Отложил он эти послания, лег, закинул голые руки за голову. На локтях у него и на груди, где разошлась ковбойка, виднелись наколотые письмена, русалки с якорями, мечи, обвитые змеями.
- Как же все-таки, Сеня? Плавали мы с тобой?
- Какая разница! Тем же и я дышу, чем и ты.
- Но неужели же мы не выясним? Э, слушай! А ведь ты Ленку должен был знать. Ленку - "юношу"!..
- Слышал про нее. А плавать с нею - нет. Да при мне уже никаких баб на траулерах и в помине не было.
Еще года за три до первого моего рейса рыбацкие жены начали скопом заявления писать в Управление флота, чтобы всех женщин, которые плавали юнгами на СРТ, списали бы начисто: из-за этих женщин у них семейная жизнь разлаживается. И всех их заменили мужиками.
- В помине-то, положим, остались, - "маркони" мне подмигнул. - Ленка, она знаменитая была женщина. Про нее легенды складывали. Как она в кубрик к матросам бегала. Всем желающим - пожалуйста. А когда в порт приходили и кеп аванс выдавал, а она от него по левую руку сидела, а по правую - профорг. Он свои взносы собирал, она - свои.
- Тоже потеха, - говорю. - Ты сам это видел?
- Ну, Сень, всего ж не увидишь. Но - рассказывали. Больше, наверное, трепу было, чем дела… Однако я тоже кое-чему свидетель. Какая у ней с Ватагиным-то была история - целый роман! При всем пароходе. Бичи прямо к ней подкатывались, если что. "Ленка, похлопочи там, на мостике, чтоб не метали сегодня. Погода сильная и отдохнуть хочется". Ну, она к бичам с душой относилась. "Ватагин, сегодня метать не будем, устали бичи." И - не мечут, картины смотрят. Ну, баба! Не знаю - потом она куда делась. Прямо как в воду канула.
- Она и канула.
- Ты шутишь!
- Нет. Я хоть и не плавал с нею, но знаю.
- Как же так вышло? Ну-к, потрави.
Я ему рассказал, как мне рассказывали. В одну экспедицию, поздним вечером, эта самая Ленка вышла ведро выплеснуть с кормы и упала. Через полчаса ее только кандей хватился. Ну, пока ход стопорили, пока возвращались по курсу, пока нашарили ее прожектором, она уже закоченела, ее только телогрейка держала. Говорили мне - вытащили еще живую, но она и десяти минут не прожила, как ее ни грели и спиртом ни отпаивали. Пошли к базе, там рефрижераторы, надо же до порта ее довезти, у нас не хоронят в море, как в старину. А волнение было - свыше семи баллов, и база к себе не подпускала. Две недели этот шторм не кончался, и не могли подчалить, носились по морю, и мертвая Ленка - под брезентом в шлюпке. Все они чуть с ума не посходили.
- Слушай-ка, - спросил "маркони". - А с чего это она, не рассказывали?
- С чего за борт сваливаются.
- Нет, Сень, тут не просто. Она же опытная была "юноша", столько рейсов отходила. Вдруг пошла бы ночью с ведром, да в шторм? Она бы как-нибудь кандею это дело передоверила. А, может, она в него и правда влюбилась, в этого Ватагина? Это мужик от любви не помрет, а бабы, знаешь, с них станется.
- Не знаю. А может, потому что легенды складывали?
- Думаешь? Кто ж от этого умирает, Сеня? Скорей - тут все сошлось.
И уж он про эту Ленку совсем по-другому заговорил.
- Если хочешь знать, - говорит, - как она только на траулер пришла, так уже вся ее судьба была расписана. Ты на судне одна в юбке, а кругом двадцать три мужика с полноценным морским здоровьем, а рейсы же были - по полугоду, ты вспомни. И она же в общем кубрике с механиками жила, ее койка только простыней задернута, вот и весь девичий стыд. А темных углов сколько, где тебя и облапают, и прижмут, а после все косточки перемоют слюнями. Она и не выдержала. Сначала, наверно, и по рукам давала, и по рылу, а потом сама в загул ударилась, пока ее Ватагин не завлек. Да, Ленка! Сильно ты меня расстроил. Отличная же была девка!
- Не знаю,
- Отличная! Но ты прав - слишком про нее трепали. Корешей же у Ватагина внавал, и каждый, конечно, счастья ему желает. А может, она и была его счастье - кто это может судить! Так просто от жены не загуляешь, чтобы во всем отряде про это знали. Да что в отряде, столько людей на флоте участие принимали, отговаривали его, в семью возвращали. А я тебе скажу - когда уже чужой нос лезет… в твои какие-нибудь трепетные отношения, это по-доброму не кончится, не-ет! У меня то же самое было. Ты где служил, на Севере?
- Ну!
- Я-то на Дальнем Востоке, торпедные катера. Ну что - совсем девчонка, ни хитрости у ней, ничего. Насквозь светится. Однажды в субботу нас не уволили, уволили в воскресенье утром - всю ночь она меня на причале ждала, от росы вымокла. Сторожа ее гоняли, она в каком-то пакгаузе пряталась. Это ценить надо, Сеня! Я уже о ней по-серьезному: демобилизуюсь и увезу, а почему нет! И черт же меня подловил - с корешами посоветоваться. Взяли бутылку, посоветовались. "Ты, Андрюха, нормальный или нет? Что те твоя сахалинка - тебя в России с подметками оторвут!" Но это все ладно, а тут существенное было выдвинуто: "Это же и подозрительно, чтобы такая верность! У них же так не бывает, Андрюха, это же факт женской природы, литературу надо читать. Ты-то к ней по субботам, а всю неделю она чего делает знаешь?" - "Ждет, - говорю, - учится, чего ей еще делать". - "Не знаешь! А ближе к сроку, гляди, она еще к начальству прискачет, с телегой. А потомок от кого - это никто разбираться не будет". И думаешь, я это все не пережил? Пережил, умный сделался. Когда демобилизовывался, и попрощаться не зашел. Телеграмму только отбил - срочно вызвали, больна тетя. А теперь локти кусай.
- А вернуться к ней? - я спросил.
- Вернись! Когда их у меня трое уже. Старший вот в школу пойдет. Я даже так мечтал: вот он подрастет, все ему расскажу. Может, он меня поймет, отпустит к ней. Мужики же мы с ним, неужели не поймет?
- Поймет, да она ждать не будет.
- Ты знаешь - ждет! Вот до прошлой экспедиции я от нее письма имел, в море. Насчет потрохов-то я ей не сообщал… Так вроде ничего существенного не писала, про житье-бытье, а за строчками чувствуется - приняла бы с дорогой душой. Ну, что-то прервалось - может, на берег послала, да жене в руки.
- Напиши, пускай на почтамт посылает.
"Маркони" засмеялся - почти весело.
- Э, Сеня! Когда еще на почтамт ходить!
Мы не заметили - машина кончила подрабатывать, и кто стоял на руле, ушел спать, в рубке стало тихо. Тут началось это самое "Ожидание", а на меня некоторые вещи нехорошо действуют, как первая стопка на запойного. Я так и знал, что все расскажу этому "маркони": и про Лилю, и как ездил к Нинке, и про то, как меня ограбили бичи и Клавка, - хотя я впервые с ним говорил и видел, конечно, что он трепло. Но это я потом буду жалеть и ругать себя последними словами, а при случае такую же сделаю глупость.
"Маркони" слушал, ни о чем не спрашивал, только вздыхал и поддакивал. Потом сказал:
- Да, Сеня… Под этот разговор выпить бы следовало, а нечего. Но я тебе скажу, как за столиком, - мы хорошие люди, Сеня! Если бы с нами всегда по-хорошему, мы ж горы бы своротили. А если б кто нас научил, с кем найдешь, а с кем потеряешь… Мы б же его озолотили, Сеня!
Ну, и все в том же роде. Потом он спросил:
- Ты после экспедиции куда двинешься?
- Не знаю. В другую экспедицию.
- Я - все, завязываю! Меня кореш в грузовую авиацию соблазняет, в летный состав. Такие же там передатчики. Зарплата, конечно, лимитировать будет. Но думаю - а черт с ней, с зарплатой, потрохов бабке сплавим, а жена пусть поработает какое-то время. Зато ж там рейсы - часы, а не месяцы. Валяй-ка со мной на пару.
- Что я там буду делать?
- Пристроишься. А то - радистом натаскаю.
- Можно и радистом.
- Нет. - Он вздохнул. - Если "можно", то лучше не надо. Счастлив не будешь. Тебя вон "дед" на механика тянет, я уж слышал, а ты не идешь. И правильно - душа не лежит. Счастье у человека на чем держится? На трех китах - работа, кореши, женщина. Это мне еще лейтенант на катере втолковывал. Если это в порядке, остальное все приложится. Согласен?
- Мне, значит, только трех китов не хватает.
"Маркони" призадумался, почесал лоб.
- Худо дело, Сеня. Отчего мы с тобой - моряки, а? Ленточки нас поманили?
- Меня, пожалуй, ленточки.
- С детства, небось, мечтал?
- С младых ногтей.
- Но ведь поумнеть-то - надо? Нет уж вот доплаваю рейс, пойду на шофера сдавать.
- Ты же в авиацию хотел. Он засмеялся:
- Иди-ка спать, братишка. Завтра вас до света подымут.
В кубрик я пришел как раз вовремя. Когда уже все угомонились. Дверь была прикрыта, а от камелька жаром несло, как от домны. До чего же мы, северяне, тепло любим. Умираем без него!
Я лежал, не спал - то ли от жары, то ли "маркони" меня расстроил, как и я его.
А меня ведь, и правда, ленточки поманили. Хоть я и соврал ему насчет младых ногтей. Мальчишкой я ни в каких моряков не играл и даже не думал о море. И где там подумать - течет у нас вшивый Орлик, а по нему до Оки и на дощанике не доберешься, то и дело тащишься через мели. И когда они появились у нас на Сакко-Ванцетти, эти трое с ленточками, в отпуск приехали, я на них как на чучела смотрел. Хотя они бравые были ребята - подтянутые, наглаженные, клеш не чересчур широкий. Всегда они ходили втроем, занимали весь тротуар - как три эсминца "фронтом" - и по сторонам не глазели, а прямо перед собою суровым взглядом, и понемногу вся наша сакко-ванцеттинская шпана их зауважала. А потом и забеспокоилась - когда они себе отхватили по хорошей кадровой девке и стали вшестером ходить, по паре "в кильватере". Но я не беспокоился - они же не у меня отбили, да и некогда было об этом думать. У меня в то лето отец, паровозный машинист, погиб в крушении, и я должен был мать кормить и сестренку. Пришлось мне уйти из школы, после седьмого класса, и поступить в ФЗО, там все-таки стипендия, а вечерами я еще в депо подрабатывал - слесарем-башмачником. Ну, попросту, тормозные колодки заменял изношенные. Но тоже, если на то пошло, у меня и черная шинель была, и фуражка с козырем - два пальца от брови, и не меньше я прав имел - смотреть перед собою суровым взглядом и никому не уступать дороги.
А вот однажды - они меня удивили. Это на нашей же Сакко-Ванцетти было, в летнее воскресенье. Я вышел погулять с сестренкой и вдруг увидел толпу возле трамвая. Ну, вы знаете, как это бывает, когда что-нибудь такое случается - кого-нибудь сшибло там или затянуло под вагон. Как же это всем интересно, и как приятно, что не с тобою случилось, и какие тут начинаются благородные вопли. "Безобразие, судить надо!.. Хоть бы кто-нибудь "скорую" вызвал…" А я с чего начал, когда подошел? На кондукторшу разорался - куда смотрит, тетеря, отправление дает, когда еще люди не сели. Так я ее с песком продраил - она и ответить не могла, сидела на подножке, вся белая. Я и вожатому выдал - дорого послушать, на всю жизнь запомнит, как дергать, в зеркальце не поглядев. Но между прочим, под вагон я не заглянул. Мне как раз перед этим рассказывали в подробности, как моего батю по частям собирали под откосом. Я это не в оправдание говорю, какие тут оправдания, но не можешь отойди сразу, а языком трепать - это лишь себе облегчение, не вашему ближнему. А тот между тем лежал себе - безгласный и невидный, прямо как выключенный телевизор. И никто даже толком не знал, что там от него осталось.
Тут они подошли, эти трое. Вернее, они вшестером прогуливались, но девок оставили на тротуаре, - а я там не догадался сестренку оставить, - и пошли на толпу "все вдруг", разрезали ее, как три эсминца режут волну на повороте. И сразу они смекнули в чем дело, и двое скинули шинельки, с ними полезли под вагон, а третий держал толпу локтями, чтоб не застила свет. Там они вашего ближнего положили на шинель, а другой прикрыли сверху и выволокли между колес. Ничего с ним такого не случилось, помяло слегка и колесной ребордой отрезало подошву от ботинка вместе с кожей. Правда, кровищи натекло в пыль, но от этого так скоро не умирают, он просто в шоке был, потому и молчал.
И пока мы за него стонали и охали, они ему перетянули ногу - девка одна сердобольная пожертвовала косынку - похлопали по щекам, подули в рот. А третий уже схватил таксишника и сидел у него на радиаторе. Ну, правда, шофер и не артачился, он своего знакомого узнал, с которым вчера выпивали, перекрестился и повез его с диким ветром в поликлинику. Тогда они почистились, надели шинельки и ушли к своим кралям. И вся музыка… Но отчего мы все сделались, как вареные раки, когда поглядели им вслед, как они уходят спокойненько по Сакко-Ванцетти, - они за все время не сказали ни слова!
Когда-нибудь поймем же мы, что самые-то добрые дела на свете делаются молча. И что если мы руками еще можем какое-то добро причинить ближнему, случайно хотя бы, то уж языком - никогда. Но я уже тут проповеди читаю, а мне самому все проповеди и трезвоны давно мозги проели, я уж от них зверею, когда слышу. Почему эти трое и остались для меня самыми лучшими людьми, каких я только знал. Почему же я и на флот напросился, когда мне пришла повестка. Мечтал даже с ними встретиться, думал - вот таких людей делает море. Романтический я был юноша!
Ну, потом я поплавал и таких трепачей повстречал, каких свет не видывал. А самые худшие - которые подобрее. Они вам, видите ли, желают счастья, - так что язык у них не устанет. А если они к тому же всей капеллой споются - лучше сразу бежать, куда глаза глядят, кто остался - считай себя покойником. По мне, так этот самый Ватагин, например, такой же покойник, как и Ленка, хотя он-то выжил, не канул. Я с ним плавал в его последнем рейсе ничего в нем уже не осталось легендарного, одна тревога: что теперь говорят про него, после этой истории? А что могли говорить? Что мне вот этот "маркони" рассказал про Ленку? Хотя бы новую сплетню родил, а то ведь, как попугай, повторял, что рыбацкие жены писали в своих заявлениях: бегают к матросам в кубрик, всем желающим - пожалуйста, потом деньги с аванса дерут. И при всем, она для него - "отличная девка". Значит - своя? Ну, а своему-то мы куда охотнее гадим.
Я думал - ведь она с нами ходила в море, разве это дешево стоит? Ведь какая-нибудь Клавка Перевощикова не пошла бы, она по-другому устроится. Она тебя встретит, такая Клавка, на причале, повиляет бедрами, и ты пойдешь за нею, как бык с кольцом в ноздре. И - не прогадаешь, если не будешь особенно жаться, пошвыряешься заработанными, как душа того просит. Она тебе на все береговые, на пятнадцать там или семнадцать дней, лучшую жизнь обеспечит тепло и уют, и питье с наилучшей закусью, и телевизор, и верную любовь. В городе водки не будет - она достанет, сбегает к "Полярной стреле", у знакомой буфетчицы в вагоне-ресторане перекупит ящик. И рыбы она достанет какой в нашем рыбном городе и не купишь. Все тебе выстирает и выгладит, разобьется для тебя, выложится до донышка. И только успеешь во вкус войти разбудит однажды утром и скажет: "Проснулся, миленький? Не забыл - сегодня тебе в море. На вот, поешь и опохмелись…" За Нордкапом очухаешься - ни гроша в кармане, да они и не нужны в море, зато ведь вспомнить дорого! И светлый образ ее маячит над водами. Месяца три маячит, я по опыту говорю, а в это время она себя другому выкладывает до донышка. Вернешься - можешь ее снова встретить, а можешь - другую, она ничем не хуже. Сколько хотите таких в порту сшивается, - капитал сколачивают, а потом уезжают в теплые края, так и не сходивши в море.
А Ленка - ходила. Не знаю, зачем она себе такую карьеру выбрала, - но на берегу ей любые подвиги сошли бы, а в море сплетни разносятся без задержки, как круги по воде от камня. Тут ведь мы все - "братишки", какая нам корысть языком чесать, если не к корешу сочувствие. И самые трезвые разума лишаются, а Ватагин и без того не слишком трезвый был. Ведь он как будто все про эту Ленку знал, когда с ней сошелся, - и что на самом деле было, и что сверх того натрепали, что же переменилось? А то, что круги пошли. Что все его хором из беды выручали. Беседы с ним вели - и с ним, и с Ленкой. А в это время жену его, с которой он уже разводиться собрался, науськивали писать цидули в управление. И он сдался, Ватагин, сам же и вычеркнул Ленку из роли. И уж ей-то, конечно, не преминули доложить.
А после, когда это все случилось, те же добренькие себя и показали. Просто удивительно, как быстро они назад отработали! Вчера спасали, а сегодня - руки ему не подавали, требовали собрание провести, обсудить моральный облик, без скидки на производственные успехи, предложить ему с флота уйти. И кто же спас его тогда - Граков! Буквально он его за уши вытащил и все речи оборвал на полуслове. А как он это сделал - снял его с плавсостава и к себе приблизил, чуть не правой рукой назначил в отделе добычи. Так что все ватагинские радетели к нему же попали в подчинение. Ну, а тут, сами понимаете, не повякаешь…
А дальше вы спросите, что с ним стало, с этим Ватагиным? А помните бывшего моего кепа, который к нам подходил в "Арктике", с Граковым? За минеральненькой еще бегал… Вот он и был Ватагин.
8
С утра, конечно, новости. Старпом наш - отличился ночью, курс через берег проложил. Это уж рулевой принес на хвосте, все новости из рубки - от рулевого. Ночью показалось старпому, что порядок течением сворачивает, и он его решил растянуть. Определился по звездам, да не по тем, и - рулевому: "Держи столько-то". Ну, дикарь и держит, ему что. Хорошо еще, кеп вылез в рубку, сунул глаза в компас, а то бы еще полчаса - и мы в запретную зону вошли бы, с сетями за бортом. А там уже на них норвежский крейсер зарился. Плакали бы наши сети, он бы их тут же конфисковал. То-то крику из-за этого было в рубке!
Я думал - какой же он теперь придет, старпом, нас будить? Ничего, голосу его не убыло.
- Пад-дъем!
Димка с Аликом расшевелились, начали одеваться. Ну, эти - пускай, им кажется - если они первыми начали, то первыми и кончат. Черта с два, они на военке не плавали. Наши все старички еще полеживали.
Старпом сел на лавку. Подбадривал нас:
- Веселей, мальчики, веселей. Сегодня рыбы в сетях навалом.
- Не свисти, - это Шурка ему, Чмырев, из-за занавески. - Десять селедин там, кошке на завтрак, и тех сглазишь. Старпом, слышно, повернулся к нему, скрипит дождевиком. Ему, конечно, обидно, когда ему грубят. Шарашит его, но ответить он не смеет. Шурка все-таки старый матрос, а он старпомом первую экспедицию плавает - какой у него, архангельского, авторитет? И про ночные его подвиги нам известно.
- Чего "не свисти"? Поглядел бы, как чайки над порядком кружатся. Они дело знают.