Судьба забросила Петра Ариановича в Туркестанский край. Значит, его должна заинтересовать, увлечь самая важная географическая проблема этого края. Важнее орошения для Средней Азии ничего нет. Итак, орошение…
В стихах у поэта Дмитриева (начало прошлого века) есть проникновенная, видимо из глубины душ вырвавшаяся, строка: "Спасай меня, о гений мой!".
Петр Арианович мог бы сказать так и о себе - с одной поправкой: не гений, конечно, просто разум, "Спасай меня, о разум мой!".
Когда-то Петр Арианович интересовался проблемой орошения Туркестана и проштудировал уйму литературы об этом. Еще тогда, на воле, забрезжила у него одна идея. Не удалось, к сожалению, до конца доработать ее - захлестнули хлопотливые революционные дела.
Теперь, в этой деревеньке, выдалось неожиданное свободное время - в неволе свободное. И пора было извлечь полузабытую идею из обширных запасников памяти.
Как все географы, Петр Арианович умел мыслить картографически. Он окидывал взглядом пять областей края: Закаспийскую, Сырдарьинскую, Семиреченскую, Самаркандскую и Ферганскую с вкрапленными в середину Хивинским и Бухарским ханствами, находящимися в вассальной зависимости от Российской империи. Ученый как бы в раздумье медленно парил над ними, охватывая взглядом одновременно тысячеверстные пространства, целый особый материк (так иногда называют Среднюю Азию - материк в материке), от ярко-синего, словно сапфир, Аральского озера до белых снежных громад Тянь-Шаня и Памира. Между ними все было желто и буро. Лишь узенькие зеленые полоски протянулись вдоль рек: Амударьи, Сырдарьи, Чу, Или. Таков был Туркестанский край в цвете. И такова была суть его - море песков и полынных степей.
Мысленно Петр Арианович проплывал в воздухе над глинистыми обрывистыми уступами Усть-Урта, над цепью озер в Узбое - бывшем ложе Амударьи и предполагаемым заливом Каспия, над волнистыми песками Кызылкумов, где вечно клубятся желтые песчаные бури, во время которых затмевается солнце и кажется, что наступила лунная ночь, над Бет-пак-Дала, усыпанной побелевшими костями и черепами животных, над оазисами Бухары, Хивы, Самарканда, где беспрерывно вращаются, оставаясь на месте, колеса чигирей, наконец, над необозримыми степями Казахстана и Киргизии, насквозь продуваемыми ветрами.
Равнинный Туркестан кончился. Дальше уже Небесные горы. Хребты их, сталкиваясь друг с другом, образуют хаос глубоких ущелий, огромных снеговых полей и гигантских вершин, над которыми, подобно сказочному видению, вздымается белая пирамида Хантенгри, что означает - "владыка Духов".
Половина всей Средней Азии покрыта песками, и они с каждым годом отвоевывают все больше и больше пространства.
Оазис Каракуль с селением того же названия был когда-то цветущим, многонаселенным. Сейчас осталась от него жалкая деревушка, окруженная развалинами домов и караван-сараев, а так же могилами и засохшими без воды деревьями. Полностью засыпано селение Варданзи, а ведь на картах первой половины XIX века оно еще значилось большим городом. Округ Ромитан совершенно опустошен песками - 16 ООО его жителей вынуждены, бросив свои дома, переселиться в Хиву. Пески постепенно приближаются и к Хиве, а также к Бухаре. Пески теснят, выживают людей. Те бессильны в борьбе со стихией, потому что воды для орошения полей очень мало, а местами и вовсе нет.
Великий русский географ и путешественник Семенов-Тянь-Шанский сказал (Петр Арианович хорошо запомнил его слова): "Вся жизнь, богатство и будущее Туркестана зависит от воды".
Но и прошлое Туркестана целиком зависело от воды. Только благодаря искусной системе орошения, не уступавшей египетской, поднялись из песков великолепная Бактрия и Согдиана, а вслед за ними Хорезм гордых хорезмшахов.
Волны завоевателей прокатились одна за другой по Туркестану. Сотни тысяч людей были безжалостно истреблены, миллионы угнаны в рабство, красивые города сожжены и сровнены с землей, каналы разрушены.
И тогда на смену завоевателям прихлынул песок, еще более жестокий, неумолимый. И сейчас еще можно с птичьего полета различить кое-где внизу прямоугольные тени каналов, погребенных в песках.
Поправимо ли это? По-видимому, да. Но, понятно, только в новой, социалистической России, когда сделаются реально осуществимыми самые смелые мечты будущих ученых.
Мечтой Петра Ариановича ныне было орошение Средней Азии. Более того, он уже составил и проект этого орошения, который, конечно, нуждался еще в детальной разработке и проверке.
Но как, в какой форме лучше изложить его? Петру Ариановичу претила мысль, что в бумагах его при очередной проверке будет рыться господин исправник - "ваше скудоумие и свиномордие". Коротенькими пальцами, до омерзения напоминающими пухлых мучных червей, станет он перебирать страницы рукописи, многозначительно хмыкать себе под нос, то и дело испытующе вскидывать на Петра Ариановича взгляд. Чего доброго, изымет с дурного ума рукопись, хотя ничего крамольного в ней быть не может, и представит ее по начальству, надеясь выслужиться.
Нет! Бросить свои заветные идеи жандармам и полиции на разграбление? Ни за что!
По здравом размышлении Петр Арианович решил изложить свой проект частями в письмах к профессору Афанасьеву. В конце концов, это будет выглядеть всего лишь как обмен мыслями между двумя геологами по специальному вопросу, не имеющему отношения к политике. Авось сойдет, а?
Так началась эта переписка.
Петр Арианович написал профессору, что вода здесь - синоним счастья, что она благословенна и животворит землю, обращает пустыни в плодородные поля, пастбища и сады. При энергичном орошении даже пески покрываются буйной растительностью, а без орошения лучшие земли лежат без пользы. Мало воды в Туркестане, катастрофически мало!..
Недаром так называется одна песчаная пустошь - Адам-Крылган, то есть место, где гибнет человек.
Беда в том, что "среднеазиатский материк" представляет собой замкнутый бассейн. Реки его не несут свою воду в Мировой океан. Туркестанские реки впадают лишь в озера (Арал, Балхаш) или без следа угасают в песках.
Петр Арианович указывает далее на то, что поверхностных водоемов и водостоков здесь в пять раз меньше, чем в европейской части России.
Зато некоторые горные породы, залегающие на большой глубине, обильно насыщены водой, и она чиста, прохладна, вкусна, ибо приходит сюда с ледников.
Можно считать, что недра Туркестана до настоящего времени были, к сожалению, белым пятном на географической карте. Пора стереть это пятно!
Петр Арианович писал далее о том, что снеготалая или ледниковая вода стекает с гор Тянь-Шаня, Джунгарского Алатау, Алтая, Урала по хорошо фильтрующимся горизонтам (песок, известняк, галечник), в которых множество пор и пустот. Постепенно она скапливается на водонепроницаемой глинистой подстилке под землей в аридных (пустынных) районах Туркестана: в Муюнкумах, в Кызылкумах, в Бет-пак-Дала, в Арало-Каспийской и Прииртышской низменностях, а также в степях, населенных казахами и киргизами.
Вывод: нужно поднять воду из-под земли на поверхность!
Что привлекает в таком решении проблемы? Первое: высокая чистота подземной воды (в отличие от поверхностной, не требует очистки при эксплуатации). Второе: в зимний период вода не замерзает, так как поднимается из глубоко залегающих пластов. Третье: в летний период она имеет невысокую температуру. Наконец, четвертое: будучи слабоминерализованной, благотворна для сердечно-сосудистых больных.
"Но где взять энергию для подъема воды в таких больших количествах?" - задавал себе вопрос Петр Арианович. И тут же отвечал: "Источник энергии рядом. Это почти беспрестанно дующие ветры над равнинным Туркестаном". На что до сих пор тратилась она, эта драгоценная энергия? На выветривание горных пород и сглаживание рельефа местности, на пылевые бури, на бураны, а также на ребяческие забавы с шарами перекати-поля.
Пора заставить туркестанский ветер работать на человека.
Воде не справиться в одиночку с пустынями. На помощь ей, по мнению Петра Ариановича, должен прийти ветер.
Итак, ветряки, ветряки, установленные повсюду на перепутье ветров, неутомимые работящие ветряки! (Таков ландшафт Голландии, хотя, кажется, там ветряные мельницы уже бездействуют.)
Не отдает ли, однако, проект донкихотством? Ничуть. Ведь Петр Арианович не собирался воевать с мельницами, наоборот, предлагал повсеместно воздвигать их.
Петр Арианович уже знал, как закончит последнее свое письмо профессору с изложением проекта. Он напишет:
"Извлеките из-под земли бесполезную воду, то есть с помощью ветра пробурите скважины и качайте воду - оросите ею необозримые, выжженные солнцем степи и пустыни! И благодарность туркестанской земли не замедлит. Степь, поросшую высокой сочной травой, закроют отары овец и стада коров до самого горизонта".
Скоро ли это осуществится? Очень скоро. Но не в Российской империи! Только в Российской социалистической республике!
"Если мысли мои представляют какую-то ценность, то важно, чтобы они не погибли вместе со мной, - думал Петр Арианович. - Всякая плодотворная идея всегда шире и долговечнее человека, которому пришла в голову. Так пусть идея живет!"
И Петр Арианович продолжал работать.
Он установил жесткий режим дня, подобный тому, какой установил для себя Николаи Морозов. Каждая минута была заполнена с пользой для проекта. Ранний подъем и работа до завтрака при керосиновой лампе. Прогулка, если позволяла погода. Если не позволяла, то быстрая двухчасовая ходьба из угла в угол. Три раза в день гимнастика. А на сон грядущий нечто вроде успокоительной молитвы. Вытянувшись и закрыв глаза, Петр Арианович повторял мысленно: "День прошел хорошо. Я продвинулся в своей научной работе. Плохих снов у меня не будет. Увижу только добрые, успокоительные сны". И он действительно спал крепко, а утром вскакивал со своего топчана отдохнувший, бодрый, с нетерпеливым желанием поскорее засесть за работу над своим проектом.
Да, борьба, ежедневная, ежечасная! Но ведь лишь в борьбе, в постоянном неустанном преодолении препятствий спасение!
Профессор Афанасьев аккуратно отвечал на письма своего бывшего студента. Вероятно, понимал, что для него это неоценимая поддержка в его положении. Однако и сам проект, судя по ответным письмам, в общем ему нравился. И он спешил внести в него свои поправки и дополнения.
Глава шестая
Буран и дружба
Внезапно, на исходе зимы, работа прервалась. В тот день Петру Ариановичу было с утра не по себе. Никак не удавалось выбросить из головы плохой сон (бывали ночи, когда "заклинание" не помогало). И сон-то был не страшный, просто тягостный. Кто-то с перекошенным злой гримасой лицом и потому неузнаваемый все время прерывал во сне работу, мешал, толкал под руку.
Сделав усилие над собой, Петр Арианович проснулся. Но длинная тень от сна легла на весь день. Тоскливая тревога сжимала сердце. Мысли вырывались из-под контроля, шли вразброд.
Петр Арианович заставил себя сесть к столу. В этом было его спасение! Очередным письмом к профессору заслониться от ненужных мыслей, от тоскливой дури!
И, заполняя бисерным почерком страницы, он начал входить в свое привычное рабочее состояние.
Пришлось зажечь лампу, хотя был еще день на дворе. Но что это? Лампа коптит, гаснет! Петр Арианович покрутил фитиль, приподнял лампу, качнул ее. Керосин булькнул на самом донышке.
Он шагнул к бутыли, которая стояла у порога. Увы, керосину там почти не было. Даже и на вечер не хватит! А ведь впереди ночь! Петр Арианович и помыслить не мог о том, чтобы провести целую ночь без света.
Надо, стало быть, плестись за керосином в лавку. Хорошо, что день сегодня будний, лавка отперта.
Петр Арианович с неохотой надел тулуп, обмотал шею шарфом, нахлобучил шапку и, ругая себя за беспечность и бесхозяйственность, выбрался на улицу. Сплошная белая стена колыхнулась перед ним. Ну буран! Даже противолежащих изб не видно.
Лавка размещалась в центре деревни, то есть в семнадцатой избе, считая от околицы. Стало быть, сейчас надо пересечь улицу и двигаться далее почти на ощупь, отсчитывая одну избу за другой.
Пряча от колючих снежинок лицо в воротник, Петр Арианович нырнул головой вперед в метель.
Тотчас же ветер принялся толкать его в спину, в грудь, в бока. Это особенность здешних буранов. Ветер то и дело меняет направление, что очень затрудняет ориентировку.
В свое время, интересуясь этимологией слова "буран", Петр Арианович выяснил, что связано оно не с русским словом "буря", а с тюркским "бур", что значит "вертеть". И действительно, все вертелось вокруг.
Пройдя несколько шагов, Петр Арианович должен был бы наткнуться на стену, или на изгородь, или на дерево. Но не наткнулся. Странно… Он взял правее, вытянул перед собой руки. Пустота! Поспешно вернулся, круто повернул влево - то же самое!
Петр Арианович поднял голову. Солнце только угадывалось на небе сквозь полог летящего снега.
Неужели, переходя улицу, он повернул не влево, а направо и очутился за околицей?
Подобные случаи бывали. О них ходили странные рассказы. Года два назад одна крестьянка вышла за водой из дому в такую же примерно метель. Труп нашли только весной, далеко в степи…
Но не думать об этом, не думать! Не поддаваться панике, не распускаться! Кто самообладание потерял, тот все потерял!
Привычное упрямое озлобление охватило его. Не мог же он так глупо пропасть, отойдя всего несколько шагов от дома!
Петр Арианович продолжал идти, останавливаясь, временами проверяя себя. Нет, ничего не видно вокруг! Словно бы его опустили в кувшин с молоком. Но должны же быть стенки у этого кувшина!
Потом он брел уже по инерции, только бы не замерзнуть. Сомнений нет - заблудился в буране! Вокруг степь, на много верст степь и степь!
Тулуп не грел. Ватага хохочущих всадников в белых бурнусах носилась по степи, свистя бичами. Удары падали со всех сторон - Петр Арианович все шел, то и дело меняя направление. Или ему лишь казалось, что он меняет направление, а в действительности он кружил на месте.
С новым порывом ветра до него донесся слабый звон. Ага! Уже начались слуховые галлюцинации, предвестие конца!
Петр Арианович протянул руки вперед. Пальцы его скользнули по чему-то теплому, шерстистому. Над самым ухом зазвенел колокольчик. Откуда в степи колокольчик?
Потом Петра Ариановича крепко взяли под мышки, потянули куда-то вверх.
Открыв глаза, он удивился. Что за чудеса? Он как бы плывет по пенистому морю, освещенному неярким солнцем. Вдали видны горы, поближе округлые вершины сопок, торчащие подобно островам. Рядом, в клубах снежной пыли, то появляются, то исчезают головы верблюдов. К изогнутым шеям их подвязаны колокольчики.
Таков буран в казахской степи. Обычно он проносится невысоко над землей, летящий снег покрывает пешеходов с головой, но всадники на верблюдах возвышаются над белым летящим пологом и продвигаются вперед, ориентируясь по очертаниям сопок.
- Сиди, ваше благородие, сиди! - услышал Петр Арианович над ухом голос с успокоительными интонациями. - Нельзя пешком в буран. Пропасть мог.
Море клубящейся белой пыли расступилось, караван двинулся дальше. Петр Арианович закрыл глаза. Его непреодолимо клонило в сон. Смутно ощущал мерное покачивание, будто лодка ныряла в волнах.
Затем он осознал, что его снимают с верблюда и вносят на руках в дом.
Тот же озабоченный добрый голос сказал:
- В холодный сени клади! В теплый горница не клади, нельзя! Сразу в теплый внесешь, умрет! Очень сильно замерз!
Но сильный молодой организм выдержал испытание бураном.
Полдня еще метался ветер под окнами, потом затих. Зато мороз усилился. Стропила потолка в жилище Петра Ариановича потрескивали и скрипели, будто степь, потерпев поражение, скрежетала зубами от злости.
Празднично, всеми цветами радуги, сверкала в солнечных лучах изморозь на окнах. Это умилило. Петра Ариановича, напомнило ему детство. (После пережитого он вообще некоторое время был в расслабленных чувствах.)
Через неделю ссыльного навестил новый его знакомый.
- Мухтамаев! - с достоинством представился он, ткнув себя пальцем в грудь.
- А имя-то ваше, имя как? - приподнимаясь на подушках и пожимая руку гостю, спросил Петр Арианович. И пошутил, стараясь за шуткой спрятать волнение: - В поминанье, гляди, запишу!
- Зачем записывать, так запомни, - бойко ответил гость. - Два имени, однако, имею, - добавил он с достоинством. - Одно мусульманское - Ибрагим. Другое, казахское, - Турсун. Значит, по-нашему: "Пусть живет". Я и живу!
Петру Ариановичу известно было, что у тюркских народов в ходу имена-пожелания: "Тохта" - "Стой", "Ульман" - "Не умрет" и т. д.
Отец и мать Ибрагима-Турсуна, давшие ему имя: Пусть живет, конечно, от всей души желали сыну добра. И он старался оправдать их родительские пожелания: был крепок, как репка, прочно стоял на своих выгнутых колесом ногах кочевника, а в узких глазах его, подпертых каменными скулами, сверкала такая жизнерадостность, веселье и ум, что Петр Арианович сразу же проникся к нему не только благодарностью, но и симпатией.
Род Турсуна зимовал неподалеку от деревни, а сам он, еще не достигнув возраста аксакала, считался у себя в ауле почтенным, серьезным человеком, почему и выполнял иногда различные общественные поручения.
Одно из таких поручений Турсун-Ибрагим выполнял в волости в день своей драматической встречи с Петром Ариановичем в степи. В аул он возвращался вместе с попутчиком-почтальоном, в сумке которого лежали также письма и посылка с книгами для ссыльного. Получилось так, что Петр Арианович был не только спасен от смерти, но и получил одновременно новый заряд бодрости - сразу книги и три письма: от матери, от невесты и от старшего своего друга - профессора Афанасьева.
Мать давала, по обыкновению, наивные житейские советы: избегать простуды, не выходить без галош на улицу, при кашле растирать грудь скипидаром на ночь. Что касается профессора, то он послал необходимые Петру Ариановичу для работы книги.
- Вот и хорошо, что ты веселый стал, ваше благородие, - поощрительно говорил Турсун-Ибрагим, сидя на лавке у окна и держа на раздвинутых пальцах чашку, наполненную чаем. - Это последний буран был. Скоро весна придет. Тогда наша степь, увидишь, красивой станет, красной.