- И вообще, интересно же, - Алик сказал, - как ее ловят, эту самую селедочку. Которая так хороша с уксусом и подсолнечным маслом.
И сам же смутился, когда сказал.
- Так. А на берегу - кем работали?
Алик опять помялся, посмотрел на Диму. Тот быстро сказал:
- Шоферами. На грузовых. Если интересует, можем рассказать при случае. Поговорим, шеф, за карбюратор. За тамблер.
- Что ты! Мне этого вовек не понять. Мы потравливали трос из-под лебедки, смазывали его тавотом от ржавчины. Алика я за ключом послал, "крокодилом", - потом дал его Диме - развинтить чеку.
- А работа как? - я спросил. - Нравилась?
- Не пыльная, - сказал Дима. - Временами наскучивало.
- А в смысле шишей?
- На беленькую хватало. По большим революционным праздникам.
- И по субботам?
- Почему же нет, шеф? Я засмеялся.
- Нет, - говорю, - по субботам уже не хватало. Тут и Дима смутился:
- Пардон, шеф. Не понял.
- Потому что шоферами вы не работали.
- С чего ты взял?
- Просто. Ты гайку отвинчивал - сначала вправо подал, потом уже влево. Шофер так не сделает.
- Ну, шеф, это еще не улика.
- Ладно, - сказал я ему, - не закипайся. Не хочешь говорить - не надо, я у тебя не анкету спрашиваю. И что ты все - "шеф" да "шеф"? Заладил тоже! Я те не таксишник.
Я ушел к лебедке, смотать трос. Они думали - я не слышу.
- Действительно, - Алик ему сказал, - чего тут вилять?
- Ну скажи ему, скажи, бродяга. Чей ты родом, откуда ты. Свой будешь в доску.
А Бог с ними, с дурнями, я подумал, на судне-то разве утаишься. Все про тебя узнают, рано или поздно.
День на четвертый, на пятый, они помалу освоились, начали разбираться, что к чему. Еще больше вид делали, что освоились, по глазам было ясно - для них это темный лес: сто концов извивается, не знаешь, за какой взяться. И вот слышу - Дима кричит Алику:
- Брось ты эту веревку, мы одну и ту же койлаем. Вот эту бери, у меня под сапогом.
И берет Алик эту самую "веревку", мотает себе на локоть одной левой. А правая у него в кармане. Я его отозвал и сказал по-тихому:
- Не дай тебе Бог, салага, работать одной рукой. Что ты! Заплюют тебя, замордуют, живым не останешься.
- А кому какое дело, - спрашивает, - если я одной могу?
- Тем более и двумя сможешь. Надо, чтобы обе были заняты. И Димке это скажи.
- Это интересно!
- Ну, не знаю. А мой вам совет.
Однако не вняли они. А лишней руке кто же на палубе дела не найдет? Димку, правда, не очень стали гонять, он и послать может куда подалее, а этот - отзывчивый, рад стараться.
- Алик! - ему кричат. - Ты что там стоишь, делать тебе не хрена, сбегай к боцману, иглу принеси и прядины.
Алик не стоит, он ждет, когда ему поводец дадут - закрепить на вантине. Но бежит, приносит иглу и прядину.
- Алик! Иди-ка брезент стащим, я в трюм слазаю.
- Но у меня же…
- Без тебя справятся! Тащит Алик брезент.
- Алик, куда ты делся? Вот это - что за концы висят?
- Не знаю.
- А тебя и поставили, чтобы знать.
Распутался он с поводцами, лоб вытер. Теперь ему бондарь командует:
- Алик! А ну поди сюда. Обруча осаживать.
Бочек тридцать он задумал, бондарь, для первой выметки приготовить, и мы ему с Шуркой помогали. Справлялись вполне, салага нам был не нужен. Тут уже я не вытерпел.
- Иди назад, - я сказал Алику. - И стой, где стоишь. Всех командиров не слушай.
Бондарь усмехнулся, но смолчал, постукивал себе ручником по обручу. Руки он заголил до локтя - узловатые, как у гориллы, поросшие рыжим волосом. С отхода мы как-то с ним не сталкивались, я уже думал - он меня не запомнил. Но нет, застрял я у него в памяти.
- Ты жив еще, падло?
Улыбнулся мне - медленно и ласково. Глаза водянистые наполовину прикрыты веками.
- На, прими, - я ему откатил готовую бочку.
- И курточка твоя жива?
- В порядке. Мы чего с тобой не поделили?
- И в начальство пробиваешься?
Я засмеялся:
- Олух ты. В какое начальство? Над салагами?
- А приятно, когда щенки слушаются? Ты старайся, в боцмана вылезешь. Меня еще будешь гонять.
- Тебя-то я погонял бы!
А сами все грохаем по обручам. Шурка к нам прислушивался, потом спросил:
- Об чем травите, бичи? Мне непонятно.
- А нам, - я спросил, - думаешь, понятно?
Он поглядел подозрительно на нас обоих и сплюнул в море, через борт. Чайка тут же спикировала и взмыла - с обиженным криком.
- В таких ситуациях одному списываться надо. Советую.
- Пускай он, - говорю.
Бондарь ухмыльнулся и смолчал.
А салаги - я как-то вышел из капа, они меня не видели за мачтой, стояли одни на палубе, и Дима втолковывал Алику:
- …Природа, создавая нас двуногими, не учла, что мы еще будем моряками. Но есть один секрет. Шеф тебе не зря сказал: "Не смотреть на море". Обрати внимание, как они ходят по палубе. Она для них горизонт. На истинный горизонт не смотрят, а только на палубу. С ней наклоняются, с ней же и выпрямляются. А у тебя устает вестибулярный аппарат. И все время хочется за что-нибудь схватиться.
- Все ясно, Алик говорит, - и свежее дыхание пассата холодит нам кожу.
Ушли довольные. Только все за что-нибудь да хватались. А я встал на их место - интересно же, как это я хожу. И на что же я при этом смотрю? На палубу или на горизонт? Смотрел и вдруг сам за подстрельник схватился. А ну их в болото, так еще ходить разучишься.
3
- Смысл жизни ищут, - сказал я "деду". - Не иначе. Мы у него в каюте поздним вечером приканчивали ту самую бутылку.
- Так, значит? - сказал "дед". - Ты-то уже бросил его искать?
- Оставил покамест. На период лова.
- И это хорошо. Но что-то не нравишься ты мне. Рассказываешь, а брюзжишь. Стареешь ты, что ли?
- Может, я и старею. Но дурью зато не пробавляюсь. Что они, своим делом заняты? Книжечек, поди, начитались, ну и пошли…
- Так это же и прекрасно, Алексеич! Начитались и - пошли. Другой и начитается, а не пойдет. Нет, это ты зря про них. Сейчас хорошая молодежь должна пойти, я на нее сильно надеюсь. Мое-то поколение - страшно подумать, кто голову сложил, кто руку-ногу на поле оставил, кто лет пятнадцать жизни потерял - как я. Да и кого не тронуло - тоже не всякому позавидуешь. Иному в глаза посмотришь - ну чистый инвалид. А тут что-то упрямое, все пощупать хотят. Ничего на веру. Такой-то дурью пробавляться - лучше, чем с девками по броду шастать.
Я улыбнулся. Мне с ним не хотелось на моральные темы заводиться, тут ни я не силен, ни он.
- А чем плохо? Если есть такая возможность. Я бы сейчас пошастал!
- Хватит тебе. Ну, поплыли.
Мы допили, поглядели в пустые кружки. "Дед" закряхтел, будто с досады, опустил окно и выкинул бутылку - она промелькнула над планширем, красная от бортового огня, и исчезла в брызгах.
- Теперь у нас по плану трезвость, - сказал "дед". - До апреля.
Он локтем оперся на раму и смотрел в темноту, старые его волосы шевелились от ветра. Погромыхивала неприкрытая дверка на мостике или еще какая-нибудь железяка, и машина стучала под полом, и слышен был винт - то ровно он лопотал в студеной глубине, а то вдруг взборматывал и шлепал, когда лопасть выскакивала наружу. И я так затосковал вдруг - о Лиле. С каждым оборотом все дальше я от нее, уже мы вторую тысячу разменяли. И обиды у меня уже не было на нее. Мало ли отчего не приходят! Может, вдруг заболела или очкарик не передал ей, что я звонил. И с чего я взял, что она все слышала? С секретаршей он там какой-нибудь шептался.
- А с этой что… не выходит у вас? - вдруг спросил "дед". Я чуть не вздрогнул. - Которую в "Арктике" ждал.
- Почему - "не выходит"?
- Я так спрашиваю. Ты ее, по-моему, и на причале высматривал. Может, мне показалось.
- Ничего я не высматривал.
"Дед" не ответил. Но мне хотелось, чтоб он еще спросил. Жалко, что я его так сразу осек.
- Понимаешь, "дед", она вообще не местная, все законы знать не обязана. Ну, и тем нравится баба, что непохожа на других. Скажешь - нет?
"Дед" слушал меня и морщился от ветра.
Потом сказал:
- Тебе женщина нужна, Алексеич. А не баба.
- Есть разница?
- А ты не чувствуешь? Все это чепуха собачья: "обещала - не обещала", "обязана - не обязана". Бабская терминология, ты уж меня прости.
- Постой. Когда тебя твоя ждала - столько-то лет! - ты считал - так и должно быть?
- Нет. Не считал.
- Но все-таки надеялся?
Он помотал головой, глядя все туда же, в темноту.
- Тоже бабская терминология: "надеялся - не надеялся".
- Ты кержак, "дед". Вымерший человек. Но говоришь занятно. Жалко вот, все выпили.
- Потерпи, - сказал "дед". - Я на плавбазе достану. Монахи мы, что ли?
Я вот о чем подумал - хорошо бы нам где-нибудь поселиться рядом. Он вот отплавает свой последний рейс, а я свой, и мы возьмем наших женщин и увезем их. Куда-нибудь в Россию. Где трава и лес. И речка недалеко. Есть одно хорошее место возле Орла. Как раз то, что нужно. Там бы мы себе отгрохали дом из бревен. Я бы только мать еще забрал из города, сколько же старухе одной вековать! Нам бы так славно жилось, кто нам еще нужен! А работа везде найдется. На худой конец, плоты пригонять по Оке, там лесопилка неподалеку. Или на дебаркадере. А совсем бы хорошо - мы с "дедом" устроились на речной пароходишко туристов возить, показывать им всякие церквушки, места боев, братские могилы. "Дед" - и за капитана, и у машины, а я концы отдавать, рвать билетики, ухаживать за всем судном. И читать - я столько еще не успел! Хотя я и так всего навидался. "Дед" бы еще увидел моих детей, будут же они у меня когда-нибудь. И уж я их, сволочей, выучу, как жизнь понимать, они у меня глупостей валять не будут… Почему это все - нельзя? Только ведь захотеть. Энергии у меня до черта лысого. Только вот чего я хочу - я и сам не знаю. Я так все могу придумать, с такими, брат, тонкостями, что и самому расхочется. Вот я хотел уехать с Лилей, начать другую жизнь. Теперь она ее с кем-нибудь другим начнет. И если на то пошло, я как-то не очень и жалею. Иногда вдруг заноет, но справиться можно, это еще не такая мура, от которой лезут на переборку.
- "Дед", я пойду, пожалуй.
Он засуетился, достал из шкафика книжку и сунул мне. Потом отобрал, надел на нос очки, в железной оправке. Книжка была - "Судовые двигатели".
- Мы уж тут говорили, - сказал "дед", отчего-то смущаясь, перелистнул пару страниц. - Первую главку одолеешь, а дальше все пойдет. Что неясно, я тебе на нашем дизеле объясню.
- Добро, - я ее сунул под куртку, - почитаем обязательно.
- До порта ты помалу весь курс пройдешь. Сам не заметишь. А на берегу экзамен сдадим, в следующий рейс пойдешь у меня мотористом.
- В следующий! Тебя же - на пенсию.
- Ну, может быть, и нет. Все, знаешь, вилами по воде…
Я вышел, встал под рубкой. Вода блестела, как чешуя, переливалась от носовой струи, и далеко-далеко, за три-девятью морями, мерцали огоньки на Лофотенах. Воздух был дикий, пьяный, как спирт. Как бы это знать, я подумал, когда же он наступает, этот день, что ты вдруг видишь - все поздно, жизнь прозевал. Хотя бы за год раньше это почувствовать. "Дед", пожалуй, и не дождется, когда я это почувствую, он скоро, и вправду, станет дедом, хоть у него внуков и нет. И сыновей тоже. Не считать же меня, охламона. Как-то он мне говорил: "Молодые были - не о том думали. Не знали, что и двух лет не пройдет, как все грянет. Потом - сразу пожилые стали, И уже не о том думали". Так у него-то все-таки был рубеж - и какой! А у меня он где, этот рубеж?
Крайнее окно в рубке было опущено, вахтенный штурман - третий мурлыкал чего-то и кутался в доху. Смотрел на звезды. А кто на руле - я не узнал, он снизу был освещен, из компаса, подбородок и ноздри в огне.
Я вдруг забацал сапожищами - черт знает с какой стати, - запел гнусаво:
Теплоход в дальний рейс уп-плыва-а-ет…
Не уйти никуда от пр-р-ра-тя-нут-тых рук!
У л-люб-бви берегов не быв-ва-ает,
А у ллюб-бви и-не быв-вает р-р-разлук!
Штурман зачертыхался, врубил прожектор и жарил меня в спину, пока я не смылся в кап. А все-таки поднял я ему настроение, будет о чем посвистеть с рулевым.
В обоих кубриках не спали еще. У соседей пиликала гармошка: "И только одна ты, одна виновата…" Я хотел зайти - да там этот Ребров, бондарь, лучше на его территорию не заходить - пошел сразу в наш. Тут были дела серьезные - Шурка Чмырев с Серегой Фирстовым сидели за картами. Дрифтер всей тушей ерзал по лавке, заглядывал то к одному, то к другому и хлопал себя по ляжкам. Истомился от раздвоения личности - игра еще на равных шла, а он всегда за того, кто выигрывает.
Увидел меня - потянул носом.
- Ах! - говорит. - Коньячком запахло. Заходи, Сеня, быстрей и дверь закрой, а то жалко - развеет.
Шурка с Серегой подняли головы, поглядели затуманенным взором и снова в карты.
- Сколько ж там звездочек-то было? - спросил дрифтер. - Три или пять?
- Там уже ни одной.
Он вздохнул горестно.
- Жалко, я с кепом блат не завел. Хорошо бывает к начальству в гости зайти.
Я стал снимать куртку, и тут выпала книжка. Я и забыл, что она под поясом. Он сразу на нее кинулся.
- "Судовые двигатели". Ай, Сеня! Переквалифицироваться решил. По пьянке или всерьез?
- Дай сюда.
Но у него отнимешь, он уж ее за спину упрятал. Я полез в койку. Там зажег плафончик и задернул занавеску. Тут же он ее отдернул. Засопел над ухом.
- Сень, подыши на меня. Что ж ты, эгоист такой, от общества укрываешься?
Невозможно на него озлиться. Я дохнул - он замурлыкал, зажмурился.
- Ах, какая жизнь настала! А за чей счет пьете, Сеня? Ты "деду" ставишь или он тебе? Я вот думаю - какой ему резон бича захмеливать?
- Отлипни! - сказал ему Шурка. - Ты сам крохобор, так тебе за всю биографию никто чекушки не выставит. А ты, земеля, чего стесняешься, двинь ему по клыкам.
- Играй, - сказал Серега.
Дрифтеру стало скучно. Отдал мне книжку.
- Читай, Сеня, грызи науку. Зато уж потом! Галстук нацепил и лежи в каютке, ножки кверху, за тебя машина уродуется.
- Механики, они тоже для чего-то вахту стоят, - сказал Шурка.
- Конечно, не при коммунизме живем, надо ж хоть пальцем пошевелить. Маслица подлить, на манометр поглядеть. Но это только "уход" называется, а не "работа".
Шурка засмеялся.
- А механиков послушаешь - лучше палубной работы на всем пароходе нету. Палубные чем дышат? Диким воздухом. А механики? Соляркой, маслом горелым…
- Повару хорошо. С "юношей", - Васька Буров высказался. - Они у плиты греются. В любой час пожрать могут.
- А еще лучше радисту, - сказал Митрохин. - У него каюта отдельная на "голубятнике". Кто его там проверит - работает он или сачкует.
Дрифтер спросил у него:
- Азбуку Морзе надо знать или не надо? Ты ее когда-нибудь выучишь, заразу? Или - в передатчике разобраться. Лучше всего штурманом. Вахту отстоял и лежи.
- Тогда уж лучше кепу, - сказал Шурка.
- Башка! Кеп за все отвечает. И за улов, и за аморальное разложение. И чтоб ты за борт не упал "по собственному желанию". Кеп рыбу ищет. А механики со штурманами - это уж точно, бездельники.
- Голова у тебя! - сказал Шурка. - Непонятно, зачем ты дрифмейстером ходишь. Почему не механиком.
Дрифтер почесал в затылке, вздохнул.
- Так уж мне больше нравится. Я человек трудящийся.
- А я думал…
- Ты не думай, - сказал Серега. - Ты играй.
Дрифтер опять к ним подсел. А я открыл книжку: "Судовые двигатели служат основным или вспомогательным средством… Подразделяются на… Топливом для них являются…"
- Тишина, - дрифтер прошептал, - читает!
Но я уже не читал, а смотрел в подволок - у меня над самым лицом. Потом я ее закрыл аккуратно и положил под подушку. А вынул другую - Ричарда Олдингтона, "Рассказы". Я прочел один, начал второй, но как-то он меня не забрал, этот Ричард Олдингтон. Все какие-то рассуждения были, а дела не было. Сдуру я его взял. В судовой библиотеке у нас книжек восемьдесят, и каждый, конечно, хватает себе какую потолще. Чтобы уж весь рейс одну читать. Разновесов не любят: все, говорят, в башке перемешивается, кто за кого замуж вышел. Я тоже себе не тоненькую отхватил, но я-то у этого Ричарда Олдингтона читал одну вещь, "Все люди враги", так вот то действительно была вещь. Давно я ее читал, еще на крейсере. Командир первой башни мне посоветовал. "Зачти, говорит, эту вещицу. Похабели, тут, правда, много, но, знаешь - дергает!" Я зачел и не оторвался. Только там конец, по-моему, испорчен. Так хорошо у них все начиналось, у этого парня, главного героя, с этой женщиной; и так тревожно за них; чуть не плачешь, когда война и они расстаются, даже забыли друг про друга. А вот когда они снова встречаются, с такими трудами, да после всего, что каждый из них пережил, тут и пошла бодяга - все он ей покупает, какие-то шмотки; ничего ему, видите ли, для нее не жалко, и в чем-то они все время извиняются друг перед другом. Говорить им, наверно, не о чем. И жить вместе ни к чему. Лучше бы им теперь расстаться по-хорошему. Или, может быть, лучше было этому Ричарду Олдингтону тут и оборвать, где они только-только встретились. Ну, может, я не так все понял. Но неужели они тоже стали врагами?.. Командир первой башни со мной не согласился. Но оказалось, он ее не дочитал.
Эти "Рассказы" я тоже отложил. Перевернулся, свесил голову через бортик. Подо мною Васька Буров уткнулся в какой-то талмуд - оттуда лишь бороденка его торчала и шевелилась.
- Васька, ты чего читаешь?
- Не знаю, Сень. Заглавие оторвано.
- А стоющая литература?
- Что ты! - он мне улыбнулся блаженно, показал реденькие зубы. - Одна Оксана чего стоит!
Салаги, сбросивши сапоги, уселись на нижнюю, Димкину, койку разучивали узел. Как я понял - "морскую любовь". Наверное, дрифтер им показал. Чтоб загладить конфликт. Это вяжется шлагов двадцать или тридцать, есть разные варианты, кажется - вовек не распутаешь, но - тянешь за оба конца, и он весь отдается. Тоже есть чем заняться.