- Война заканчивается. Может, там, в Андросово, уже начались переговоры. Но Хованский сумасшедший человек! Ему только я нужен, - стал объяснять Кмитич, крепко сжимая плечо Рудамины, - я не хочу липшей крови в самый закат войны. Поймите, пан Петр, у нас с Хованским давняя вражда. Он не успокоится, пока меня не получит.
- Но вы наш командир! Мы будем за вас биться! Вы не должны! - стал возмущаться Рудамина, сбрасывая с плеча крепкую руку оршанского князя. - Я против, пан Кмитич!
- Тут командую я, - упорствовал Кмитич, - я всех спасу, если только вы, пан Петр, согласитесь меня слушаться. Вы же не собираетесь смотреть, как наши хлопцы умирают под этими калеными ядрами? Уже девять раненных, пять убитых!
А еще чуть-чуть и они вновь в атаку пойдут. О людях подумайте, пане!
Наверное, Рудамина бы еще долго сопротивлялся, но очередное ядро, разорвавшееся неподалеку, убило драгуна. Петр нахмурился, кивнул.
- Добре, пан Кмитич. Действуйте, как считаете нужным. Но я намерен драться до конца…
Обстрел, впрочем, не прекратился, даже когда московиты увидели, как из дверей вышел человек с белым флагом в руках.
- Не стреляйте, - махал Кмитич белым флагом, - я хочу обговорить условия сдачи!
- О, никак сам пан Кмитич пожаловал! - обрадовался Хованский. - А ну, пракратите огонь! Давайте же послушаем, что нам непобедимый пан полковник скажет!
Пушки смокли. Хованский и трое сотников пошли навстречу к Кмитичу.
- Ну, вот и вновь свиделись, - улыбнулся Хованский, приближаясь к парламентеру, явно довольный ситуацией, в которой он диктует условия.
- День добрый, пан Хованский, - Кмитич улыбнулся вполне приветливо, - разве не знаете, что на период переговоров военные действия приостанавливают?
- Разве переговоры уже начались?
- Ну, ваши курьеры как всегда опаздывают.
- Не выйдет, пан Кмитич, - самодовольно усмехнулся московский князь, - я ведь знаю все ваши уловки. Вы сдаетесь или нет?
- Лично я сдаюсь, но с условием, - ответил Кмитич. Московиты удивленно переглянулись.
- Что значит "лично я"? Что значит "с условиями"? - нахмурил кустистые брови Хованский.
- Вы же лично мне бросили вызов, пан полковник, так давайте честно сразимся на саблях. Одолеете вы - я ваш пленник, но мои люди уходят на свою территорию. Одолею вас я - я ухожу на свою территорию вместе со своими людьми. В принципе, вы по-любому не в проигрыше.
"Это если не получу клинок от тебя между ребер", - подумал Хованский, злобно зыркнув на Кмитича. Дуэль… Он не собирался биться, но… Его сотники, кажется, вполне одобряли предложение Кмитича.
- Верно, княже, покажите ему! Сразитесь!
- Как истинные русские рыцари, - улыбнулся Кмитич, зная, как чтит Хованский свое благородное происхождение от Гедимина, что считает себя куда как благородней самого царя, которого держит за безродного придурка.
Хованский колебался. Он боялся биться лично с Кмити-чем, но еще больше он боялся выглядит трусом перед своими людьми. В конце концов он решил, что пусть Кмитич и моложе, но он, Хованский, явно опытней. "Я когда учился фехтованию, ты, сопляк, еще в люльке лежал", - думал Хованский…
Владению саблей он обучался еще мальчишкой, как и все русские средневековые рыцари, поначалу индивидуально у своего отца, который, как и все литвины, мастерски владел саблей, обухом и копьем. Технику ударов юный Иван - тоща его все называли Янкой - отрабатывал с применением "пальцат" - деревянных палок, на которых устраивались учебные поединки, причем зачастую самостоятельно, как развлечение, что помогало лучше усваивать фехтовальные премудрости. Через это упражнение проходили все подрастающие шляхтичи для поддержания в них достоинства и сноровки в овладении саблей. Аналогично учился и Кмитич…
Хованский первым пошел в атаку. Хватил Кмитича так, что сабля оршанца задрожала в его кулаке. Но тем не менее Кмитич выдержал выпад, отбил удар.
Хованский вновь атаковал. Кмитич использовал длинную защиту, что поляки называли "длуги заслоны" - он перевернул саблю клинком книзу, чтобы сабля Хованского при соскальзывании не ранила ему руку… Теперь атаковал Кмитич. Он ударил вертикально, повернув клинок острием вверх, к правому плечу через грудь наискосок. Такой удар называли "сенаторским". Хованский с трудом отбился едва отскачив, тяжело дыша. Его шея стала сизой, лоб покраснел.
"Годы берут свое, - подумал Кмитич, - хотя тут скорее отсутствие практики, но мастерство все же есть. Литвинская школа! На крест берет…"
Хованский тут же продемонстрировал, что не забыл он и прямой толкающий удар. Для такого удара не требовалось вкладывать большой силы, он отличался быстротой и точностью, этот удар всегда был хорош в поединках на относительно малых дистанциях. Но Кмитич легко отбил и эту атаку.
- А ну, Иван Адреевич! Бейте меня протягивающим ударом! - улыбнулся Кмитич.
- Я не собираюсь объявлять своих ударов! - почти прорычал Хованский.
- А я вот объявляю! Протягивающий! Держитесь, княже!
Кмитич замахнулся и от плеча рубанул. Такими ударами шляхтичи разрубали доспехи врага, и если бы не выставленная на крест сабля Хованского - быть московскому князю без руки. Удар двух клинков высек искры, а Хованский от мощного удара зашатался, сделал интуитивно два шага назад, не удержался, упал.
- Есть еще порох! - крикнул ему Кмитич. - Вставайте, князь! Продолжим?
Хованский как-то нехотя поднялся. Саблю держал опущенной, словно уже и не собирался продолжать схватку. Он видел, что у Кмитича сил и сноровки больше. Знал он и то, что при заметной силе одного из двух соперников, бой может продолжиться максимум до пяти-шести ударов. И закончится он отсечением либо пальца, либо половины руки…
- К чему? - спросил Иван Андреевич, опустив голову. Его борода уперлась в грудь. - Вы победили, господин Кмитич. Видимо, не за свое дело я взялся, бросив вам вызов.
- Почему же? - Кмитич мрачно усмехнулся. - У вас хорошо получалось грабить и убивать моих людей, захватывать их добро, а самих их туркам продавать. На равных воевал* всегда сложнее, господин князь.
- Это верно, - Хованский поднял голову. Его глаза горели злобой.
- Но я не дуэлянт, как вы пан Кмитич. Я полководец. Воюю полками. Сегодня вы победили меня на саблях, но мой полк оказался сильнее. Я не отпускаю вас. Вы - мой пленник. Вы - на моей уже земле. Будь я в Литве, то я бы ушел. Но тут мы находимся в Московии.
- Негоже так, господин полковник! - крикнул какой-то новгордский гусар.
- Верно, - поддержал его другой, - уговор есть уговор. Не позорьте честь воина, княже!
В глазах Хованского мелькнул испуг. Он понял, что вечно капризные новгородцы и сейчас не станут слушаться его. Ситуация возникала позорная, но еще больше позора, если уступить им - так считал сам Хованский. Но кто в таком случае будет задерживать и пленить Кмитича? Хованский не долго колебался. Пусть он сейчас поступит подло, но с честью выйдет из ситуации победителем! Для этого нужно резко без предупреждения ударить Кмитича. Рука Хованского сжала ручку сабли так, что обматывающий ее жгут впился в ладонь московского полковника. Момент был самый подходящий. Кмитич стоял близко, опустив саблю… Самый удобный случай, коротко и быстро ударить оршанского полковника снизу вверх в шею… Нет, тут его могут скрутить и убить свои, те же новгородцы…
Испуг и расстерянность придали Хованскому бешенства.
- Отправляйтесь назад в дом, - крикнул он Кмитичу, - не делайте из меня посмешище! Я не дуэлянт! Я солдат! Я не принимаю ваши условия! Я здесь диктую, как быть дальше! Вам ровно двадцать минут на размышления! Или сдаетесь все, или я вас в порошок сотру пушками! Все! Разговор окончен!
- А как же поединок? Зачем дрались? - Кмитич бросил удивленный взгляд на московских сотников и гусар. Те стояли с изумленными лицами, но перечить своему воеводе не стали. Хованский первым развернулся и зашагал к высоким стволам тополей, окружавших полуразрушенное поместье… Вернулся и Кмитич.
- Нам дали двадцать минут, - сказал он Руд амине.
- Будем прорываться, пан полковник. Мы прорвемся!
- Не хотелось бы людей губить…
- Опять за свое!
- А если в самом деле сдасться, то, может, спасем жизни наших солдат? Никто не умрет. Скоро перемирие, пленных мы обменяем.
- Знаем, как они умеют менять пленных! - выставил вперед ладонь Рудамина, - Но я вас не узнаю, пан Кмитич! Вы никогда не ломались. Почему же сейчас?
Кмитич грустно взглянул на Петра.
- Потому что я всегда думал про безопасность своих людей. И сейчас думаю. Войне почти конец, а я продолжаю проливать кровь своих солдат и только из-за одного сумасшедшего Хованского.
Конечно, знай Кмитич, что от Хованского ночью ушла половина его ратников, он бы так не думал. Но Кмитич, как и Рудамина все еще полагал, что за тополиными стволами и в развалинах безымянного поместья все еще притаилось около тысячи человек. Для горстки литвинских бойцов эта целая армада…
Пушки били разрывными ядрами. Крошились и рушились стены, иногда от сотрясения обрушивался потолок, падали карнизы… Убило еще трех человек, а семерых серьезно ранило.
- Все! Пойду! - Кмитич вновь схватился за древко белого флага.
- Не надо, полковник, - его руку перехватил Рудамина, - погубите всех! Они этого только и ждут.
- Не волнуйся, Петр, - успокаивал как мог Кмитич, - плохо будет только мне. Но я стреляный воробей. Если захочу, то сбегу из плена. Вас же отпустят. Ручаюсь…
Впрочем пушки смолкли. Прошло еще десять минут. Ни выстрела.
- Ждут нашего решения, а потом пойдут на приступ, - сказал Кмитич Рудамине, - я все же пойду. Предложу капитуляцию, но с условием, чтобы с оружием и хоругвью всех отпустили на нашу территорию. Меня пусть пленят.
- Они не отпустят нас. Хованский упертый баран, - возражал Рудамина, опять хватая за руку оршанского князя.
- В конце концов пойду просто поговорить. Может, Хованский чуть-чуть остыл. Похоже, у него проблемы с собственными подчиненными начались, - заверил Кмитич, и драгунский командир в конце концов согласился, предупредив:
- Только смотрите, пан Кмитич, чуть что, я беру командование на себя, открываю огонь, и мы атакуем их…
Кмитич медленно вышел в заваленный трупами двор - Хованский во время переговоров даже не удосужился убрать все тела, видимо, нарочно, в отместку оставил мертвых татар и казаков под открытым небом. Где-то в доме горели деревянные бруски и сваи, дым черно-белой змеей, прибиваемый ветром, стелился к земле.
- Не стреляйте! Хочу разговаривать с вашим воеводой! Выслушайте наши условия! - кричал Кмитич размахивая флагом… Ему никто не ответил. Кмитич удивленно посмотрел по сторонам. Ничего, кроме черных стволов тополей и дыма.
- Эй! Пан Хованский! Вы меня слышите?
Вновь тишина.
Кмитич сделал острожно шаг вперед. Потом второй… И вдруг… Из-за стволов тополей показался знакомый черный силуэт в высокой шляпе.
- Опять трошки опоздал, но все-таки успел!
Михал Радзивилл! Он вышагивал, счастливо улыбаясь, в своей высокой шляпе, черном мундире с широким белым ремнем через плечо, а за ним, куда хватало глаз, выскакивали пехотинцы и мушкетеры с мушкетами на изготовку. В руке Михал сжимал пистолет.
- Интересно же ты меня встречаешь! - указал пистолетом на белый флаг Михал.
- Михал! Сябр! - Кмитич бросился в обьятия друга, отшвырнув белый флаг.
- А где Хованский?
- Я хотел бы у тебя спросить. Фу! Ты весь в пыли! - при этом Михал брезгливо сморщился, отряхивая запыленный штукатуркой камзол Кмитича.
- Ты перешел границу? - спрашивал Кмитич, все еще с удивлением разглядывая Михала, словно не видел его целый год.
- Какие могут быть границы на войне!? Перешел, как видишь! А что вы здесь за спектакль устроили с белым флагом?
- А куда московиты делись? Хотел с ними поговорить!
- Удрали небось, - махнул перчаткой Михал, - узнали, что я иду и смылись! Даже пушки побросали. Кстати, военные действия приказано остановить. В Андросове вновь возобновили переговоры. Отвоевались, панове!
Из здания выходили драгуны, они с радостными возгласами обнимались с пехотинцами и мушкетерами Михала. Несвижский князь что-то говорил, но Кмитич его уже не слушал. Не мог. Словно гора свалилась с его плеч, и тут же навалилась дикая усталость, хотелось упасть и тут же уснуть, хотелось плакать и тут же смеяться. Хотелось домой, обнять Алесю, крепко поцеловать дочь Янину и сына Януша. Жутко хотелось выпить и хотя бы что-нибудь съесть… Кмитич поднял голову, чтобы помолиться на яркое сентябрьское голубое небо, небо, где, похоже, кто-то постоянно проявляет заботу об оршанском князе, всякий раз спасая из, казалось бы, безвыходных положений. Но полковник не успел прочитать молитву. Желтый листок дуба, подхваченный ветром, прилетел и упал прямо ему на лицо.
Улыбнулся Кмитич, аккуратно беря листок и разглядывая в ладони его многочисленные прожилки, словно линии мудрой древесной жизни.
- И по тебе я соскучался, священный дуб Див, - улыбнулся Кмитич листку, - пора домой…
* * *
Лишь лютый февраль 1667 года окончательно закрепил мир между двумя обескровленными войной державами. Московские войска спешно оставляли удерживаемые ими крепости и города, уходили по заснежанным дорогам на восток. Срок им был до десятого марта… Да, много раз собирались комиссии в литвинской веске Андросово, и вот, наконец, акт примирения был подписал и торжественно объявлен Яном Казимиром. По-разному восприняли мир литвины. Одни радовались, другие не испытывали полного счастья от условий договора, другие же негодовали. Но на то они и литвины - вольные, непокорные, каждый со своим особым мнением… Собесский и Кмитич, возмущенные, что за царем осталась литвинская Смоленщина и русинская Северщина вместе с Киевом, пусть и на два года, требовали добивать супостата, не идти на компромиссы.
- Мы не мир подписали, а приговор себе! - кричал на сойме Собесский, в сердцах швыряя шапку себе под ноги. - Своей же рукой, панове, укрепили Москву в два раза своей землей, своими людьми!
- Верно, - поддерживал боевого товарища Кмитич, - вы думаете, спадары шаноуные, откупились от царя? Так же думали наши деды и прадеды, когда отдавали царям Курск и Брянск с землями, думали, мол, дальше царь не пойдет! Пошел тогда, пойдет и сейчас! Разрешили московитам войска в Киеве на два года оставить! А уйдут ли эти войска хотя бы через три года? Выполнит ли царь договор, кои так часто нарушал?..
Увы. Слова Кмитича оказались пророческими. Не ушли царские ратники из "матери городов русских" не через три, не через двадцать три года…
И впервые Михал выступал против своих же верных друзей, с которыми ранее всегда имел полное согласие:
- Поймите, семь тысяч двести тридцать человек литвин-ского войска, оставшегося к началу этого года, уже не могут продолжать войну. Воевать - значит подписать самим себе смертный приговор, - отвечал он Собесскому и Кмитичу, а также тем, кто их горячо поддерживал…
И то была сущая правда. Воевать уже не было сил. А поль-ный гетман Михал Радзивилл выступал за мир даже ценой утраты некоторой части восточной территории вместе с Киевом, чего ранее, как председатель комиссии по переговорам, он никак не допускал. Но время прошло, Михал уже считал иначе. И вот литвинские хоругви потянулись к южным границам, чтобы отражать нападения банд казаков да возможную агрессию Турции. Война закончилась, но уже ощущалось дыхание новой войны. Боже! Сохрани и защити многострадальный наказуемый не понятно за какие грехи народ!
Эпилог
Ай, не радуйся, зелен дуб,
Не к табе ідзём вянкі віць,
Ай, узрадуйся, бяроза,
Ай, узрадуйся, белая,
Мы к табе ідзём вянкі віць…
Так девушки тихо пели Троецкую песню, неся венки мимо дуба Дива к березкам, чтобы отворожить русалок. Пан Кмитич, упираясь на толстую трость, с улыбкой проводил их глазами, повернулся вновь к дубу и погладил его шершавый ствол своей бурой от солнца и ветра узловатой рукой.
- Ой, дубе, мой дубе. Вот, родной мой Див, мы с тобой и постарели. Но ты все еще зелен, а я уже сивой, как луговой лунь…
На пятидесятилетие пана Кмитича его оршанский замок был полон друзей и родственников: приехал сын Януш с женой и маленькой дочкой, приехали многочисленные племянники и друзья, как старые, так и новые. Особенно был рад пан Кмитич обнять старого сябра Михала Казимира. А вот брат его жены Катажины Ян Собесский приехать не смог. Но Кмитич не расстороился: его боевой товарищ, став шесть лет назад к всеобщей радости королем и Великим князем Речи Посполитой, позже разачаровал многих в Литве своими рьяными пропольскими реформами, навязывая литвинам и польские порядки, и католицизм, и польскую мову.
- Вот тебе и свой король! - укоризненно говорил Миха-лу Кмитич, сам голосовавший за Яна, но Несвижский князь лишь хмурил бровь, ничего не отвечая.
- Такого бы никогда не допустил Богуслав, - добавлял Кмитич. Увы, Богуслав не смог принять участие в выборах короля. В последний день 1669 года, точно также, как 31 декабря 1655 года ушел из жизни его троюродный брат Януш Радзивилл, скончался и кузен Богуслав. Смерть Богуслава оказалась столь же странной, как и у Януша. Возвращаясь из Поморья со встречи с воеводой Яном Ваковским, сорокадевятилетний Слуцкий князь решил поохотиться на куропаток - его излюбленный вид охоты. Одна из подстрелянных Богуславом птиц упала прямо к его ногам, трепыхаясь и окрашивая снег кровью. Богуслав с изумлением глядел на бьющуюся в агонии птицу, а затем и сам рухнул в снег. Говорили, что в образе раненной куропатки Богуслав увидел свою любимую Аннусю, умершую во время родов дочки Людвики Каролины. А возможно, что истерзанное сердце старого солдата не выдержало, вспомнив распластанное на заснеженной дороге в Каменец-Подольский тело четырехлетнего мальчика, умершего на глазах Богуслава по его же вине. И еще кое-кто не приехал… Елена. Да и как могла она приехать?
Ой, дубе, мой дубе,
Зелены мой дубе…
- Твоя кора и желуди знают все. Но сказать мне, куда же занесло судьбой Елену Белову, иль Багрову, вы мне не скажите, - горько покивал наполовину седой головой Кмитич, глядя на пышную крону древнего дуба. Как бы не старался Кмитич быть любящим мужем и отцом, в его большом сердце всегда оставалось никем не занятое место для его Елены. Но сколько бы Кмитич не искал после войны ее - она словно растворилась в зеленых лесах озерного края Литвы…
На своих кривоватых кавалерийских ногах, слегка сутулясь, оршанский князь медленно направился к стоящему неподалеку коню, мирно щипавшему траву. Но впрыгнул в седло князь также ловко, как и двадцать лет назад. Верхом Кмитич уже выглядел другим человеком - стройным, подтянутым и вновь молодым. Выцветшие глаза зажигались аспидным блеском, морщи™ на лбу разглаживались…
Пан Кмитич с гордостью показывал гостям бернардин-ский монастырь и кальвинистскую церковь, что он после войны построил в Орше на свои средства, а вот хвастать своими геройствами, даже выпив горелки за столом, оршанский князь явно не любил.
- Отец, тут моя жена интересуется, а почему в доме нет ваших портретов героической молодости? - спрашивал пана Кмитича его старший сын Янущ.