- Поздравляю! - Ушаков подошел к нарте. - Ого, как вырос! Совсем взрослый человек!
Нанехак подняла сына на руки, чтобы Ушаков мог как следует рассмотреть его.
- Он все больше становится похожим на тебя, - с гордостью произнесла она.
В ответ Ушаков только кивнул.
Видимо, малышу надоело такое обращение, да и чужие лица показались ему не очень приятными, он вдруг громко закричал и прижался к матери, словно испугавшись чего-то.
- Ты что? - с укоризной заговорила мать. - Посмотри на умилыка! Гляди и запоминай его! Ты будешь таким, когда вырастешь!
Ушаков поспешил перевести разговор на другое, стал расспрашивать Апара о ледовой дороге вокруг мыса и дальше на запад.
- Хочу с Анъялыком проехать как можно дальше вдоль берега и поставить там знаки, которые будут видны издали, - сказал Ушаков.
- А зачем знаки? - спросил Апар.
- Весной, когда откроется море, не исключена возможность, что сюда снова пожалуют непрошеные гости. Так вот, я хочу, чтобы они видели: здесь живут и работают люди. Советские люди. Сначала поставим знаки, а ближе к лету, к тому времени, когда откроется море, на некоторых из них укрепим красные флаги.
- А мы вот с Нанехак решили построить дом, - признался Апар.
- Какой дом? - не понял поначалу Ушаков.
- Деревянный.
- Деревянный? А где дерево возьмете?
- Да его сколько угодно на берегу, - сказал Апар. - За лето можно набрать не на один дом.
- А что, вам в яранге не нравится?
Апар ответил не сразу.
- В яранге тоже хорошо, - раздумчиво проговорил он. - Но уж если мы собираемся жить по-новому, то и жилище надо менять. Чтобы было место где поставить умывальник, да и дневной свет не худо впустить внутрь…
- А это неплохая идея! - одобрительно воскликнул Ушаков. - Ведь рано или поздно эскимосу надо расставаться с древним жилищем. Георгий вырастет, пойдет в школу, ему понадобится стол, чтобы было на чем писать…
- Вот только стекла у нас нет да кирпича для печки, - сказал Апар.
- Найдем и стекло и кирпич! - обещал Ушаков.
Значит, все-таки зреет в людях мысль о переменах, о новой жизни. Эскимосы думают об этом сами и даже строят планы на этот счет. Ушаков как бы новыми глазами посмотрел на Нанехак. Вот, оказывается, где еще таятся подспудные силы, которые можно привлечь на свою сторону!
Гости ночевали в пологе. Поздним вечером Анъялык вышел покормить собак. Ушаков разоблачился до нижнего белья и полулежа разговаривал с хозяевами.
- В эскимосской жизни много отсталого, - говорил он. - Особенно то, что касается чистоты тела и жилища. Я понимаю, в яранге ни помыться, ни постирать. Негде. Да и тепло надо держать малыми силами мохового светильника.
- А мы раньше и не знали, что можно жить по-другому, - призналась Нанехак. - Мне казалось, что та жизнь, которой живет русский или американец, она не подходит эскимосу или чукче. Я даже думала, что вы иначе устроены, часто моетесь, потому что кожа у вас белая.
Апар разделся, оставив лишь между ног кусок вытертого пыжика. Нанехак была в плотно облегающих черных трусиках, а голый Георгий ползал по шкурам и пытался засунуть в рот большой палец правой ноги Ушакова.
Ушаков настолько привык к ярангам, он и представить себе не мог, что в зимнем эскимосском жилище будет как-то иначе. Как можно в одежде находиться в жарко натопленном пологе, если, скинув ее, чувствуешь, как отдыхает все тело, как живительное тепло проникает в тебя, накапливаясь, собираясь для будущих испытаний на обжигающем морозом ветру?
Он уже не обращал внимания на то, что совсем рядом, в тесном меховом пологе покачивались налитые молоком груди Нанехак с белой капелькой на темно-коричневом соске.
- И еще нам с Нанехак хотелось бы выучиться грамоте, - сказал Апар. - Но как это сделать? Не будет же Павлов ездить сюда ради нас?
- А может быть, вы переселитесь назад, в поселок? - сказал Ушаков. - Там и будем строить новый дом.
Услыхав это, Нанехак замерла от едва сдерживаемой радости. Конечно, ей хотелось бы жить в большом поселении, рядом с деревянным домом, где живет любимый человек. Но она не смела об этом думать, а тут умилык сам предлагает. Она только сказала:
- Георгию нужны товарищи…
- Значит, так и решим, - улыбнулся Ушаков. - Летом, перед началом моржовой охоты, переселяйтесь.
- Я думаю, прежде надо построить дом, - сказал Апар.
- Можем пока и в старой яранге пожить, - возразила Нанехак. - Как же мы будем строить дом в поселении, живя здесь?
- Нанехак права, - кивнул Ушаков.
Она с благодарностью посмотрела на умилыка и, подхватив ребенка, сунула ему полную, налитую теплым молоком грудь.
Георгий зачмокал, а мужчины вернулись к своей беседе.
- А что Павлов не поехал с тобой? - спросил Апар.
- Занят с ребятишками. Я и так его частенько отрываю для других дел. А он свое дело любит. Мечтает о настоящей большой школе.
- Как думаешь, будет пароход в этом году?
- Все дело в ледовой обстановке, - ответил Ушаков. - Если позволят льды, пароход обязательно будет.
- Хорошо бы, - мечтательно проговорил Апар. - Хочу купить себе будильник и патефон.
- Привезут, - заверил его Ушаков.
Его беспокоило, что Анъялык так долго задерживается, ведь завтра рано утром им выезжать.
- Что-то долго кормит собак Анъялык… - сказал он.
- Да он их давно накормил, - заметил Апар.
- Тогда почему не идет в ярангу?
- Пусть побудет один, - мягко произнес Апар. - Он любит одиночество, ему так легче.
- Почему? - заинтересовался Ушаков.
- Потому, что он убил своего отца, - просто и буднично, как будто речь шла о нерпе, ответил Апар.
- Как убил? За что?
- Убил согласно обычаю… Отец его сам попросил. Сын не может отказать отцу в такой просьбе, иначе худо будет.
Но тут в чоттагине послышался стук колотушки из оленьего рога, которой выбивал снег из кухлянки Анъялык, и разговор на эту тему пришлось прервать.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Уже несколько дней Ушаков с Анъялыком путешествовали вдоль берега острова. Начальник экспедиции занимался геодезической съемкой, помогал Анъялыку выволакивать из-под снега бревна, сколачивать треножные вышки и ставить их на приметных местах, обычно на выдающихся в море косах или же на высоких мысах. Иногда на установку одного такого знака уходил целый день, и к вечеру усталые путники заползали в палатку, где в походной печурке потрескивали дрова и вожделенное тепло понемногу начинало заполнять брезентовое убежище.
Как ни старался Ушаков разговорить и расшевелить своего товарища, ничего не получалось. Анъялык был по-прежнему хмур и молчалив. Ушакову стало даже неловко от ого, что он так бесцеремонно пытается влезть в душу.
Из рассказов Павлова и словоохотливой Инкали Ушаков знал об обычае убивать немощных стариков. Этот тяжкий обряд совершали сыновья, и горе тому, кто не сумеет исполнить последнюю волю отца или матери. Такого человека сородичи презирают.
Ушаков иногда ловил себя на том, что порой невольно слишком пристально присматривается к Анъялыку, а тот, чувствуя любопытство, еще больше замыкался в себе.
С каждым днем солнце поднималось все выше, и в тихую безветренную погоду даже казалось, что пришла настоящая весна и ураганные ветры до следующей зимы не вернутся на остров.
В один из таких дней, разбив палатку на взморье, путники решили поужинать прямо на берегу, постелив на нарту кусок клеенки.
Анъялык нарубил копальхен, подложив умилыку его самые любимые кусочки с розовым мясом и кристалликами льда. Потом молча пили чай.
Красная заря постепенно угасла, обливая все вокруг багровым светом. Необъятное заснеженное ледовое пространство казалось обрызганным кровью.
Вдруг Анъялык тихо позвал:
- Умилык!
Ушаков обернулся. Он никогда не видел у своего спутника таких выразительных, полных глубокой печали глаз.
- Умилык, ты спрашивал: правда ли, что я убил своего отца?
Ушаков кивнул и сказал:
- Прости меня за мое любопытство. Я не хотел напоминать тебе о твоем горе. Я понял, что не имею права говорить так: Анъялык, вынь свое сердце и дай мне. Я хочу его посмотреть, я хочу потрогать шрамы на нем… Нет, я не могу причинить тебе боль, Анъялык! Потому что я ваш друг…
- Да, это так, умилык. Ты наш начальник и наш друг. Ты большевик, как и те, кого мы не знали раньше и о ком ты нам много рассказывал. Ты хорошо видишь… Слушай… Я сам буду говорить. Будет говорить мое сердце, которое ты жалеешь, как свое… Умилык! Ты знаешь, под этим льдом лежит море. Оно большое и доброе. Таким был мой отец. Море - отец эскимосов. Оно кормит нас. Дает нам зверя для пищи, шкуры для жилья, лодок и обуви, жир для светильников. Дает, как хороший отец своим детям. Но есть на земле ветер. Дух его не любит людей. Он всегда хочет сделать им зло. И летом и зимой. У него большое злое сердце и маленькая глупая голова. Мы, когда уходим в море, никогда не знаем, вернемся или нет. И зимой, когда оно покрыто льдом, и летом, когда много воды, мы в море столько же смотрим в небо, откуда приходит ветер, сколько на воду, где живет зверь.
Мой отец был большой охотник. Он любил море и не боялся ветра. Он умел читать в небе, как ты читаешь свои книги, и знал, когда придет сильный ветер. Если ветер догонял его в море, отец умел бороться с ним. Тогда охотники говорили: "Пусть за руль сядет Каллю, пусть он управляет парусом". И все благополучно возвращались на берег. С отцом охотники не боялись уходить в море. Они привозили много нерп, лахтаков и моржей и редко бросали добычу, отдавая ее ветру. У нас всегда было много мяса. Светильник всегда был наполнен жиром. За пологом лежали звериные шкуры. За шкуры и жир морского зверя оленные чукчи давали нам теплую одежду из оленьего меха. Моя сестра Агык всегда носила одежду из самых красивых пестрых пыжиков.
А потом к нам в большой железной лодке, которую вы называете пароходом, пришел большой человек с огненными волосами. Его звали мистер Томсон. Томсона послали к нам американские купцы. Матросы с парохода построили ему дом и сложили возле него много ящиков. В них были ружья, патроны, табак, чай, мука, сухари, рубашки, красивые бусы для женщин… Мы приносили шкуры, и Томсон давал нам топоры, угощал виски. Нам было хорошо, пока у нас было много шкур. Потом они кончились. Все, что мы добывали в море и на земле, мы отдавали за товары, и нам уже нечего было давать чукчам в обмен на оленьи шкуры. А наша одежда тем временем вытерлась и не грела. На охоте мы мерзли и мало добывали зверя. Голодно стали жить люди. Мистер Томсон сначала отпускал нам в долг сухари, табак, сахар. Потом сказал: "Приносите шкуры - тогда я вам дам сухари". Мы говорили, что у нас нет шкур. "Тогда ешьте камни", - отвечал мистер Томсон. Но мы не умели есть камни. Мужчина может долго не есть, но наши матери, сестры и дети не хотели голодать и плакали. Мы ходили на охоту в любую погоду, но весна только начиналась - зверя в море было мало.
Однажды отец сказал: "Сегодня будет сильный ветер. Кто пойдет на лед, не должен там долго оставаться. Лучше совсем не ходить". Мать лежала, не вставая. Сестра Агык с белым лицом в старой грязной кухлянке сидела и молча качалась вот так… - Анъялык поджал под себя ноги, положил руки на живот и стал раскачиваться взад и вперед. - Тогда я взял винчестер, три патрона, которые у меня еще были, и пошел на лед. Долго я шел, пока увидел нерпу. Она лежала на льду, но спала плохо, часто озираясь вокруг. Я полз к ней по льду и останавливался, как только она поднимала голову. Я сильно замерз, зубы мои стучали, руки дрожали. Наконец я подполз близко, спрятал руки под одежду и согрел их на груди. Потом выстрелил, и нерпа осталась лежать. Я прыгал, танцевал и пел вокруг нее. Я кричал: "Мать, сестра! Вы будете есть мясо! Пусть мистер Томсон сам ест камни!" Потом я привязал нерпу ремнем и бегом потащил ее к берегу. Но до берега было далеко, и я скоро устал. Я съел мозги нерпы, напился крови и опять пошел к дому. Теперь я заметил, что навстречу мне дует ветер. Скоро он стал сильнее, начал мести снег. Я побежал, но ветер мешал мне. Я испугался, бросил нерпу и еще быстрей побежал к берегу. Потом вспомнил голодную мать и сестру, вернулся назад, взял нерпу и опять побежал. Выбился я из сил, упал и пополз. Я уже был близко, когда услышал вдруг треск - словно кто-то выстрелил из ружья. Это сломался лед. Я стал на ноги, но было уже поздно. Часть льда отделилась от берега, и трещина была очень широкой. На льду, что остался возле суши, я увидел отца, брата Югунхака и других. Отец бросил мне длинный ремень и показал, чтобы я обвязал себе грудь и бросился в воду. Но я боялся, что ремень оборвется и я утону, и не взял его. Лед уходил от берега. Трещина стала еще шире, коней ремня ушел в воду…
Анъялык умолк. Он взял горсть снега, положил в рот и, когда снег растаял, продолжил:
- Меня уносило в море. Дул сильный ветер. Стоять на ногах было трудно, и я сел на лед. Я видел, как отец бегал от одного человека к другому и что-то говорил им. Потом встал на колени и протянул к людям руки. Но многие повернулись к нему спиной и ушли, остальные, однако, столкнули в воду вельбот и начали грести ко мне. Когда они догнали меня, я прыгнул в лодку. Мне казалось, что самое страшное позади и я спасен. Кроме отца, Югунхака и меня в вельботе было еще пять человек. Мы гребли изо всех сил, но ветер уносил нас в море. Тогда отец приказал поднять парус. Но ветер тут же порвал его, и нас снова прижало ко льду. Теперь берег был уже далеко. Лед ломался, льдины окружили вельбот, и вместе с ними нас несло все дальше и дальше. К концу дня мы уже не различали берега…
Ушаков видел, какого напряжения стоил Анъялыку его рассказ, он словно все переживал заново…
- Ветер продолжался три дня, - говорил Анъялык. - Пошел снег, началась метель. Мы вытащили вельбот на льдину и устроились под ним, перевернув его вверх килем. Есть было нечего. Та нерпа, которую я убил, пропала. Отец резал мелкими кусками ремень и давал нам. У меня была самая тонкая одежда, я мерз. Отец сидел возле меня, с другой стороны он посадил Югунхака. Они крепко прижались ко мне и пытались согреть. Когда ветер стих, мы бросили вельбот и пошли искать берег. Мы все еще ели ремень, и сил у нас было мало. Шли медленно. На следующий день опять поднялся ветер. Он дул в спину и не мешал нам идти. Но было очень холодно. Я думал, что все равно замерзну, и стал незаметно отставать. Мне очень хотелось спать Тогда отец остановил охотников и велел всем сесть на лед. Когда все сели, отец сказал: "Мы голодны. Наша одежда плохая и не греет. До берега далеко. Мы все умрем. Вы пошли, чтобы спасти моего сына. Я не хочу, чтобы вы погибли. Я хочу, чтобы вы жили, так же как и мои дети". Люди молчали и смотрели на лед. Отец тоже умолк. Тогда один охотник сказал: "О чем ты говоришь, Каллю? Мы не понимаем". - "Я не хочу, чтобы вы умирали", - повторил отец. "Что мы можем сделать?" - спросил другой охотник. "Я знаю, как спасти вас всех, - ответил отец. - Я помогу вам. Я пойду к богу и буду просить, чтобы он спас нас". - "Как ты пойдешь к богу? Живые туда не ходят", - сказал старший охотник. "Я пойду туда, как ходят все старики. Мой старший сын Анъялык поможет мне стать на этот путь".
Анъялык остановился. Он перевел дыхание, словно собираясь с новыми силами, чтобы продолжить свой печальный рассказ.
- Умилык! Я понял, чего от меня хочет отец. Он положил передо мной винчестер. Я испугался так, что мне даже стало жарко. Лоб мой вспотел. Но зубы стучали, как от холода. Все охотники закрыли глаза руками и долго молчали. Потом самый старший сказал: "Мы, наверное, сами выйдем на берег. Ты и твои дети тоже пойдете с нами. Ты еще не стар и будешь долго жить". - "Нет, - сказал отец. - Твое сердце не верит твоему языку. Оно знает, что мы все умрем. Я хочу помочь вам. Я хочу, чтобы живы были мои дети. Я хочу, чтобы Анъялык помог мне стать на путь". Охотники сидели с закрытыми глазами. Молчали. "Отец, - сказал я. - Лучше умрем все. А может быть, мы все выйдем на землю. Я не могу сделать того, что ты просишь". Я плакал, умилык. Югунхак тоже просил отца не уходить. Тогда отец сказал: "Анъялык, я сказал свое слово. Я сохраню вам жизнь. Ты не должен плакать. Ты мужчина и охотник. Плачут только женщины и дети. Ты сделаешь то, что я прошу. Или я буду просить других, и они помогут мне. Тогда, пока ты будешь жить среди людей, тебя будут презирать за то, что ты отказал отцу в последней его просьбе. Верно ли я говорю?" - спросил он охотников. "Верно! - ответил старший. - Если отец просит сына, сын должен исполнить его волю. Таков закон". Отец стал раздеваться. Верхнюю одежду он отдал Югунхаку и приказал ему надеть на себя. Потом он снял нижнюю теплую одежду и заставил меня надеть ее. Отец дал мне в руки винчестер, повернулся ко мне спиной и сказал: "Анъялык, сын мой, я учил тебя стрелять. Пусть твоя рука будет крепкой". Я с мольбой взглянул на охотников. Но они отвернулись от меня и стали смотреть в другую сторону. Мой младший брат Югунхак лежал на льду, обхватив голову руками. У меня текли слезы. Отец, голый, стоял спиной ко мне. "Стреляй, Анъялык!" - сказал он. Я поднял винчестер, почувствовал, как ствол ткнулся в затылок отца, выстрелил и упал вместе с отцом на лед…
Анъялык замолчал. Ушаков увидел на его глазах слезы и положил ему на плечо руку. Так прошло несколько минут. Взгляд эскимоса был устремлен в море, на ледовое пространство, облитое красным светом ушедшего за горизонт солнца.
- Умилык! Видишь эти льды? Видишь, какие они красные и холодные? Когда я вижу такие льды, мне кажется, я вижу ту льдину, на которой я убил своего отца, и это не вечерняя заря, а его кровь разлита вокруг. Даже когда я убиваю на льду зверя и вижу кровь, я всегда вспоминаю, кровь моего отца. Тогда болит мое сердце… Вот почему я никак не мог решиться рассказать тебе… Это слишком больно для моего сердца.
- А что было дальше? - спросил Ушаков. - Как вы спаслись?
- Мы с Югунхаком долго плакали, мешая на своих лицах кровь отца с нашими слезами. Потом мы оставили отцу гарпун, нож, трубку, немного табаку, кусок ремня, который мы ели, и пошли искать берег. Когда кончался день, мы услыхали крики моржей и скоро увидели их. Они вылезли из полыньи и лежали на льду. Их было столько, сколько пальцев на обеих руках и еще три. Мы очень обрадовались. Охотники сказали: "Анъялык! Это твой отец выпросил у бога помощь. Это он тебе послал моржей. Ты сам должен стрелять". У меня был только один патрон. Ты знаешь, как трудно убить моржа одной пулей. Я боялся, что раненый зверь уйдет в воду. Но моржи крепко спали. Я подошел к ним очень близко и одной пулей убил большого зверя. Мы хорошо наелись, согрели в его внутренностях свои руки, взяли с собой мясо и пошли дальше. Еще две ночи спали мы на льду. Но теперь я не мерз. Одежда отца хорошо меня грела. Так же тепло было и Югунхаку. На третий день мы увидели берег. На берегу было какое-то эскимосское селение. Жители заметили нас, приехали на байдарах и перевезли через воду, отделявшую лед от берега. Мы отдохнули и пошли к себе…