Однако к тому можно указать, что обычный способ их сражения состоял всегда либо в многократных ударах хвостом, либо в лязганьи челюстями, о случаях же, подобных нашему, никогда не слыхивали даже старейшие и опытнейшие китоловы. К тому ж я поручился бы, что строение и сила китовой головы замечательно приспособлены для такого вида нападения: самая выступающая часть ее почти так же тверда и жестка, как железо, воистину я не могу ее сравнить ни с чем, кроме как с внутренней стороной конского копыта, на котором не оставят ни малейшего отпечатка ни острога, ни гарпун. Глаза и уши его отодвинуты от передней части головы примерно на треть всей длины и при такой атаке не подвержены опасности ни в малейшей степени. Во всяком случае, все обстоятельства, взятые вместе, все, что произошло перед глазами моими и вызвало тогда в моей голове впечатление обдуманного и рассчитанного китом ущерба (многие из каковых впечатлений я не могу нынче припомнить), уверило меня, что я в своем мнении прав. Положительно, во всех отношениях это был доселе неслыханный случай, возможно, самый незаурядный в рыболовецких анналах.
Глава III
21 ноября. Утро забрезжило над жалкой компанией нашей. Погода была хорошей, однако ветер дул сильным бризом с зюйд-оста и море изрядно волновалось. Ночью в каждом из ботов устроены были вахты, чтобы прибой не принес ничего из рангоута и прочих предметов (продолжавших откалываться от остова) и не повредил лодки. На восходе мы стали думать что-нибудь сделать, что именно, мы не знали. Мы отвязали лодки и прибыли к кораблю посмотреть, нельзя ли сохранить еще что-нибудь важное, но все выглядело унылым и заброшенным, и мы долго и тщетно искали что-нибудь полезное; не нашли ничего, кроме нескольких черепах, таковых у нас уже было достаточно, или по крайней мере столько, сколько можно было безопасно сложить в лодки, и большую часть утра мы плавали вокруг корабля в некой пустой праздности. Мысли о том, как поддержать существование наше, не тратить времени и суметь найти утешение, куда бы Бог нас ни повел, довели нас до совершенного ощущения бедственного и одинокого состояния нашего. Воистину, мысли наши бродили вокруг корабля, хотя и разбитого и затонувшего, и мы едва ли могли выкинуть из головы мысль, что он продолжает защищать нас. Некие изрядные усилия в положении нашем вполне были необходимы, как и многие вычисления, касающиеся средств, могущих обеспечить существование наше на срок, возможно, весьма долгий, и провизии для возможного освобождения нашего. Согласно решению нашему, все принялись обрывать для парусов на боты легкие паруса с корабля, день был проведен в изготовлении их и установке. Мы изготовили себе мачты и прочий необходимый легкий рангоут из обломков. Каждый бот оснастили двумя мачтами, для бом-кливера и двух гафельных парусов. Гафельные паруса были устроены так, чтобы в случае сильного ветра на них можно было взять два рифа. Мы продолжали наблюдать за остовом, чтобы найти пригодные вещи, и в течение дня держали на обрубке фок-мачты одного человека, чтобы он смотрел за кораблями. Работе нашей весьма не способствовало усиление ветра и моря, а буруны, почти непрерывно прорывающиеся в лодки, вызывали у нас большие опасения, что мы не сможем сохранить провизию сухой, и превыше всего служила к постоянному возрастанию тревоги слабость самих ботов во время непогоды, неизбежно будущей возникать. Чтобы как можно лучше приготовиться к ней и вдобавок усилить тонкий материал, из которого они были изготовлены, мы взяли с корабля несколько легких кедровых досок (предназначенных для починки ботов в случае аварий), коими нарастили борта над планширем примерно на шесть дюймов. Это, как выяснилось впоследствии, принесло в том бесконечную пользу, я положительно убежден, что без них бы мы не спаслись – лодки набрали бы столько воды, что всех попыток двадцати таких слабых, голодных существ, коими мы стали впоследствии, было бы недостаточно для их сохранения, но нам тогда казалась более насущной и заботами нашими руководила защита провианта от соленой воды. Мы разместили его под прикрытием дерева, имеющегося с обоих концов вельбота, завернув в несколько слоев полотна. В тот день я произвел наблюдения, измерил широту и долготу, на которой мы оказались. Нас отнесло ветрами за последние сутки на сорок девять миль, поэтому, думается, здесь должно быть сильное течение, все время сносившее нас на норд-вест. Мы не смогли завершить в один день паруса наши; нужно было уделить внимание и множеству мелких приготовлений для окончательного оставления корабля, но пришел вечер и положил конец трудам нашим. Мы сделали те же приготовления, чтобы безопасно причалить лодки, и предались ужасам еще одной бурной ночи. Ветер продолжал дуть сильно, держа тяжелое море и меняясь примерно от зюйд-оста к осту и ост-зюйд-осту. Когда пал мрак ночи и вынудил нас прервать занятие, отвлекавшее нас от некоторых реалий положения нашего, мы все снова онемели и пали духом: в предыдущий день многие выказывали живость значительную, когда внимание их было полностью занято исследованием обломков и изготовлением лодочных парусов и мачт, но, перестав этим заниматься, они впали во внезапный приступ меланхолии, и несчастие положения их нашло на них с такой силой, что наложило на них оковы крайнего бессилия, доходящего почти до обморока. Запасы наши были едва тронуты – аппетита не было вовсе; а поскольку вода у нас была в большом избытке, мы позволяли себе частое и обильное питье, в коем, казалось, постоянно нуждались пересохшие рты наши. Хлеба никто не просил. Продолжающееся всю ночь состояние тревоги исключало все надежды на сон, ум мой все еще выказывал крайнее отвращение к примирению с мрачным событием (хотя оно было от меня уже почти в двух днях времени). Я лежал на дне бота и понуждал себя к размышлению, безмолвные молитвы мои взывали к милосердному Богу о защите, в которой мы так нуждались. В иные разы, правда, брезжила легкая надежда, но тогда чувство, что помощь и спасение наше препоручены единственно воле случая, изгоняло ее из головы моей. Крушение – таинственное и жестокое нападение животного, внезапная поломка и затопление судна, побег наш с него и тогдашняя одинокая и несчастная доля наша – все быстро и ошеломительно минуло в воображении моем; утомленный усилиями тела и духа, я заполучил ближе к утру часовую передышку от моих волнений во сне.
22 ноября. Ветер оставался таким же, и погода продолжала быть замечательно хорошей. На восходе мы снова привели лодки к ветру и продолжили поиски могших всплыть предметов. Около 7 часов палуба начала сдавать, и все признаки указывали на скорое ее разрушение, жир потек из трюма и полностью покрыл поверхность моря вокруг, все переборки сломались, и когда корабль окатывал неистовый и бесперерывный прибой, он гулял всеми своими стыками и швами. Видя, наконец, что с остовом нельзя больше сделать ничего или почти ничего, и осознавая важность того, чтобы, обладая покамест запасами, использовать время с наибольшей пользой, я поплыл к боту капитана и спросил его, что он намерен делать. Я сообщил ему, что палубы корабля разрушены и что, по всей вероятности, скоро он развалится на куски, что, оставаясь здесь, больше никаких целей достичь нельзя, поскольку ничего больше достать оттуда невозможно, и что мое мнение таково, что не следует терять времени и нужно сделать все возможное, чтобы достичь ближайшей земли. Капитан ответил, что еще раз подойдет к кораблю и осмотрит его, и, дождавшись 12 часов, чтобы произвести наблюдения, сразу же примет решение. Тем временем к полудню все наши паруса были закончены, а лодки приготовлены к отбытию. Этой ночью мы перешли экватор и продрейфовали девятнадцать миль. За последние сутки ветер значительно изменился и стал дуть к востоку. Навигационные вычисления наши были завершены, и капитан, посетив остов, созвал совет, состоящий из него, первого и второго помощников, которые направились в его бот, чтобы обменяться мнениями и выработать наилучшие способы к безопасности и спасению нашим. Всего нас было двадцать человек, шестеро из которых были черные, и у нас было три бота. Мы сверились с атласами нашими, чтоб найти ближайшую землю, и обнаружили, что это Маркизские острова. Рядом были Острова Сообщества, об этих островах мы ничего не знали, мы предполагали, что даже если они и обитаемы, то дикарями, к которым у нас было столько же страха, как к стихии или даже к самой смерти. У нас не было карт, которые поддерживали бы вычисления наши, и поэтому мы должны были определяться только по атласам. Также капитан полагал, что в окрестностях Сандвичевых островов сейчас сезон ураганов и что держать курс туда поэтому небезопасно. Таким образом, принимая все это в рассмотрение, для нашего освобождения наиболее целесообразно было проложить курс по ветру, на юг, достичь переменных ветров и затем предпринять попытку пройти на восток до берегов Чили или Перу. В соответствии с тем были сделаны приготовления для немедленного отбытия. Бот, в котором я имел счастие, или, скорее, несчастие, пребывать, был худшим из трех: будучи много раз пробитым во время рейса, он был стар и залатан. Даже лучшие вельботы крайне хрупки, это самая хрупкая из лодок, они, что называется, обшиты внакрой и сделаны из материала самого легкого, чтоб грести с наибольшей возможной скоростью согласно нуждам того дела, которому предназначены. Изо всех видов судов они слабейшие и наиболее хрупкие и владеют перед прочими единственным достоинством – легкостью и плавучестью, что позволяет им податливее тяжелых держаться над морским волнением. Качество сие, однако, предпочтительнее любого другого, и в нашем положении я не обменял бы его, старый и шаткий, даже и на корабельный баркас. Я совершенно уверен, что таковому свойству наших ботов мы более всего обязаны сохранением нашим в продолжение многих дней и ночей штормов, в какие мы впоследствии попадали. Принимая во внимание, что моя лодка была слабейшей, в ней разместили шестерых, в то время как боты капитана и второго помощника приняли обе по семеро. В половину первого мы оставили корабль, направив курс почти на всех парусах на зюйд-зюйд-ост. В четыре часа пополудни мы полностью потеряли его из виду. Много томительных и печальных взглядов бросали мы назад.
С тех пор мне часто вчуже казалось, что крайней слабостью и глупостью со стороны нашей было смотреть на разбитое и затонувшее судно с такой неумеренной нежностью и жалостью, но, казалось, покинув его, мы расстались со всякими надеждами и отклонили от него курс наш скорее от отчаяния. Мы решили в своих ботах держаться вместе, как можно ближе друг к другу, чтобы оказывать в случае происшествий помощь и присутствием друзей уменьшать уныние мыслей наших. Случай наш уверил меня, что несчастие и в самом деле любит компанию – лишенные помощи и поддержки друг друга, были среди нас многие, чей слабый дух, я уверен, пал бы перед мрачными воспоминаниями о прошедшем бедствии и кто не обладал рассудком или твердостью, достаточными для созерцания приближающейся судьбы нашей без ободрения от вида более твердых товарищей их. Ветер был сильным весь день, и море очень волновалось, наша лодка постоянно набирала через щели воду, так что мы вынуждены были все время держать одного вычерпывающего. В течение ночи погода стала крайне бурной, и волны то и дело обрушивались на нас. По договоренности мы разделились на две вахты, одна из которых должна была постоянно бодрствовать и работать по лодке: вычерпывать; устанавливать, натягивать и выравнивать паруса. Этой ночью мы шли курсом нашим все вместе весьма хорошо и много имели возможностей беседовать с людьми из других ботов, причем рассматривались с разных сторон способы и возможности спасения нашего. По общему мнению, более всего можно надеяться на встречу с каким-нибудь судном, и, вероятнее всего, китобойным, огромное количество которых мы полагали крейсирующими на той широте и в тех морях, куда мы держали тогда курс. Но это была лишь надежда, исполнение которой ни в коей мере не зависело от наших усилий, но единственно от случайности. Поэтому было сочтено неблагоразумным в предвкушении встречи с ними сбиваться с курса, чтоб хоть на мгновение потерять из виду добрую вероятность, которая, Провидением Господним, имелась для нашего достижения суши предписанным себе маршрутом. Поскольку это наиболее всего зависело от разумных вычислений и от наших трудов, мы приняли, что провизии и еды при малом довольствии хватит нам на шестьдесят дней, что с пассатом, которым мы тогда шли, мы сможем покрывать в среднем расстояние один градус в день, что позволит нам в 26 дней достичь области переменных ветров, а потом еще в тридцать, самое большее, при хоть какой-нибудь благосклонности стихий, достигнуть берега. С этими соображениями начали мы путешествие наше, общая ошибочность которых и последующие уныние и страдания, которые мы претерпели, будут в дальнейшем показаны.
Довольствие наше состояло поначалу из хлеба: одна лепешка весом примерно в фунт и три унции и полпинты воды в день на каждого. Само по себе скудное количество это (менее трети того, что требуется обычному человеку) мы, однако, приняли без роптаний, и часто потом славили Бога даже за такую малость, данную нам в нищете нашей. Темнота еще одной ночи овладела нами, и, в первый раз разделив свой паек хлеба и воды, мы уложили в лодке утомленные тела наши и попытались немного передохнуть. Естество, наконец, утомилось от внимания и тревог предыдущих двух ночей, и сон нечувствительно пришел к нам. Сновидения не могли взломать крепкое оцепенение забытья, сковавшее тогда ум, а что до меня, то мысли мои так меня преследовали, что роскошь сия все еще была незнакома глазам моим. Каждое воспоминание было свежо еще передо мной, и я лишь несколько раз задремал в промежутках между моими надеждами и страхами, коротко и недостаточно. Темный океан и зыбкие воды было ничто, едва ли, кажется, в ту минуту испытывал я страхи быть поглощенным ужасной бурей или разбиться о подводные скалы вместе со всеми другими обычными предметами боязливых размышлений – мои мысли до появления нового дня полностью поглощены были мрачным видом обломков, и ужасным обликом кита, и его местью.
23 ноября. В сундуке моем, который мне посчастливилось сохранить, было несколько мелких предметов, которые оказались для нас очень полезными; среди прочего: восемь-десять кусков писчей бумаги, свинцовый карандаш, комплект одежды, три маленьких рыболовных крючка, складной нож, служащий нам, помимо прочих полезных целей, еще и лезвием. Продолжать делать какие-нибудь записи я мог, однако, с большим трудом из-за непрекращающейся качки, неустойчивости бота и постоянных морских брызг. Вдобавок к перечисленных предметам в лодке был фонарь, пороховница и две-три свечи, всегда хранящиеся там во время китовой охоты. В дополнение ко всему этому капитан сохранил мушкет, два пистоля и банку с приблизительно двумя фунтами пороху, последний он разделил в равных долях меж тремя лодками и дал второму помощнику и мне по пистолю. Когда пришло утро, мы оказались довольно близко друг к другу, а ветер значительно усилился со вчерашнего дня; посему мы вынуждены были зарифить паруса, и хотя не ожидали какой-нибудь особенно большой опасности от тогдашней силы ветра, в лодках стало весьма неудобно из-за частых брызг волн, отчего тела наши были все время мокрыми от соленой пены. Мы, однако, держались курса до двенадцати часов, когда произвели вычисления, елико способны были в условиях того, что вода нас обливала, а море делало бот крайне неустойчивым. В этот день мы оказались на широте 0°58’ S, снова перейдя экватор. Мы бросили мысль продолжать хоть сколько-нибудь правильный долготный подсчет, не имея ни телескопа, ни лаглиня. Ветер немного умерился после полудня, но к ночи снова начал дуть почти ураганом. Мы начали теперь опасаться за маленькую барку нашу: она была так худо рассчитана с точки зрения силы, чтобы противостоять волнению моря, что требовался постоянный труд одного человека, чтобы держать ее сухой. После полудня нас окружили дельфины, которые в огромном количестве играли вокруг нас и следовали за нами всю ночь.