- Ежели б меня, батюшка, - не вставая с колен, ответил Помазкин, - и просить бы не стал. Поморян, мореходов наших, злодеи извести умыслили. Корабельщину без разума рубят, в заморье отправляют, а без леса-то, сам знаешь, батюшка, ни кораблей, ни мореходов… Престолу поруха.
Английский посланник, с невозмутимым видом разглядывавший восковых солдат, расставленных на подступах к игрушечным крепостям, при этих словах насторожился.
- Кто смеет?! - сорвался на визг наследник. - Встань, Василий! - Он, нагнувшись, схватил старика за ворот. - Передам, сегодня передам… Как смеют? - Он вырвал пакет из рук Помазкина и бросил на стол.
Василий поднялся и со слезами благодарности кинулся целовать руки наследнику.
- Петр Федорович, да за это, за такую твою милость мы… - голос старика дрогнул, - я, то есть, жизнь… - Глаза помора затуманились. - Только скажи, все сделаем.
Великого князя тронули искренние, идущие от души слова преданного слуги.
- Сегодня передам, - твердо повторил он. - Сам просить тетушку стану.
Старик снова растянулся на ковре.
- Довольно, уйди, - махнул рукой наследник, - занят!
Помазкин, утирая слезы, пятясь, вышел из комнаты, плотно прикрыв дверь.
Воцарилось молчание. Посланник холеными ногтями отбивал дробь на полированном столе. В камине весело потрескивали сухие дрова. Громко тикали громоздкие бронзовые часы. Наследник усиленно пыхтел глиняной трубкой.
- Беспорядки, беспорядки, - неожиданно громко заговорил он, - везде беспорядки… большое государство… трудно женщине.
- Ваше высочество, - поднялся посланник, взглянув на часы, - мне пора. Но перед уходом я должен выполнить приятное поручение. - Он поклонился. - Ваше высочество, миссис Кейт скоро уезжает на родину и решила на память преподнести вашей светлейшей супруге этот маленький сувенир. - Англичанин вынул из кармана атласную коробочку и открыл ее.
Великий князь с любопытством взглянул на большую бриллиантовую брошь.
- Какие камни! Прелесть! Передайте глубочайшую благодарность миссис Кейт. Но чем я отблагодарю? Я, право, затрудняюсь…
- Не затрудняйтесь, ваше высочество. У меня к вам будет только одна просьба.
Наследник поднял жиденькие брови. Его небольшая головка дернулась.
- О, не беспокойтесь, ваше высочество, просьба самая маленькая, - поспешил успокоить великого князя посланник. Он помолчал. - Подарите мне это, ваше высочество. - Кейт взял в руки поморскую жалобу.
Брови наследника еще больше поднялись. Да и как не удивляться чудаковатому англичанину!
- Этот конверт… О дорогой сэр, но это ничтожно! - воскликнул он. - Если хотите, прошу вас! - Великий князь склонил голову. - Однако меня мучает любопытство, зачем вам этот конверт?
- Благодарю вас, ваше высочество, вы так великодушны… Итак, я считаю конверт своей собственностью. - Посланник взглянул на великого князя.
- Да-да, дорогой сэр!
Взяв со стола пакет, англичанин шагнул к камину и бросил его в огонь.
- Я хотел избавить вас от лишнего беспокойства, ваше высочество. - Любезно раскланявшись, англичанин вышел.
* * *
На другой день в дом к Петру Савельеву пришел старик Помазкин. Красная с золотым позументом ливрея была изрядно выпачкана грязью. Он был пьян, но на ногах держался крепко и рассуждал здраво.
- Амос Кондратьевич, друг милый! Прости ты старого дурака. Не вышло дело… Прошибся я, тем людям веру дал. Вот оно и получилось… с того и пьян седни.
- Да что получилось-то? - допытывался встревоженный Корнилов.
- А так, - отмахивался старик, - вдругорядь жалобу писать надо. На тот год привезешь, дак я без ошибки, в собственные руки… А теперь ехал бы ты домой, друг, - опустишь зимнюю дорожку, намаешься.
Тем и кончился разговор. Ничего не добившись, уехал в Архангельск Амос Кондратьевич. А Василий Помазкин даже старому своему дружку Петру Савельеву не открыл, куда делась поморская жалоба. Сам-то Помазкин хорошо про то знал. Выгребая золу из камина в кабинете наследника, он нашел там обгоревшие остатки гербовой бумаги.
Глава одиннадцатая
В ЗАПАДНЕ
Очнулась Наталья в теплой избе, на мягкой постели. Около нее хлопотали две молоденькие девушки с завидным румянцем на щеках. Они радостно вскрикнули, увидев, что Наталья открыла глаза.
Подошла полная пожилая женщина с приятным спокойным лицом. Она подала Наталье кружку с какой-то темной жидкостью.
- Пей, родная, - певуче сказала женщина, - на божьей травке настоено, сил вдвое прибудет. О матери не тревожься, жива - здорова она.
- Спасибо, - ответила Наталья. Она осушила кружку с горьковатым напитком. Помолчав, спросила: - Что за люди спасли нас?
- Муж мой и сыновья, - с гордостью сказала женщина. - Услышали, кто-то кричит в лесу, и поспешили. А это дочки мои, - показала она на девушек.
Сестры-близнецы Дуняша, Дарья и Луша - девки краше одна другой. Круглолицые, пышнотелые, с толстыми русыми косами, ростом невелички - в мать, они, словно колобки, катались по горнице.
Любопытные не в меру девушки засыпали Наталью вопросами: как живут в городе, богато ли, весело ли, много ли женихов да часты ли свадьбы?
- Есть ли у тебя, Натальюшка, жених? - помолчав, спросила бойкая смешливая Луша.
- Есть, девоньки, Иваном зовут, - ответила, зардевшись, девушка, - и свадьба летом.
- Счастливая ты… у нас в лесу не сыщешь женихов-то, окромя волков да медведей, - с сожалением промолвила Даша, накручивая кончик косы на палец.
- Осьмнадцатый годок на свете живем, а путного ничего не видели, - вторила ей Дуня, лукаво посматривая на сестер. - А скажи, Натальюшка, - спросила она, вздохнув, скромно опустив глаза, - правду люди говорят, нет лучше игры, как с милым в переглядушки?
- Одно, девушки, скажу, - вспыхнув, смутилась Наталья, - без солнышка нельзя пробыть и без милого нельзя прожить… За милого я на себя поступлюсь, не пожалею…
- Прошлым летом, - тараторила Луша, - к нам охотник в избу заходил. Мужик молодой и лицом приглядист, я как увидела, так, поверишь, голова вкруг пошла… И посейчас не спится, не лежится, все про милого грустится.
- Цыц, бесстыдницы! - прикрикнула мать. - Только и дела им, что о женихах толковать.
- Взамуж-то охота, матушка, - задорно отвечала Луша, - пущай нам папаня вскорости женихов приведет…
- Вот ужо скажу отцу. Он поохладит вожжой-то, - нахмурилась мать, - ишь кака царевна, подай жениха. Девушки замолкли, присмирели.
- А спасители наши где? - вспомнила Наталья.
- У домницы, девонька, руду плавят. Да ты погоди, не спеши, - добавила хозяйка, видя, что Наталья хочет встать, - отдохни, покушай.
Но Наталье не терпелось. Одевшись, она вместе с девушками выбежала на улицу. Большая серая собака бросилась к Наталье.
- Волк! - закричала девушка, прячась за спины хозяйских дочерей.
- Что ты, Наташенька, не бойся, это наш Разбой. Он тоже тебя спасал, волка загрыз.
Наталья вспомнила, как было, робко протянула руку и погладила пса.
- Разбой, Разбойничек мой, - приговаривала девушка, лаская собаку.
Помахивая дружелюбно хвостом, пес лизнул ей руку.
- Полюбил тебя Разбой, - удивилась Евдокия, - злой он у нас. Чужих не жалует. Ну, пойдемте, девушки, к домницам. Видишь, Наташа, сарай у речки? Там отец…
Панфил Рогозин, приписной крестьянин Лонгозерского медноплавильного завода, был родом с Кижинского погоста. Много тягот лежало на плечах приписных крестьян, и жизнь их сделалась вконец невыносимой.
Особенно тяжело доставался мужикам уголь. Они заготовляли в лесу большие поленья, выкладывали высокие дровяные холмы, засыпали их землей, обкладывали дерном и томили дерево, медленно сжигая его на малом огне.
Готовый уголь надо везти на завод. Трудно управиться мужику на своей лошаденке, когда до завода добрая сотня верст.
Но и это не все: приписные крестьяне платили подушную подать деньгами, как и все крестьянство на Руси. Тут-то и начинался порочный круг: чтобы добыть деньги для подушной подати, Панфилу Рогозину приходилось уходить на заработки в Питер, а для рубки дров и перевозки угля он нанимал работника. Наемному человеку Рогозин платил в несколько раз больше, чем он сам получал от завода. Неродимая северная земля плохо кормила мужиков; того, что зарабатывала семья, едва хватало на пропитание.
Не освобождались приписные крестьяне и от других многочисленных повинностей наравне с остальными крестьянами северных областей.
Когда пришел конец терпению, Панфил Рогозин бросил дом и вместе с семьей тайком ушел из деревни. Он забрался в самую глушь карельской тайги и занялся железным промыслом. Вместе с сыновьями Панфил искал по лесам болотную руду, плавил ее в печах - домни-цах, обрабатывал особым способом и получал прекрасную сталь, называемую на Севере укладом.
Из этой стали Панфил выделывал серпы, косы, ножи, топоры и другие предметы, необходимые для крестьянского хозяйства.
Вот уже пять лет живет в лесу Панфил Рогозин, скрываясь от людей, как дикий зверь. Не один Панфил, многие заводские крестьяне убегали в леса, спасаясь от голодной смерти. Некоторые в поте лица своего трудились, укрытые непроходимыми лесами и болотами, другие, сбившись в шайки, добывали хлеб грабежом.
Летом Рогозины искали болотную руду, а зимой по первопутку подвозили ее к домницам. Зимой же плавили крицы и готовили из железа уклад.
Панфил Данилыч, высокий, суровый, заросший волосом мужик, трудился в небольшом бревенчатом сарайчике. В земляной пол крепко вросли две коренастые печи - домницы, сложенные из дикого камня. В одной из них плавилась руда. Младший сын Панфила Рогозина, Потап, краснощекий, белобрысый парень, нажимая на ручки мехов из тюленьей кожи, нагонял в домницу воздух. Направо от дверей стояли горн, две наковальни. Тут же валялись тяжелые молоты и несколько больших и малых клещей.
- Подмени, отец, - тяжело дыша, позвал Потап; он мотнул головой, стряхивая пот, - невмоготу, глаза слепит.
Панфил Рогозин, наблюдавший плавку, молча перенял из рук сына мехи.
Старший, Егор, голубоглазый великан с добродушным лицом, загружал вторую печь рудой и березовым углем. А средний сын, Дмитрий, пошел в мать: был невысок ростом. Он готовил глиняную трубку для нагона в домницу воздуха.
Делать воздуходувную трубку надо умеючи. Она не только нагоняет в домницу воздух, но и служит мерилом готовности плавки: когда трубка прогорает до конца, мастера гасят огонь.
Дмитрий лепил глину на деревянный, гладко обструганный стержень. На первый пласт он наложил тонкие лучинки и накрыл вторым слоем глины.
- Не тонку ли слепил, Митрий? - беспокоился Панфил Данилыч.
- Четыре пальца, отец, в самый раз, - бойко отвечал Дмитрий, ловко приминая глину. - А в длину - локоть.
- Моих и трех пальцев хватит, откровенно говоря, - пошутил Егор.
В избе было чадно. Копоть висела на потолке и стенах. От печи шел тяжелый дух, затрудняя дыхание. Не помогали открытая дверь и дыра в крыше.
На улице заскрипел под ногами снег, послышался смех и веселые девичьи голоса.
- Папаня, - в дверях появилась Луша, любимица Панфила Данилыча, - гостью к тебе привели. Входи, Натальюшка!
Девушки осторожно, чтоб не замарать новые шубки, пробрались в сарай и встали у двери.
- Что, певуньи, замолчали, ась? - ласково спросил Рогозин, с любовью глядя на дочерей. - Наташа, - посмотрел он на гостью. - Вот ты какая! Молодец девка, матерого волка зарубила.
Сыновья любопытно уставились на красивую незнакомку. Широко открыв глаза, с восхищением глядел на девушку Потап.
Наталья шагнула к Панфилу Рогозину.
- Спасибо, Панфил Данилыч, - она поклонилась в пояс, - спасибо, добрый человек. За спасенье век за тебя бога молить буду.
Наталья подошла к братьям и каждому поклонилась. Мужики растерялись, а Потап густо покраснел, не зная, куда деваться от смущения.
Рогозину очень понравилась Наталья Лопатина.
- Девка-то, вишь, цены нет, дорога девка… Такую бы невестку мне, ась? - пошутил он, лукаво глянув на Потапа.
Рогозинские дочки захихикали, кокетливо прикрыв ладошкой рот.
- Очухался ямщик-то? - видя замешательство Наташи, перевел разговор на другое хозяин. - Волки жеребца загрызли, так он сам волком выл, совсем ополоумел. Идите домой, девоньки, - неожиданно строго закончил он. - Управимся вот, тогда потолкуем. Руду плавить - не блины печь.
Три дня прожили Лопатины у гостеприимных хозяев. Аграфена Петровна с перепугу не сразу решилась отправиться в путь. Да и погодка держала: шел снег, гуляла метелица.
Панфил Данилыч предложил впрячь в санки свою пегую лошаденку вместо растерзанного волками жеребца. Уступив слезным мольбам старухи Лопатиной, он отпустил своих сыновей проводить ее до скита.
- В обрат поедешь, Петряй, отдашь лошадь, - сказал Панфил Данилыч на прощание. - Сам-то помаленьку да полегоньку и на одной доберешься.
Провожаемые добрыми напутствиями, в погожий солнечный день Лопатины выехали в скит. Братья с пищалями за плечами легко скользили на лыжах за санями.
Когда на виду показалась деревянная колоколенка, Рогозины попрощались и повернули обратно.
* * *
- Мамынька, вставайте, полно вам спать, - тормошила Аграфену Петровну Наташа - Скит-то, вот он!
- Ну, слава те господи, приехали, - очнувшись, выглянула из пуховых платков Лопатина. - Петруха, скажи сторожу: к старцу нарядчику сестрица, мол, из города.
На стук в разных концах скита залаяли собаки. За воротами кто-то долго кряхтел и кашлял.
- Кого бог принес? - услышали, наконец, приезжие простуженный старческий голос.
- Отца Аристарха сестрица с дочкой, - ответил Малыгин, - с города Архангельского. Да скорей, старче, замерзли мы, еле живы.
- Поспешу. - Раздались торопливые шаги, под ногами старца заскрипел снег.
Вскоре ворота открылись. Высокий худой старик в теплой шубе и лисьей шапке выбежал к саням.
- Погоняй, милый, погоняй туда, к гостиной избе. - Старик побежал вперед, показывая дорогу.
Как только сани остановились, он принялся помогать гостям, закутанным в теплые одежды.
- Дочку вырастила, невеста, - говорил старик, целуя Наташу. - А ведь махонькая была, на коленях у меня сиживала Наташа с удивлением смотрела на резвого не по годам и будто совсем здорового старика.
Обогрев и накормив гостей, Аристарх собрался уходить.
- На молитву мне время, Груня, - сказал он сестре, - ты отдохни, переведи дух с дороги-то, притомилась небось, а завтра о деле потолкуем.
- Как не притомиться! Дороги-то у вас, спаси господи и помилуй. Однако я в обрат тороплюсь, нет у меня времени по скитам прохлаждаться Ты бы зашел, братец, опосля молитвы Наталья-то спать будет, вот мы и поговорим на свободе. А завтра дай бог погодку - в путь.
Старик в удивлении раскрыл рот.
- Завтра домой собираешься? Что так? Велики ли дела у тебя по вдовьей-то доле?
- А вот придешь, расскажу, - сердито ответила Аграфена Петровна и выразительно повела глазами на Наташу. - Хоть в полночь приходи - ждать буду.
Когда старец ушел, Аграфена Петровна вытащила из дорожной корзинки заветную бутылочку и небольшой серебряный стаканчик.
- Опять, мамынька, - с досадой сказала Наталья. - В святом месте бы потерпели. Который раз зарекаетесь, а все…
- Не твое дело мать учить! - прикрикнула на нее Аграфена Петровна. - Прытка больно. Ложись да спи.
Продолжая ворчать, старуха налила себе стаканчик, быстро опрокинула в рот и наполнила второй.
- Вот доведется тебе мужа похоронить, на старости одной век доживать, тогда и…
Наталья, не слушая ее, быстро разделась и, укрывшись с головой меховым одеялом, притихла.
Дожидаясь братца, Аграфена Петровна еще не раз "причастилась" из пузатой бутылки, и когда Аристарх появился в гостиной избе, Лопатина была навеселе. Увидав сестру, старец с укоризной покачал головой.
- Неладно, сестрица, до греха недалеко…
- Грехи наши, молитвы ваши - замолите, - бойко отозвалась Аграфена Петровна. - А ты будто и не пьешь, братец? Вспомни-ка, родитель покойный не раз тебя вожжами за зелье-то охаживал… На-ко, попробуй наливочки.
- То забыто, сестрица. Все суета сует и волнение духа. Уж сколько годов хмельного не беру, - сухо ответил брат, отстраняя налитый стаканчик. - Ежечасно господа бога нашего слезно молю грехи простить, много грешон в миру, сестрица.
- Молись, молись, братец, а мне зубы не заговаривай. Вор всегда слезлив, плут всегда многомолен. Одними молитвами, скажешь, дом и лавку в городе нажил… Бесстыдный плут… - Старуха, скосоротившись, погрозила кулаком. - Да ты не отрекайся, Марфутка твоя в лавке хозяйничает, сама видела. Все ей по смерти отписать посулился. Нашел ведь чем девку взять… Тьфу, связался с молодухой, а самому седьмой десяток исходит. Широко, брат, шагаешь, смотри штаны не порви…
Слушая сестрицу, Аристарх в замешательстве ерзал по лавке.
- Ну, ну, Груня, разошлась, - примирительно сказал он. - Язык-то у тебя напустит вестей - и царским указом не остановишь… Я так, к слову… по мне, хошь пей, хошь нет - все едино.
- Чует кошка, чье мясо съела. И я к слову, по мне, хоть десять домов имей… Пойдем, братец, в уголок, под иконы, да потолкуем.
Брат и сестра пересели. Посмотрев, спит ли дочка, Лопатина сказала, понизив голос:
- Нагнись поближе, братец, скорбен ты на уши, а дело тайное.
Отец нарядчик придвинулся, изогнул худое тело, наклонил голову.
- Купца Окладникова знаешь?
- Еремей Панфилыча, что ль? Как не знать! Первый купец, благодетель наш.
- Наталью мою сватает… в самом соку человек, и красив и статен, уж чего бы лучше.
- В чем препона?
- Не хочет девка, - шипела старуха. - Слово, дескать, другому дала - Ванюшке Химкову. Ему и штанов-то хороших купить не на что. Все по промыслам мается. Супротив меня Наталья пошла, хотела в Мезень бежать… срам-то. Добрые люди упредили, вовремя спохватилась.
Аристарх открыл рот, стараясь не пропустить слова.
- Тебя вспомнила, думаю, надежное дело в скиту девку спрятать. Еремей Панфилыч в согласии: "Вези, говорит, Наталью. А братцу передай, ежели он порадеет - отблагодарю…" Ты как? - Аграфена Петровна буравила хитрыми глазками брата.
- Что ж, отсюда девке уйти некуда. - Аристарх облегченно вздохнул. - Да и мать Таифа у нас редкого благочестия, строга с белицами, ой как строга, не сумлевайся, сестра, убережем.
- Спасибо, Аристархушка, - подобрев, сказала старуха. - Я бы сама осталась, да Еремей Панфилыч дом новый для молодой жены хочет ставить - на мне все заботы, оттого тороплюсь.
- Ну что ж, с богом тогда… - Аристарх зевнул и перекрестил рот. - А когда за невестой ждать?
- По летнему пути думаю на карбасе, братец. А ежели и год у вас Наталья посидит - ей на пользу. Рукомеслу какому научите, божественному пению, а главное, в страхе божием держите девку, гордыню ей смирите… Пока прими, братец. - Аграфена Петровна, развязав узелок платка, вынула пять золотых червонцев.