Девушка была на год младше Гунноры, она казалась хрупкой, а кожа у нее была такой белой, что видны были темные вены. В отличие от сестры, у Сейнфреды были светлые волосы, а ступни у нее были настолько крохотными, что казалось, девушка не устоит на земле и ее сдует даже порыв ветра.
– Там тоже бывает холодно и временами бушует непогода, но это случается не так часто, как у нас, – ответил ее отец Вальрам.
Вивею, вторую сестру Гунноры, цветы и колосья не интересовали.
– А я смогу раздобыть в Нормандии такую же красивую цепочку, как у мамы?
Восьмилетняя девочка обожала украшения и могла часами любоваться цепочкой Гунгильды. Иногда Вальрам дарил дочери жемчуг, но у него не хватало денег на целое ожерелье. Сестра Гунгильды делала изящные украшения, нагревая в печи обсидиан и разноцветные камни и придавая им железным прутом разные диковинные формы.
– Когда у нас появится собственная земля и мы соберем богатый урожай, я куплю тебе цепочку, – улыбнулся ее отец.
– Но только когда ты подрастешь немного, – строго добавила Гунгильда.
Вивея хотела возразить, но тут вмешалась четырехлетняя Дювелина. Она прижалась к отцу и попросила:
– Расскажи мне о Нормандии!
Девочку не волновало, чаще ли в этой стране случаются солнечные дни и есть ли тут богатые украшения, ей хотелось знать, живут ли здесь, как и в Дании, драконы, эльфы и гномы, а также другие волшебные существа, истории о которых она могла слушать беспрерывно. Отец не только рассказывал ей о сказочных созданиях, но и вырезал фигурки из дерева. Сейчас Дювелина сжимала в руках деревянного волка. Когда Гуннора была маленькой, ее тоже восхищали миниатюрные копии кораблей, оружия, животных и загадочных существ из мира легенд и сказаний, но с годами все ее внимание переключилось на руны.
Солнечные лучи золотили волны. Корабль плыл уже медленнее, матросы спустили паруса. Мачту, поддерживавшую рею, матросы укрепили вантами и штагами из тюленьей кожи. Финнгейр, капитан, с гордостью сообщил, что такие мачты бывают не на каждом корабле.
Дювелина была вне себя от восторга, когда матросы сняли резную драконью голову с носа судна. На море она должна была отгонять злых духов, но на суше ее нужно было прятать, чтобы не наводить ужас на местных жителей, как людей, так и волшебных существ. Гуннора знала, что духи местности могут навредить людям, а вот Дювелина не боялась ни духов, ни гномов, ни эльфов. Для нее весь мир был сплошным развлечением, и все ее радовало. Сейчас она с любопытством смотрела на "солнечный камень" рядом с гномоном – при помощи этих приборов моряки определяли направление, в котором должен двигаться корабль. Впрочем, сейчас в этом не было нужды.
Пока что на суше не было видно ни цветов, ни колосьев, только песок, камни, да несколько деревьев, казавшихся убогими и хилыми по сравнению с огромными дубами и буками в лесах Дании. Гуннора скучала по запахам дубового бора, хотя и пыталась убедить себя, что и тут есть леса, а в Дании встречаются столь же неприглядные пейзажи, пустоши и болота.
– Вот увидишь, здесь все будет лучше, – шепнула ей мать.
Кого она хотела утешить, дочь или саму себя?
Гуннора кивнула, но не улыбнулась. Жизнь без трескучих морозов. Жизнь без голода. Жизнь… без родины.
Вальрам прищелкнул языком.
– Что, малышка, опять тоскуешь по дому? – Он посмотрел на старшую дочь. – Иногда нужно мужество, чтобы остаться, иногда – чтобы уйти. А нашему народу отваги не занимать.
– Я знаю, – выпалила Гуннора.
Кроме историй о гномах и эльфах отец часто рассказывал о ютах, уплывших в Британию на крохотных суденышках, намного меньше, чем этот кнорр. Многие утонули, но это не остановило других.
Девушка заставила себя улыбнуться.
– Я радуюсь новой жизни в Нормандии.
– А я рада, что тут у нас будет вдосталь еды, – сказала Сейнфреда.
– А я рада, что у меня будет цепочка! – воскликнула Вивея.
– А ты вырежешь мне лошадку? – пропищала Дювелина.
Гунгильда часто говорила, что ее дочери не похожи друг на друга. Да, прослеживалось сходство в чертах их лиц, но у Сейнфреды были светлые волосы, у Гунноры – черные, у Дювелины – рыжие, а у Вивеи – каштановые. "Мы точно разные стороны света. И я – Север, темная, как леса и море, лишенные яркого солнечного света. Я Север, потому что с севера пришло к нам знание о рунах. Знание, которое мне предстоит сохранить".
– Ну конечно, я вырежу тебе лошадку! – улыбнулся Вальрам.
В его голосе слышалась такая радость, что тоска Гунноры о родине немного развеялась. Тревога отступила, мрачные предчувствия рассеялись.
Ничто не предвещало беды.
Ничто не подготовило ее к тому, что должно было случиться.
Вскоре они добрались до суши, но пришлось еще потерпеть, прежде чем они смогли ступить на землю после стольких дней, проведенных в море. Вначале следовало определить глубину, осторожно подвести корабль к кромке берега, спустить сходни из дерева и веревок, утяжеленные камнями. Из сходен торчали колышки, которыми они крепились к носу кнорра.
Затем нужно было дождаться, пока мужчины снесут на берег груз.
Гуннора забралась на сходни и, взяв Вивею за руку, неуверенно сделала пару шагов. Хотя дерево казалось прочным, девушке почудилось, будто она чувствует биение волн. Солоноватый запах моря, говоривший о просторе, свободе и солнце, сменился гнилостным. Тут волны не пенились, но Гуннора все равно не видела своего отражения в воде. Словно это было не море, а болотная трясина.
Сейнфреда протянула сестре руку.
– Удивительно, да?
Гуннора кивнула. Она никак не могла отделаться от чувства страха: ей все казалось, что она оступится на шатких сходнях и упадет в зеленоватую воду. Тут она точно не выплывет, пойдет ко дну, утонет!
Но девушка не споткнулась, она добралась до песчаного берега Нормандии. Теперь ее пугала уже не вода, а гомон.
Их корабль был не единственным, приплывшим сюда. Второе судно как раз разгружали. Среди людей, прибывших в Нормандию, оказались не только датчане, но и шведы. Когда-то они перебирались в Ютландию, надеясь найти там плодородную землю, а когда эти надежды развеялись, началась волна переселений в Нормандию. Новоприбывшие с любопытством оглядывались, и Гуннора последовала их примеру. Вокруг были только камни, песок и желтая трава. Шведы возбужденно переговаривались.
Семью Вальрама это не смущало – пока что все сосредоточились на том, чтобы доставить с корабля на сушу ценный груз, двух их лошадей.
Как и большинство приплывших с ними шведов, Вальрам был коннозаводчиком. Кони из Дании считались лучшими – как скакуны, на которых воины отправлялись в бой, так и приземистые лошадки, в мирное время перевозившие грузы. Но сейчас эти две лошади казались запуганными. Поднявшись на борт корабля в Аггерсборге, Вальрам уложил их на бок и связал, с тех пор кони не вставали. Наверное, сейчас они еще больше боялись оступиться, чем Гуннора. Лошади ринулись к суше, и Гунгильда подхватила на руки Дювелину, чтобы малышка не попала под копыта. Животные заржали, и Вальрам с облегчением рассмеялся. Это был последний раз, когда Гуннора слышала смех своего отца, последний раз удивлялась наречию шведов, в последний раз смотрела на лошадей, не думая о крови. Едва сойдя на песчаный берег, кони остановились, встали на дыбы и тряхнули гривами. Только теперь Гуннора увидела, что их так напугало. Издалека приближались всадники – всадники с оружием, – и они неслись прямо на берег.
– Кто это? – спросила она.
Девушка попыталась разглядеть их, но ее слепил солнечный свет.
– Не знаю…
Ей показалось или голос Гунгильды дрогнул?
Как бы то ни было, женщина поспешно передала ей младшую дочь.
– Ждите здесь! – приказала она.
Вальрам попытался успокоить лошадей, и, хотя животные продолжали ржать, он сумел взять их под уздцы и подвести к жене.
– Это твоя семья? – спросила Гуннора.
Некоторые их родственники уже довольно давно жили в Нормандии. Вальрам надеялся, что можно будет остановиться у них на первое время. Но родня не знала о его прибытии, к тому же они были не настолько богаты, чтобы купить столько лошадей… и оружие.
Вальрам последовал за Гунгильдой.
– Нужно поговорить с ними!
Дочери остались на берегу, а Гунгильда и Вальрам с лошадьми в поводу направились к всадникам. Кони все еще ржали, закатывая глаза. Они испугались незнакомых лошадей? Или всадников? Или этого сладковатого запаха?
Да, теперь в воздухе уже не чувствовалась гнилостная вонь застоявшейся воды, пахло… чем-то сладким.
От волнения Гуннора не обратила на это внимания, как не подумала она и о том, почему их никто не встретил и не помог разгрузить корабль, а ведь неподалеку от причала находилась небольшая деревушка. Гуннора настолько обрадовалась тому, что приехала сюда целой и невредимой, что засмотрелась вокруг, выискивая цветы и колосья, а на дома так и не посмотрела. Теперь же ее взгляд обратился к деревне, и она увидела, что у домов лежат люди… И не спят, а… разлагаются.
Прежде чем Гуннора успела что-то сказать, ее мать завопила:
– Бегите! Бегите прочь!
Гунгильда побежала – но она не пыталась спастись. Женщина устремилась к своему мужу. Рядом с двумя лошадьми он казался таким маленьким. А вот всадники, обнажившие оружие, – огромными.
– Бегите! – вновь крикнула она.
Однако Гуннора замерла, она не могла двинуться с места. Вивея, ухватившись за руку Сейнфреды, расплакалась, а Дювелина вцепилась в юбку Гунноры.
"Я старшая, я должна позаботиться о них", – пронеслось у нее в голове.
Она могла думать, но не шевелиться. Остолбенев, она смотрела, как всадники галопом несутся к ее отцу. Он отпустил лошадей и поднял руки, призывая нападавших остановиться, но один из всадников замахнулся мечом. Лезвие сверкнуло на солнце и обрушилось на северянина. Все произошло так быстро, что Гуннора увидела только, как ее отец повалился на колени, а его отрубленная голова откатилась в сторону. Песок окрасился алым.
Гуннора все еще могла думать, но теперь она ничего не чувствовала. И не двигалась. Она не шелохнулась даже тогда, когда сзади поднялась паника. Шведы закричали и бросились врассыпную, но им перекрыли пути к отступлению: со всех сторон неслись всадники, обезглавливали переселенцев, разрубали тела пополам, пробивали им грудь копьями.
Теперь уже и вода стала красной, словно впереди раскинулось целое море крови.
Сейнфреда дернула сестру за руку. Ее глаза широко распахнулись, лицо побледнело, стало такого же цвета, как и волосы. В голову Гунноре пришла странная мысль – когда Сейнфреду разрубят мечом, потечет не алая, а белая кровь, белая, точно морская пена…
Но Сейнфреду не должны разрубить! Как и Вивею, и Дювелину, и ее саму!
– Бегите! Беги… – Крик матери оборвался.
Ее тело пронзило копье, и женщина повалилась на землю.
На этот раз Гуннора повиновалась ее приказу. Она помчалась к сходням, подальше от всадников и убитых. Вдалеке показалась рощица, но деревьев там было недостаточно, чтобы спрятаться. Да и добежать туда не получится. Девушка почувствовала подступающее отчаяние.
– Лодка, Гуннора! Лодка!
Она едва разобрала слова сестры, но и сама увидела, как на зеленых волнах покачивается какая-то лодочка. Кивнув, девушка прыгнула в воду. Холод пронзил ее, словно ножом, но это было неважно. Одной рукой держа Дювелину, второй она перевернула лодку. Младшие сестры плакали.
Гунноре было нестерпимо холодно, но это было лучше, чем смерть, а лодка оставалась их единственной надеждой избежать опасности.
– Задержите дыхание!
Они с Сейнфредой и двумя малышками поднырнули под это шаткое укрытие. Теперь вода казалась уже не зеленой, а черной. Дювелина перестала плакать. Все точно оцепенели от холода и страха. Гуннора смотрела на Сейнфреду и думала, хватит ли тут на всех воздуха. Но это не продлится долго… И действительно, вскоре выживших, кроме сестер, не осталось.
Кожа Сейнфреды уже казалась не белой, а голубоватой. Чтобы не видеть этого, Гуннора закрыла глаза. Они дрожали, холод резал кожу, зубы стучали.
– Все кончилось? – спросила Сейнфреда.
– Тсс!
О борт лодки били волны, больше ничего не было слышно. Тут девушки могли стоять, но дно оказалось не песчаным, как берег, а илистым. Гуннора выглянула в щель между досками. Мертвых отсюда не было видно, зато она рассмотрела одного из убийц. Он спешился и, сжимая меч в руке, прошелся по берегу, пытаясь найти выживших. Его лицо было не из плоти и крови, а выковано из железа! Гуннора зажмурилась от страха, но затем поняла, что на нападавшем – шлем с бронзовым забралом, сделанным в форме человеческого лица. Верх шлема был укреплен железными пластинами. Еще на нем была кольчуга с длинными рукавами, она серебристо поблескивала на солнце. И только крест на его груди был из дерева и не блестел.
Гуннора не знала, норманн он или франк, отец часто говорил, что эти два народа здесь перемешались. Не знала она и того, почему этот мужчина и его спутники убили переселенцев из Дании и Швеции и всех торговцев, которым принадлежали корабли. Как и тех, кто приплыл сюда в последние дни. Гуннора знала лишь, что этот тип был христианином, и либо он убьет ее, либо она его.
Мужчина, носивший знак христиан на своей груди, еще раз прошелся по берегу. Он тяжело дышал. Наконец он скрылся из поля ее зрения. Хруст песка под сапогами стих, послышался топот копыт, а затем воцарилась тишина. Девочки онемели от ужаса, все остальные были убиты. Только чайки покрикивали, и Гунноре вдруг подумалось, не сожрут ли они убитых, как это делают стервятники.
При помощи Сейнфреды она перевернула лодку и поплелась на берег. Солнце скрылось за облаками, и песок уже был не алым от крови, а черным.
"Это проклятая земля, – подумала Гуннора, – неплодородная, дарящая только смерть… Нельзя нам было приезжать сюда. Это родина христиан, а не наша".
Гуннору так и не окрестили, хотя отец желал бы этого. Многие северяне хотя бы для вида принимали христианство, особенно те, кто искал в Нормандии лучшей доли. Они осеняли себя крестным знамением, но в воду для крещения входить отказывались. Они говорили, что верят в Иисуса Христа, но продолжали поклоняться древним богам, как и все норманны, когда-то переселившиеся в эти земли. Те, кто завоевал Нормандию, приняли христианство – так, первый герцог Нормандии, Роллон, крестился уже взрослым, а его сын Вильгельм и внук Ричард приняли крещение еще в младенчестве. Но Вальрам говорил, что это не значит, будто вожди народа северян забыли о своих корнях.
Как бы то ни было, отцу не удалось переубедить мать: Гунгильда отказывалась даже близко подпускать священника к своим дочерям. В конце концов, она была мастерицей рун. Теперь же Гунгильда, залитая кровью, лежала на песке. Сила рун не спасла ее от жестокой смерти. Гуннора прикрыла Дювелине глаза ладонями, чтобы защитить малышку от этого зрелища, но сама не могла притвориться слепой. Жуткая картина запечатлелась в ее сознании.
Лошадей ее отца видно не было – то ли животные сбежали, то ли их похитили нападавшие, но они хотя бы выжили.
– Куда пойдем? – спросила Сейнфреда.
Гуннора не могла ответить на этот вопрос. Им нужны были сухая одежда, еда, костер, крыша над головой. Им нужны были помощь, утешение, ласка. Однако девочки не знали ни имен своих родственников в Нормандии, ни названия селения, в котором те жили.
– Но что, если они вернутся?
Гуннора встряхнулась. Важнее всего, важнее еды, одежды и крова было само выживание.
– Нам нужно спрятаться.
Она оглянулась. Один из кораблей отплыл от пристани и качался на волнах. Дома в деревне оставались целыми, но если этот христианин и его люди вернутся, именно там они и станут искать выживших. А ночью нельзя было оставаться рядом с трупами. Гуннора указала на рощицу неподалеку.
– Мы сможем добраться туда и укрыться в тени деревьев.
Гуннора, Дювелина, Сейнфреда и Вивея ушли, не оглядываясь. Они шагали по песку, затем по траве, желтой и поникшей, но хотя бы не обагренной кровью. На примятой траве виднелись следы копыт, однако Гуннора не знала, оставили их лошади ее отца или кони убийц. Она знала только одно: сами они не должны оставить следов. Гуннора едва приехала сюда, но уже ненавидела эту страну. И христиан, живших тут.
Она несла Дювелину на руках, и девочка с каждым шагом, казалось, становилась тяжелее, но Гуннора не обращала внимания на боль в руках. Малышка вновь начала плакать, и шелест листвы в роще заглушил ее слабые всхлипы. Листья были крупными, темно-зелеными; впрочем, рощица оказалась еще реже, чем виделось издалека.
– Что теперь? – спросила Сейнфреда.
Гуннора не знала, что ответить. Она усадила Дювелину на землю и опустилась на колени. Земля была теплой, и девушка вывела пальцем на земле руну.
"Наутиз". Беда.
При помощи этой руны можно было принять горе, стать сильнее, избавиться от нужды. Или погибнуть от горя, оказаться раздавленной им, никогда больше не радоваться жизни. Благословение или проклятье. Польза или вред. Добро или зло.
Дювелина плакала и звала маму, Вивея молчала. Сейчас она уже была не похожа на ребенка, шок заставил ее повзрослеть.
– Тихо! – пробормотала Гуннора.
Но Дювелина все рыдала.
– Тихо! – повторила она и, поскольку девочка не замолчала, зажала ей рот ладонью.
Ее пальцы перепачкались в земле, и комья грязи липли к губам малышки.
Плач утих, и Гуннора услышала вдалеке топот копыт. Христианин и его люди возвращались. Может быть, они и не уезжали вовсе, так, отъехали немного, чтобы посмотреть, не покажется ли кто-нибудь.
Сейнфреда расплакалась от страха.
– Ты датчанка, а датчане не плачут, – шикнула на нее Гуннора. – Наш народ презирает слезы.
– Они убьют нас, убьют нас! – хрипло воскликнула Сейнфреда.
– Нет. Я этого не допущу.
В последний раз взглянув на руну "наутиз", Гуннора приказала сестрам следовать за ней.
"Я выдержу это испытание. Я сильная. Я не сдамся".
Они побежали прочь, пересекли небольшую лужайку и добрались до леса. Он был гуще рощицы, тут росли березы и клены, а папоротник доходил девочкам до колен. Из кустов вылетела стайка птиц, испугавшись непривычного шума. Гунноре хотелось, чтобы она и сестры могли вот так же расправить крылья и улететь вдаль. Ей казалось, что они в ловушке. Добравшись до опушки леса, девушка оглянулась. Если сейчас появятся всадники…
Нет, об этом даже думать нельзя! Как нельзя думать и о том, что ее родителей убили, их тела лежат в лужах крови, а сама Гуннора теперь несет ответственность за сестер!
– Нам нужно пробраться к родственникам нашего отца, – сказала Сейнфреда.
Гуннора была рада, что ее сестра способна трезво мыслить, не предаваясь скорби. Но ее предложение ей не понравилось.
– Нам слишком мало известно о них, чтобы мы могли их найти. Мы даже не знаем, как их зовут. Нам лучше разделиться.
Сейнфреда потрясенно уставилась на нее.
– Но…
– Ненадолго, – быстро продолжила Гуннора. – Пока эти мужчины неподалеку. Вы идите в лес, а я останусь здесь, буду смотреть, не появятся ли они. Если я услышу, что они приближаются, то выманю их отсюда подальше.
– Но я не могу…
– Можешь!