. Втроем хорошо, а четвертый уже лишний
Остаток дня я спал в углу курятника на шали Флоры и проснулся лишь оттого, что в глаза мне ударил свет; я вскочил, едва не задохнувшись (ибо в эту минуту мне, разумеется, привиделось, что я все еще спускаюсь с крепостных стен), и увидел, что надо мною склонился Рональд с фонарем в руке. Оказалось, что уже за полночь, что проспал я чуть не шестнадцать часов, что Флора уже загнала кур в курятник, а я и не слыхал, как она входила. Невольно я спросил себя: наклонилась ли она надо мною, когда я спал, взглянула ли на меня? Мои высоконравственные соседки спали непробудным сном; приободренный мыслью о предстоящем ужине, я насмешливо пожелал им доброй ночи, вышел в сопровождении Рональда в сад и был бесшумно введен в спальню на первом этаже. Там меня ждали мыло, вода, бритва, застенчиво предложенная мне юным хозяином, который сам пока еще в этом предмете не нуждался, и новое платье. Какая это была восхитительная, хоть и несколько ребяческая радость - вновь побриться самому, не полагаясь на тюремного цирюльника! Волосы мои сильно отросли, но у меня хватило благоразумия не пробовать остричься собственноручно. От природы они у меня вьются, и я, право же, не находил, чтобы прическа эта меня слишком уродовала. Платье оказалось почти так хорошо, как я надеялся. Жилет из тончайшей шерсти был очень мил, панталоны - отличного кашемира, и сюртук сидел превосходно. Когда я облачился во все это и глянул на себя в зеркало, я поневоле послал своему изображению воздушный поцелуй.
- Дорогой мой, - сказал я Рональду, - а духов у вас нет?
- Господи помилуй, конечно, нет! - воскликнул тот. - Зачем они вам понадобились?
- Самонужнейшая штука в походе, - отвечал я. - Ну ничего, обойдемся.
Теперь с теми же предосторожностями, стараясь не производить ни малейшего шума, меня ввели в маленькую столовую с эркером. Ставни были закрыты, фитиль в лампе опасливо приспущен. Красавица Флора поздоровалась со мною шепотом, и, когда меня усадили за стол, оба продолжали соблюдать такие предосторожности, которые показались бы чрезмерными, даже если бы мы находились в Ухе Диониса.
- Она спит вон там, - пояснил Рональд, указывая в потолок, и при мысли, что я нахожусь в такой близости от места, где покоится золотой лорнет, даже и я ощутил некоторое смятение.
Милый юноша привез из города пирог с мясом, и мне отрадно было увидеть рядом с ним графин поистине великолепного портвейна. Пока я ужинал, Рональд занимал меня рассказами о городских новостях: там, разумеется, только и разговору было, что о нашем побеге - ежечасно во все стороны рассылали солдат и верховых гонцов, но, согласно самым последним сведениям, никто из беглецов пойман не был. Поступок наш в Эдинбурге оценили очень высоко; отвага пришлась всем по вкусу, и многие открыто сожалели, что надежда на спасение у нас все-таки ничтожна. Оказалось, что со скалы упал Сомбреф, крестьянин, один из тех, кто спал под другим навесом; таким образом, я мог быть уверен, что всем моим товарищам по команде удалось уйти и под нашим навесом не осталось ни души.
Незаметно для нас самих мы заговорили о другом. Никакими словами не передать удовольствия, которое я испытывал, сидя за одним столом с Флорой: я был на свободе, одет, как пристало джентльмену, находчив и остроумен, как всегда, когда бывал в ударе. Оба эти качества были мне сейчас особенно необходимы, ибо приходилось играть одновременно две весьма несхожие роли: Рональду следовало по-прежнему видеть во мне веселого и беспечного солдата, Флоре же в моих словах и во всем поведении должен был слышаться уже знакомый ей голос глубокой и чувствительной натуры. Бывают, право, счастливые дни, когда всякое дело у человека спорится, когда его ум, пищеварение, возлюбленная - все словно бы сговорились побаловать его, и даже погода старается ему угодить. Скажу лишь, что в этот вечер я превзошел самого себя и мне удалось доставить истинное удовольствие хозяевам дома. Мало-помалу они забыли о своих страхах, а я об осторожности; нас вернула на грешную землю катастрофа, которую совсем нетрудно было предвидеть, но от этого она поразила нас ничуть не меньше.
Я налил всем вина.
- Позвольте мне предложить тост, - сказал я вполголоса, - вернее, три тоста, но все они так переплетены друг с другом, что разделить их невозможно. Прежде всего я хочу выпить за здоровье храброго, а тем самым и великодушного неприятеля. Он встретил безоружного и беспомощного беглеца. Он, точно лев, презрел столь легкую победу и, вместо того, чтобы без труда доказать свою доблесть, предпочел обрести друга. Вслед за этим я хотел бы, чтобы вы выпили за самого прекрасного, самого деликатного недруга - за ту, что заметила узника в темнице и своим бесценным состраданием вселила в него бодрость; я знаю, всеми ее поступками с того часу руководило милосердие, и я могу лишь молиться (надеяться не смею!), чтобы она и впредь не оставила меня своими милостями. И еще я хотел бы впервые и, должно быть, в последний раз выпить за того, боюсь, вернее надо сказать, - за воспоминание о том, кто сражался не всегда бесславно против ваших соотечественников, но пришел сюда уже побежденный, чтобы вновь быть побежденным дружеской рукой одного из вас и незабываемыми очами другой.
Быть может, в иные минуты я слишком возвышал голос, а быть может, Рональд, который за гостеприимством забыл обо всем на свете, слишком размашисто, со звоном поставил на стол свой бокал. Но так или иначе, едва я успел закончить свою заздравную речь, как мы услышали глухой удар в комнате над нами, словно некое весьма грузное тело свалилось с постели на пол. В жизни еще не доводилось мне видеть такого неописуемого ужаса, какой выразился на лицах моих хозяев! Было предложено поскорей вывести меня в сад либо спрятать под набитый конским волосом диван, стоящий у стены. Но приближающиеся шаги явственно сказали нам, что исполнить первый план мы уже не успеем, второй же я с негодованием отверг.
- Милые мои друзья, - сказал я, - предпочитаю умереть, нежели поставить себя в смешное положение.
Едва слова эти слетели с моих губ, как дверь растворилась, и на пороге встала моя незабвенная приятельница с золотым лорнетом. В одной руке тетушка держала подсвечник с зажженной свечой, в другой, твердостью не уступавшей руке драгуна, - громаднейший пистолет. Тетушка куталась в шаль, из-под которой выглядывала белоснежная ночная рубашка, а голову ее венчал весьма внушительный ночной чепец. Так явилась она пред нами; поставила свечу, положила пистолет, видимо, заключив, что в них более нет необходимости, молча оглядела комнату - но молчание это было красноречивей самых гневных слов - и, оборотясь ко мне с неким подобием поклона, произнесла дрожащим от негодования голосом:
- С кем имею честь?
- Счастлив вас видеть, сударыня, - отвечал я. - Объяснять все в подробностях было бы слишком долго. И хотя встреча наша мне чрезвычайно приятна, но, признаться, я к ней сейчас никак не подготовлен. Я уверен... - Но тут я понял, что ни в чем я не уверен, и начал сначала: - Я весьма польщен... - И опять же понял, что нисколько я не польщен, а отчаянно сконфужен. И тогда я смело отдался на ее милость: - Сударыня, я буду с вами совершенно откровенен. Вы уже доказали свое милосердие и сострадание к французским пленникам. Я один из них. И если бы наружность моя так сильно не изменилась, вы, верно, признали бы во мне того "оригинала", который имел счастье не однажды вызывать у вас улыбку.
По-прежнему глядя на меня в лорнет, она сердито хмыкнула и оборотилась к племяннице.
- Флора, - сказала она, - как он сюда попал?
Обвиняемые пытались было что-то пролепетать в объяснение, но вскорости беспомощно умолкли.
- Уж с теткой-то могли бы быть пооткровеннее, - презрительно фыркнула она.
- Сударыня, - вмешался я, - они так и хотели сделать. Это я виноват, что вы ничего не узнали сразу. Но я умолял не нарушать ваш сон и подождать до утра, когда вам представили бы меня по всем правилам приличия.
Старая дама взглянула на меня с нескрываемым недоверием, и в ответ на этот взгляд я не нашел ничего лучшего, как отвесить глубокий и, надеюсь, изящный поклон.
- Военнопленные французы очень хороши на своем месте, - заявила она, - но я не нахожу, что им место у меня в гостиной.
- Сударыня, - сказал я, - надеюсь, вы не сочтете это за обиду, но, если не считать Эдинбургского замка, нет, пожалуй, другого места, откуда я с большей радостью готов был бы исчезнуть.
Тут, к моему облегчению, я заметил на ее суровом лице проблеск улыбки, который она, немедля погасила.
- Ну-с, так как же вас величать, если не секрет?
- Виконт Энн де Сент-Ив к вашим услугам, - отвечал я.
- Мы люди простые, мусью виконт, так что, боюсь, вы оказываете нам чересчур уж большую честь.
- Почтеннейшая сударыня, - сказал я, - станем же хоть на минуту серьезны. Что мне было делать? Куда идти? И можно ли гневаться на этих добросердечных детей за то, что они пожалели горемыку? Ваш покорный слуга вовсе не такой головорез, чтобы на него стоило ополчаться со столь внушительным пистолетом и (тут я улыбнулся) подсвечником. Я всего лишь молодой дворянин, гонимый злой судьбою; меня травят, как дикого зверя, и мне нужно только одно: спастись от преследователей. Я знаю вашу натуру, я читаю по вашему лицу... - При этих дерзких словах сердце мое затрепетало. - В этот самый день, быть может, в этот самый час во Франции томятся несчастные пленники-англичане. Быть может, в этот час они, как и я, преклоняют колени, и берут руку той, которая может укрыть их и помочь им, и, как я, прижимают эту руку к губам...
- Ну-ну! - вскричала старая дама, отмахиваясь от меня. - Ведите себя прилично, не забывайтесь! Видано ли что-нибудь подобное? Но, дорогие мои, что же нам с ним делать?
- Выпроводите его, сударыня! - сказал я. - Выпроводите этого дерзкого наглеца, да поскорей! И если это возможно, если ваше доброе сердце позволяет вам это, помогите ему хоть немного в начале его долгого и многотрудного пути.
- А что это за пирог? - вдруг сварливо осведомилась она. - Откуда пирог, Флора?
Мои злополучные и, я бы сказал, павшие духом сообщники как в рот воды набрали.
- А портвейн этот мой? - продолжала она. - Каково! Даст мне кто-нибудь наконец глоток моего собственного портвейна?
Я поспешил налить ей.
Она посмотрела на меня поверх бокала странным взглядом.
- Надеюсь, он вам пришелся по вкусу? - спросила она.
- Более того, вино просто редкостное, - отвечал я.
- То-то, это еще из запасов моего батюшки, - сказала она. - Мало кто знал толк в портвейне лучше моего батюшки, упокой господи его душу! - И с устрашающей решимостью в лице она опустилась на стул. - Итак, надумали ли вы, куда направиться?
- Да ведь я вовсе не какой-нибудь бродяга без роду без племени, напрасно вы так думаете, - сказал я и, следуя примеру почтенной дамы, тоже сел. - У меня есть друзья, только мне надобно до них добраться, так что я хочу одного: покинуть Шотландию; деньги на дорогу у меня есть.
И я достал пачку ассигнаций.
- Английские деньги? - сказала она. - В Шотландии их не очень-то жалуют. Вам, видно, их дал какой-нибудь дурень англичанин. Сколько у вас тут?