Кидд двинулся по проходу с наветренной стороны, постукивая кулаком по натянутым канатам. Если при ударе они упруго звенели, значит, были натянуты как следует, но если звук был иным, это, конечно, влекло за собой работу для вахтенных. Он возвращался с подветренной стороны, поглядывая вверх на белевшие в темноте паруса. Они оказались натянуты, как положено, поскольку не было необходимости развивать излишнюю скорость, парусность фрегата соответствовала скорости судов конвоя. Томас вовсе не хотел прослыть "кливер и стаксель погонялой", заставляя травить и подбирать паруса, переставлять реи, раздражая ночных вахтенных.
Он снова вернулся на шканцы. Мерное покачивание палубы под ногами успокаивало. Присутствие рулевого и квартирмейстера придавало больше уверенности, и его внутреннее напряжение постепенно ослабевало.
Из кормового люка показался оружейный старшина вместе с мичманом и капралом.
– Все в порядке, сэр. Все фонари внизу исправны.
– Очень хорошо. Несите вахту, – сказал Кидд, невольно повторяя те же слова, которые он слышал бесчисленное множество раз от вахтенного офицера.
Оружейный старшина отдал честь и покинул шканцы.
Тишина и покой ночной вахты вызывали умиротворение, душа словно освобождалась от своей бренной плоти. Это вызывало приятное ощущение чего-то вечного, настраивая на мечтательный лад. Кидд взял себя в руки. Вахтенному офицеру нельзя предаваться пустым мечтаниям, ведь на нем лежал немалый груз ответственности, он повернулся и принялся мерно ходить к грот-мачте и обратно, поглядывая по сторонам.
Наступила глубокая ночь. Корабль легко скользил по волнам. До его слуха доносились однообразные звуки – это разговаривали о чем-то на баке вахтенные. Слышался чей-то голос, за которым вдруг последовал взрыв смеха, но для него уже миновало время панибратской болтовни, пусть даже и в обезличивающей темноте.
Томас повернулся на каблуках и медленно пошел назад к нактоузу, замечая, как поблескивают в тусклом свете глаза стоящего неподалеку квартирмейстера, словно отмечавшего вместе с рулевым все промахи подуставшего вахтенного офицера. Подойдя к нактоузу, Кидд заглянул на освещенный желтым светом лампы компас. Курс был верным. Снасти вдоль всей палубы были туго натянуты. Что могло быть не так?
Его воображение тут же нарисовало множество возможных неприятностей. Он поспешно отогнал их прочь и, сохраняя невозмутимость, принялся ходить вдоль одной из сторон палубы. Возле штурвала начали о чем-то разговаривать. Но едва он приблизился к ним, как голоса стихли. Неужели они обсуждали его? Многолетний личный опыт, когда он сам стоял у штурвала, подсказывал ему, что так оно и было.
Слегка смущенный Кидд с таким видом, как будто ему необходимо посмотреть на суда в кильватере, подошел к борту и вдруг насторожился, до его ушей донеслись звуки, которым явно было не место на шканцах. Он повернулся. Смутно различимая в сумерках группа людей, покачиваясь, шла от грот-люка. Даже в полутьме он увидел, как двое поддерживали третьего, повисшего между ними. Еще один следовал позади.
Он узнал голос боцмана, уговаривающие голоса других определить было труднее, слышался даже чейто тихий стон. Кидд быстро подошел к нактоузу.
– В чем дело, мистер Пирс? – резко спросил он боцмана.
Выпущенный из рук стонущий человек осел, как мешок, и распростерся на палубе.
– Вызовите капрала, пусть он захватит фонарь, – приказал Кидд, – и попросите врача…
– Сэр, – с трудом выговорил Пирс. – Матрос Лэмб, сэр, напился внизу в кубрике.
– Что такое, безмозглый болван? Налакался и думал, что сойдет тебе с рук? – с такой неприкрытой злостью воскликнул Кидд, что даже сам удивился. Он понял, что перестарался, и взял себя в руки. – К какому подразделению принадлежишь?
– Лейтенанта Адамса, сэр, – невнятно ответил Лэмб, отдавая честь лежа.
– Говорил, сегодня его день рождения, сэр.
Бледное лицо нарушителя глядело на Кидда с палубы. Лэмб попробовал было приподняться, но тут же снова упал. Кидд без труда представил себе картину всего происшедшего. Охваченные великодушной щедростью товарищи Лэмба, отмечая день его рождения, угостили его припасенным грогом. Он, покачиваясь, пошел вниз, в кубрик, чтобы проспаться. Но, на свою беду, случайно встретился с боцманом, совершавшим обход.
Парня было жалко. Вряд ли можно было бы назвать приятной жизнь на нижней палубе, тем более в холодной северной части Атлантики. Неудивительно, что матросы искали любую возможность расслабиться, в основном, отдавая предпочтению грогу. Но это никуда не годилось. На военном корабле, который в любой момент мог встретиться с неприятелем, не могло быть места для пьяного на пушечной палубе. Кидд исполнил свой долг.
– Пускай поспит в оковах. Завтра предстанет перед капитаном.
На такой проступок Хоугтон не посмотрит сквозь пальцы. Завтра утром кое-кому на своей шкуре доведется узнать всю суровость наказания. Кидд повернулся и отошел в сторону. Ему совсем не хотелось слушать жалобные мольбы, до его ушей доносились лишь глухие тяжелые вздохи и невнятное мычание, пока молодого матроса волокли прочь.
– Приведите его!
Пока Лэмба не привели и не поставили перед высоким столиком, Хоугтон стоял неподвижно, сжав губы так, что рот превратился в узкую щель, и заложив руки за спину.
– Сними шапочку! – проворчал оружейный старшина. Густые волосы юноши тут же взъерошил ветер, гулявший по палубе. Открытое лицо было бледным и осунувшимся, но держался он с достоинством.
По одну сторону от капитана стоял Кидд, вызванный для предъявления обвинения, по другую – Адамc.
– Итак? – буркнул капитан, поворачиваясь к Кидду.
– Сэр, прошлой ночью во время первой вахты, когда пробило шесть склянок, матроса Лэмба задержал боцман, подозревая его в пьянстве, и привел ко мне.
Лэмбу, пойманному боцманом и упавшему на палубу перед вахтенным офицером, отпираться было бессмысленно. Тем не менее все устрашающие формальности суда должны были быть соблюдены.
– Как он выглядел?
Ответ Кидда заведомо обрекал молодого матроса на наказание.
– Он… он не мог нести службу, – Кидд никак не мог уйти от уличающего ответа, так же как и Лэмб не мог избежать предстоящего ему наказания.
– Понятно. Мистер Адамc?
– Сэр, он так молод. Это был день его рождения, его друзья в честь этого события угостили его грогом, а он, по своей молодости и неопытности, оказался не в силах устоять. Молодость и юношеская горячность, ничего более…
– Это не имеет никакого значения! В море нет никакого оправдания военному человеку, если он способен в любое время напиться в стельку. Ему на королевской службе платят жалованье за то, чтобы он был всегда готов встать на защиту своей страны. Что вы можете добавить относительно его службы?
– Лэмб исполнителен и старателен, сэр. Он отлично управляется со снастями, им довольны все, кто работает на грот-мачте. Кроме того, он добровольно пошел служить на "Крепкий", всегда усердно выполняет свои обязанности…
Капитан бросил взгляд на Адамса, затем опять уставился с угрожающим спокойствием на Лэмба.
– Можешь сказать что-нибудь в свое оправдание, мерзавец?
Лэмб покачал головой, кусая губы.
– Тогда, согласно обвинению, я признаю тебя виновным. Две дюжины!
Лэмб побледнел как полотно. Приговор был слишком суровым, наказание намного превосходило позволенную капитану морским обычаем предельную меру в двенадцать ударов.
– Свистать всех наверх. Всем присутствовать при наказании!
Боцманматы ходили вдоль верхней и нижних палуб, пронзительно свистя в свои серебряные дудки и созывая всех на судилище. Желая как бы отгородиться от происходящего, Кидд укрылся в офицерской каюткомпании, где, не вступая в разговор ни с кем, ждал, пока его вместе с другими наконец не позвали на заключительную часть церемонии.
– Офицеры, сбор! – раздался крик вестового. Офицеры с серьезным видом выходили из кают-компании и шли на шканцы. Там виднелось сооружение из двух решетчатых крышек от люков, обе были прикреплены на высоте человеческого роста к переборке на полупалубе. Вся команда корабля собралась на шканцах, заполнив почти всю палубу. Кидд, избегая встречаться с кем бы то ни было взглядом, поспешил подняться по лестнице на ют.
Капитан подошел к поручням юта, Кидд неоднократно видел эту картину, хотя и с другой стороны, стоя возле фок-мачты внизу и глядя наверх. Теперь же, как и все офицеры, он уныло стоял позади капитана, уставившись глазами в его затылок. Кидд отметил, что ему, как и другим офицерам, почти весь вид закрывал выступающий угол полуюта, так что предстоящую картину наказания и страданий они почти не должны были увидеть.
Матросы замерли по стойке смирно возле ограждений, барабанщик с палочками на изготовку. Лэмб стоял перед капитаном, по бокам возле него возвышались два дюжих боцманмата. Короткая барабанная дробь, и на палубе воцарилась тишина.
– Военный устав! – пролаял Хоугтон, клерк тут же подал устав капитану. – Статья вторая: любой из команды на корабле или причисленный к кораблю Его величества или военному судну, уличенный в пьянстве, нечистоплотности или в каком-нибудь другом скандальном проступке, оскорблении имени Бога, заслуживает наказания… как того заслуживает характер и степень его провинности. – И закрыл устав. – Боцманматы, приступайте.
Виновного повели к решеткам. Кидду не было его видно, но он знал, что там происходило, потому что сам когда-то испытал на своей шкуре такое наказание. Раздетый до пояса и привязанный за суставы больших пальцев для усиления суровости истязания, Лэмб будет мучаться не только от страха и стыда, но и от чувства страшного одиночества. Через минуту его плоть и душа будут кричать от всепоглощающей боли.
После вынесенного им самим точно такого же телесного наказания Кидд раз двадцать видел, как людей пороли кошками, но данный случай как-то особенно тронул его.
Раздалась короткая барабанная дробь. По коже Кидда пробежали мурашки от болезненного предчувствия первого удара. В нависшей тишине раздался свист, который невозможно было ни с чем спутать, – звук падающей плети, затем страшный шлепок и глухой стук ударившегося о решетки тела. Приглушенный всхлип – все; что было слышно после удара. Лэмб переносил истязание как настоящий мужчина. Опять барабанная дробь, опять мертвая тишина и свистящий звук кнута. Лэмб не издавал ни звука. А удары все сыпались и сыпались. Одна половина сознания Кидда кричала от возмущения, другая же возражала ей с холодной рассудительностью: еще никто не придумал лучшего способа наказания, чем применяемое сейчас средство устрашения. Несмотря на суровость кары, несчастный быстро выздоравливал и возвращался к повседневной службе. На берегу дело обернулось бы еще хуже, еще страшнее: за подобный проступок полагалась тюрьма и та же самая порка кошками, а за чуть большее преступление даже дети могли быть приговорены к виселице.
Был уже полдень, когда экзекуция закончилась. Офицеры спустились в кают-компанию пообедать.
– Ваш матрос, Джервес, достойно перенес две дюжины ударов, – заметил Прингл, пока они усаживались за стол. Он попробовал вино: – Вполне приличный кларет.
Адамc взял к вину печенье:
– Интересно, охотятся ли в Канаде верхом, травя зверя собаками? По завершению нашего круиза было бы приятно вознаградить себя каким-нибудь приличным спортивным развлечением. Я слышал, что там, в Новой Шотландии, хватает конского мяса.
– Ничего, старина, тем обществом вы останетесь довольны. Не так часто нам доводилось бывать при королевском дворе, хотя, как я погляжу, вас больше тянет к охоте.
– Доволен обществом? Я провел всю зиму с моим кузеном в его громадном имении в Уилтшире. Толпа мелкопоместного дворянства из всего графства и откровенная нехватка женщин моего вкуса.
Разговор за столом тек своим чередом, нисколько не касаясь Кидда. По своему обыкновению, он хранил молчание, чувствуя себя не в состоянии вставить какое-нибудь слово. Ренци уже постепенно завладел общим вниманием, развлекая Брайанта рассказом о смешных похождениях в Лондоне недалеких сельских увальней. Прингл бросил Кидду приветливый взгляд, но затем повернулся к Бэмптону и попросил его подробнее рассказать о недавнем происшествии на Барбадосе. В итоге Кидду достался такой скучный собеседник, как корабельный эконом.
Миновал полдень. Кидд знал, что в это время Ренци уединялся с эрудированным капелланом и воодушевленно обсуждал какой-нибудь метафизический вопрос, но Томасу не хватило духу присоединиться к ним. Впереди у него была первая вечерняя полувахта. Он поужинал пораньше и поэтому в одиночестве, причем выбранил Коула за медлительность. Последние дни он находился в угнетенном и мрачном настроении.
Рано выйдя на палубу, он подошел к штурману.
– Доброго здравия, мистер Хэмбли.
– И вам, сэр, также.
– Как вы считаете, нам долго будет сопутствовать северо-восточный ветер?
– Будет, сэр. Хотя, конечно, ветры меняются, – с вежливым, но деловым видом ответил Хэмбли.
– Я слышал, что в это время года здесь можно встретить льды?
Штурман помолчал.
– Сэр, мне надо закончить кое-какие вычисления, – и, отдав честь, он ушел вниз.
В четыре часа Кидд сменил Бэмптона, который, едва сдав ему вахту, тут же исчез. Еще один раз он стал полновластным хозяином на квартердеке и снова остался наедине со своими мыслями.
Через час к нему поднялся Ренци.
– Я подумал, не стоит ли мне прогуляться, перед тем как лечь спать, – сказал он. – Если это только никому не мешает. – Он глубоко вдохнул воздух. – Кидд, мой друг, ты когда-нибудь раздумывал о вечном парадоксе свободы воли? Вашему восточному философу пришлось бы многое уточнять, доведись ему обсуждать твое наделенное властью положение и твое место наверху власти в нашем маленьком мирке…
Настроение у Кидда сразу улучшилось. До настоящего времени им предоставлялось не так уж много возможностей возобновить те их давнишние разговоры, которые так помогали когда-то скоротать вахту.
– Если у тебя нет власти, разве можно позволить ложной свободе править в полном бедламе? – развивая мысль друга и чуть улыбаясь, откликнулся Кидд.
– Именно так. Однако мистер Пик выдвигает очень интересную мысль, в которой он рассматривает сосуществование свободной воли с правилами и уставами. Мне придется вывести этого джентльмена из его заблуждения, вызванного откровенно абсурдными взглядами, – Ренци устремил взгляд в морскую даль.
Кидд замер на месте. Со дна его души поднялась горечь и подступила к сердцу. Ренци остановился и озабоченно спросил:
– Что случилось, друг? Ты не…
– Ничего! – огрызнулся Кидд, но так и остался стоять на месте.
– Может, мне…
– Тебя ждет преподобный Пик, ступай поговори с ним, если это доставляет тебе удовольствие! – огрызнулся Томас.
Ренци мягко ответил:
– Тебя, наверное, что-то мучает. Ты оказал бы мне уважение, мой друг, если бы все рассказал мне.
Трудно было подобрать менее удобное время и место для подобного разговора. Кидд огляделся по сторонам. Они находились в одиночестве. Он бросил взгляд через все шканцы на рулевых возле штурвала, уловил ответный взгляд квартирмейстера и движением подзорной трубы указал на лестницу, ведущую на ют. Вахтенный понимающе кивнул, тогда Кидд вместе с Ренци направился наверх на небольшую палубу, самую удаленную часть палубы на корме. Это место не считалось удобным, над ним нависала передвижная рея бизань-мачты, висевшая чуть ли не над головой, а порой тут было довольно тесно из-за суеты вокруг сигнальных ящиков на гакаборте. Но сейчас они были здесь вдвоем. Кидд уставился на кильватерную волну, оставляемую кораблем; белая клочковатая пена, выбивавшаяся из-под кормы, растворялась вдали. Мысли Тома были сумрачны и смутны. Он не знал, с чего начать.
– Николас! Как мне признаться в этом? Вот я, офицер. Королевский офицер! Как часто и как много я мечтал об этом! И вот, все как-то не так…
Ренци терпеливо ждал, глядя на кильватерную струю. Кидд слабым и неровным голосом продолжал:
– Понимаешь, я не чувствую себя офицером. Я как будто играю некую роль, переодевшись в другое платье, как актер.
Тревога, неудовлетворенность овладели им с новой силой, Кидд говорил, захлебываясь от эмоций:
– Я знаком с наукой кораблевождения, знаю приказы и уставы, но… Николас, посмотри на меня! Когда офицеры беседуют друг с другом, они разговаривают со сквайром, с мелкопоместным дворянином – их отец лорд, родовитая семья. Они беседуют об охоте верхом с гончими собаками, посещают графа из Лондона, обсуждают последние светские сплетни… – тут его голос стал более хриплым. – А мне только стоит открыть рот, как все видят во мне неотесанную деревенщину.
Ренци пробормотал что-то ободряющее. Однако его утешение, как ни странно, оказало на Кидда противоположное воздействие; чувство неудовлетворенности овладело им с новой силой.
– Для тебя все легко и просто. Ты родился в дворянской семье и всю жизнь провел в этом обществе, – с горечью произнес он. – Вот почему ты можешь спокойно рассуждать о лошадях, поместьях и политике наравне с такими же, как и ты. А думал ли ты о том, каково мне все это? Я сижу там, словно кот на сковородке, слушаю всю эту тарабарщину и чувствую себя совершенно чужим…
Подошедший плотник прервал их разговор, Кидд рассеянно выслушал его доклад. Двадцать два дюйма воды в трюме: если он оставит все как есть, тогда ночной вахте придется немало повозиться, собирая и опуская большой насос на цепи, и, конечно, все будет сопровождаться ужасным лязгом и скрежетом, что не даст выспаться подвахтенным внизу. Ему надо что-то предпринять до того, как он сдаст вахту.
Ренци спокойно говорил ему:
– Том, взвесь все хорошенько. Всем нам приходилось учиться вежливости и учтивым манерам, тому, что нужно знать джентльмену. Просто мы занимались гораздо дольше, чем ты. Понимаешь? Ты всему научишься, только потерпи немного, и тогда…
– Черт побери! – не удержался Кидд. – Ты принимаешь меня за дрессированную обезьянку? Научиться самым разнообразным штучкам и показывать их в компании? Неужели именно так становятся джентльменом?
Лицо Ренци окаменело.
– Ты становишься невыносимым, мой друг, – мягко заметил он.
– А я устал от твоих въедливых намеков. Какой ты друг, если все, что ты можешь сказать, это…
Ренци развернулся и пошел прочь.
– Николас! Я не то имел в виду, говоря…
Ренци остановился, Кидд схватил его за плечо. Сначала Ренци застыл на месте, потом неспеша повернулся, скрестил руки на груди и отстраненно взглянул на него.
– Я очень много размышлял, Николас. Одним словом, думал о том, кто я, – Кидд вздернул подбородок. – До сих пор я чрезвычайно гордился тем, что я военный. Жизнь мне казалась простой и ясной. Я шагал по жизни, словно по палубе. Но теперь я растерялся и растерял всех моих друзей.
– Как прикажешь тебя понимать, Том, ты жалеешь, что стал офицером?