"Холоба-болоба, уходи моя хвороба,
В зачарованы леса, в заколдованы места
Лешему там попадися,
Да сквозь землю провалися…"
- Серьезный аргумент, - Непрядов усмехнулся. - И что, действует?
- А-а как же! - хитрил Скиба. - При том в самый раз будет, если на ночь принять ещё пару таблеток аспирина, а в тёплые шерстяные носки, перед тем как надеть их, сыпануть по полпачки сухой горчицы. Поверьте уж, что всю лихоманку как рукой к утру снимет.
- Тоже мне, великий знахарь нашёлся, - проворчал подошедший доктор Целиков. - Пеницелин его, знаете ли, не устраивает.
- Таков мой организм, извольте мне простить… - с вежливым поклоном продекламировал штурман.
- Дождёшься у меня, пушкинист несчастный, - пригрозил доктор. - Вот как всажу вот тебе в задний филей лошадиную дозу антибиотика, так сразу узнаешь, как надо от твоего "нестойкого берегового насморка" лечиться.
Для порядка немного повздорив, доктор всё же разрешил штурману попробовать на ночь аспирин с горчицей. Оба сошлись на том, что хуже не будет.
Егор и сам знал, что это был испытанный метод выгонять в море всякую простуду. "Пускай будет так, - рассудил он про себя. - Раз у штурмана с юмором всё в порядке, значит, не пропадёт" - и взмахом руки повелел Скибе отправляться в каюту. Пока что можно было обойтись и без него. А со штурманскими обязанностями вполне справлялся помощник Имедашвили. Лодка шла на глубине постоянным курсом и заданной скоростью. До утра не предвиделось ничего такого, что могло бы нарушить это устоявшееся движение субмарины в пространстве и во времени.
Вестовой доложил, что в кают-компании стол накрыт к вечернему чаю. Что бы там ни случилось - расколись пополам небо или высохни океан - истинный подводник никогда не изменит привычке приложиться после вахты к горячей кружечке крепкого напитка. Чай и взбодрит, и согреет, и развяжет языки, чтобы, как водится, посудачить о житии отсечном - какие ж еще новости могут быть под водой?
Тому, кто не служил в подплаве, трудно себе представить, что такое настоящий подводный чай "по-флотски". Впрочем, рецепт его не Бог-весть какой: всего лишь круто заваренный и до приторности сладкий. И, тем не менее, он настолько неповторим, насколько подлинно самоварный, с угольками и дымком, отличается от вскипячённого на газовой плите. Истинно подводный чай имеет цвет прокопчённого кирпича, а также привкус ржавчины от цистерны питьевой воды. Он до последней молекулы пропитан самим отсечным воздухом, настоянном на неистребимых запахах корабельного железа, сурика и тавота. И всё это сдобрено дыханием морской просоленной влаги. В подплаве пьют этот напиток "богов и мореходов" и с клюквенным экстрактом, и со сгущёным молоком, а то и с лимончиком - кому что нравится. Но это всегда подводный и фирменный - всем чаям чай.
Отоспавшись, Чижевский появился в кают-компании по обыкновению элегантный и подтянутый. С начальственно-вежливой улыбкой на выбритом лице, благоухая одеколоном, он сел рядом с Егором.
- Ты знаешь, милорд? - по старинке запросто признался он, намазывая на галету сливочное масло. - Мне под водой снятся исключительно вещие сны. И заметь: на берегу иной раз донимает бессонница, ну а здесь - никогда. Просто проваливаешься в цветные и безмятежные тартарары.
- Что ж, в море каждый раз возвращаешься в молодость, - рассудил Егор, - а на берегу, наверно, продолжаешь стареть.
- Но-но! - запротестовал Эдуард. - Ты жене только об этом не говори, а то в момент "дублёра" тебе найдёт. Или же вообще… сбежит, как от меня моя первая благоверная, - и он таинственно подмигнул, мол, знаешь, о ком идёт речь.
- Благодарю за совет, но раньше надо было предупреждать, - с кривой ухмылкой напомнил Егор.
Чижевский хлопнул себя ладонью по лбу, будто и впрямь запамятовал, что с Непрядовым произошло.
- Ах, да! Нас ведь обоих на вороных прокатили…
- Зато теперь у тебя нет причин жаловаться на судьбу.
- Ты знаешь, старик? - Эдуард понизил голос до интимного полушёпота. - А ты ведь прав. Теперь у меня вполне нормальная жена, ну а дочка… - он зажмурился от избытка отцовских чувств, - это просто чудо. Только теперь узнал, что ничего нет слаще, чем поцелуй родного маленького человечка. А как малышенька моя радуется, когда домой со службы прихожу!
- Я понимаю тебя… Дети это ведь наша совесть, пропущенная через фильтры собственных неудач и ошибок. Пожалуй, именно в этом суть их чистоты.
- И заметь, - Чижевский вскинул руку с двумя отогнутыми пальцами, словно клятвенно заверяя, - бездетные семьи всегда ущербны и потому непрочны, ломки и холодны как первый осенний лёд.
На это Егор лишь вздохнул, пряча горькую усмешку. Снова немым укором встал перед ним "сам третей", его собственный сынишка, перед которым нечем было оправдаться за несостоявшуюся семью. Ни в чём не хотелось упрекать Катю. Но он-то не мог не знать, на что шёл, связывая с ней свою судьбу-неудачницу.
- А что Лерочка? - спросил Егор как бы невзначай. - Виделись вы потом?
Эдик помолчал, прежде чем ответить. Очевидно, вопрос не слишком-то был ему приятен.
- Потом, как говорится, суп с котом… Да и какой смысл в том, чтобы встречаться и ворошить прошлое. И того достаточно, что расстались мы вполне мирно, по взаимному согласию, - помешав ложечкой в стакане, заметил. - Слышал, сошлась там у себя в Риге с каким-то глубоким старичком-профессором, божьим одуванчиком от медицины, - и подмигнул, презрительно улыбаясь. - Как в том анекдоте, увлекается платонической любовью после прогулок на свежем воздухе…
По всему чувствовалось, что старая рана всё же не зарубцевалась в его настрадавшейся душе, и потому он с таким пренебрежением, явно привирая, говорил о своей прежней жене. Егор невольно пожалел, что спросил об этом. Чижевский как-то сразу помрачнел и замкнулся, утратив интерес к дальнейшей откровенности. Они помолчали, допивая уже остывший чай.
Глянув на часы, Непрядов с трудом подавил зевоту.
Чижевский отставил стакан и предложил:
- Разреши-ка мне, командир, по старой памяти дублёром постоять ночную вахту, тем более что я хорошо выспался. А то от штабной работы, боюсь, геморрой наживёшь… - и лукаво подмигнул, припоминая присказку:
"Как от буя и до буя, штурман мечется, лютуя,
И от буя до буя, он не видит ни…"
- Добро, - согласился Егор, снисходительной улыбкой оценивая штабной юмор своего приятеля. - Лютуй себе на здоровье - дублёром Колбенева. Он сейчас правит бал в центральном. Я же, с твоего позволения, пару-тройку часиков приспну, - и предупредил. - Будите, в случае чего.
- Естественно, - Чижевский горделиво тряхнул головой, поднимаясь из-за стола.
Мельком глянув на себя в зеркало, привинченное к переборке, он поправил пилотку, одёрнул китель и лишь после этого шагнул к лазу, ведущему в центральный отсек. Вновь Эдуард был по-старпомовски решителен, властен и неколебим, хотя бы на короткое время отдаваясь своей несостоявшейся мечте, когда-то манившей его на командирский мостик.
Что ж, и это Егор мог понять, про себя ничуть не насмехаясь и не осуждая своего старого соперника. Ведь несбывшаяся мечта тем и хороша, что её вожделенным теплом в мыслях можно согреваться сколь угодно долго. Тогда как исполнившееся желание порой настолько приедается, что не трогает ни ума, ни сердца.
Непрядов крепко устал и хотел спать. Но сразу же завалиться в койку, тем не менее, не спешил. На сон грядущий он по устоявшейся привычке непременно обходил все отсеки. Без этого всё равно спокойно не смог бы уснуть, прежде не убедившись, что на корабле полный порядок.
Стараясь не слишком греметь задрайками дверей и кремальерами лазов, Егор пошёл по отсекам. Все свободные от вахты моряки уже засыпали. Подводная тишина казалась особенно таинственной и гулкой. Даже малейший звук, будто в глубокой сталактитовой пещере, мгновенно разносился по всем закуткам и корабельным "шхерам".
Движение ощущалось забортными шорохами и еле уловимыми всхлипами водяных потоков, струившихся по наружному лёгкому корпусу. Электромоторы неслышно работали на винт. И лодка огромной рыбой перемещалась в немой бездне подводного пространства, пошевеливая плавниками рулей.
Это нескончаемое движение в океанской бездне Егор воспринимал всей своей человечьей сутью. В сознании происходило какое-то невероятно сложное взаимопроникновение собственного биологического естества и одухотворённой корабельной плоти. Даже лодочные системы и кабели становились как бы логическим продолжением командирских кровяных сосудов и жил. Это было нечто схожее с тем фантастическим перевоплощением, какое обыкновенный человек, вероятно, должен был бы испытывать, превращаясь в сказочного богатыря, или в жуткого монстра. Он не стыдился эксцентричных мыслей, потому что не разучился мечтать. Лодка стократ множила его разум и силы. Очень хотелось, чтобы в экипаже разделяли бы хоть сотую долю его убеждённости и чувств. Тогда, думалось, они все вместе действительно были бы под водой удачливы и неуязвимы, будто находясь под покровительством самого "дядьки Черномора"…
Вахта, как и положено, шла своим путём. Люди бодрствовали на боевых постах. Через равные промежутки времени в центральный поступали доклады о состоянии корабельных систем и механизмов. Да и Чижевский, судя по всему, не забыл своё прежнее старпомовское ремесло. Хватка у него по-прежнему оставалась железной.
Во втором отсеке Непрядов заглянул в каюту, где отлёживался больной штурман. Вспомнилось, что это был тот самый закуток, именуемый на флотском сленге "шкафом", который некогда занимал и он сам, еще в пору старпомовской службы. Скупое убранство этого подводного жилья почти не изменилось с тех пор, как Егор оставил его, уезжая на командирские классы. Разве что на переборке теперь вместо графика дежурств висел в той же самой деревянной рамке портрет Пушкина.
В закутке было душновато. Включённая электрогрелка исходила жаром и запахом окалины. Скиба полулежал на кожаном диване, укрывшись до пояса одеялом. В руках у него была книга в потрепанной обложке, которую он читал с явным удовольствием.
- Значит, так мы болеем? - участливо сказал Егор, переступая через комингс.
- А мы здесь, знаете ли, вдвоем с Александр Сергеичем…
- Что это у вас? - Непрядов кивнул на книгу.
Скиба повернул её обложкой, давая прочитать название. Это был "Временник пушкинской комиссии".
- Почти весь комплект довоенного выпуска удалось по случаю достать, - похвастал штурман. - Редкая удача.
- Всерьез увлекаетесь? - полюбопытствовал Егор, уже догадываясь, почему доктор называл Скибу "пушкинистом".
Рябоватое лицо штурмана вновь озарилось умиротворённым, восторженным светом.
- Водится за мной такой грех… - и сразу же почему-то насторожился, согнав с лица блаженную улыбку. - А что, не одобряете?
- Отчего ж, - успокоил его командир. - Да и какой же русский не любит Александра Сергеевича?
- Вот и я говорю, - опять воспрянул духом Скиба, как бы продолжая упрямо гнуть свою линию. - Какое это превеликое счастье, что у нас есть Пушкин. В море он воспринимается совсем не так, как на берегу. Становится понятнее, роднее, ближе… Только под водой можно испытать то состояние, когда дремлющий разум пробуждается стихами. Но так бывает, когда остаёшься наедине с самим собой и… вдвоем с Александр Сергеичем. Ведь некоторые его стихи имеют чудесное свойство регенерировать в отсеке скудный запас кислорода собственной мысли. Живительная тайна этого солнечного гения как бы приоткрывается исключительно для тебя. Ты входишь в неё, будто в заветную дверцу, и коридором познания идёшь, как к себе домой.
Штурман в сильном возбуждении сел на койке, поджав под себя ноги.
- А знаете? - воздел он к подволоку указательный палец. - Гоголь все-таки был прав, когда утверждал, что это тот русский человек, который явится потом, через двести лет… Мне, например, он явился гораздо раньше. Да он и вообще от нас никуда не уходил. Он же адмирал наших душ, а мы с детства все - его матросы.
- Можно подумать, что у вас не штурманский, а гуманитарный диплом, - не без умысла зацепил Непрядов штурмана. Его витиеватая речь не могла не вызвать снисходительной командирской улыбки.
- Ну вот, и вы о том же, - с обидой проговорил Скиба. - Я же толкую, что есть Пушкин для меня как для подводника до мозга костей, - и тут же уточнил. - По крайней мере, таковым хотел бы себя зреть и осязать.
- Да что вы, Андрей Борисович! Это ведь и не в обиду и не в укор, - попытался успокоить его Егор. - Каждый из нас волен избрать в жизни своего советчика и кумира. Чей же ваш-то хуже других?
- Вот именно! Я ж не мешаю, скажем, Льву Ипполитовичу каждый день советоваться с Ильичом… - намекнул он, поводя глазами в сторону соседней каюты, которую занимал замполит.
- Это вещи разнополярные, - напомнил Егор. - Полагаю, с каждым из наших кумиров можно и нужно советоваться, но по своим, отдельно взятым вопросам.
- Вот если б все так понимали…
- Ну, что ж, - обнадёжил Непрядов. - Разберёмся как-нибудь. Не хлебом же единым жив подводник… - и пожелал, вскинув руку со сжатым кулаком. - А вы поправляйтесь. Вы нужны экипажу, Анатолий Борисович.
Непрядов задвинул дверь, с жалобным визгом прокатившуюся на роликах, и отправился в первый отсек, самый большой и плотно населённый, где моряки по обыкновению спят "в обнимку" с промасленными торпедами. Про себя успел заметить, что отношения у замполита с некоторыми офицерами далеко не сахарные. Тот, видимо, силился подмять под себя даже самых упрямых и несговорчивых, вроде Скибы. Пока трудно было, ни в чём как следует не разобравшись, принимать чью-либо сторону. Но уже становилось ясно, что Собенин всё же не подарочек, с ним не так-то просто найти общий язык.
Когда Егор, надавив на задрайку, открыл крышку лаза, в полутёмной пещере носового отсека раздался дружный взрыв хохота. И сразу же последовал требовательный окрик:
- Да тише вы, жеребцы! А то зараз всех по койкам раскидаю.
Нетрудно было догадаться, что этот властный голос принадлежал старшему лейтенанту Дымарёву. Исходил он из самой гущи моряков, столпившихся в носовой части лодки у торпедных аппаратов, где тускло светили два гермоплафона.
Появление командира никто не заметил, и Непрядов, осторожно ступая по гулким паёлам, пошёл вдоль навесных коек, протянувшихся в два яруса вдоль бортов. В отсеке было довольно прохладно. Моряки, кутаясь в одеяла, меховые куртки и ватники, самозабвенно слушали старлея, восседавшего на деревянном ящике из-под консервов. По всему чувствовалось, авторитет его был в "честной компании" непререкаем, - и не столько по-командирски, - сколько в силу какой-то дворовой круговой поруки, когда отчаянные ребята благоговеют перед своим первым заводилой и вожаком.
Оставаясь в тени, Егор хорошо видел его простецки притворное, насмешливое лицо с маленькими живыми глазками. В засаленном ватнике и в ушанке с задиристо оттопыренным ухом он больше походил на шебутного дворника, чем на командира минно-торпедной боевой части.
- От, хрен моржовый, опять перебил! - и минёр кому-то погрозил налитым, крупным кулаком. - Так, на чём это я?..
- Приходите опять к своей тётке, - с готовностью подсказали ему.
- Ну да, так ведь оно и было, - припоминал Дымарёв, растягивая слова с характерным одесским шармом. - Прихожу, значит, к тетушке Василисе, а она белугой ревет. Я ей - в чём дело, теть Васёна? А она ревака задаёт ещё хлеще и повестку мне из милиции суёт. Нич-чё не понимаю… Ну, кое-как успокоил её. Стал допытываться, что же это такое с ней стряслось на этот раз, отчего она безутешным рёвом своим не то что соседям, а всему кварталу душу на части рвёт. Твердит тетка одно: "Невиноватая я - они же, козлы духмяные, сами ко мне причепились…" - минёр со свистом продул пустой мундштук, который утехи ради всё время держал в зубах. Для чего-то как папиросу помял его в крепких узловатых пальцах и снова прикусил крупными желтоватыми зубами, среди которых поблескивала золотая фикса. - Ну, смекаю, опять по пьянке чего-нибудь отчебучила. Тетушка, как я уже говорил, не дура была выпить. За это ей вся наша родня постоянно мозги прочищала. Да куда там! Баба заводная, хохмачка. Мужики на ней, можно сказать, зубы ломают… Потому как покупаются на ее обманчивой внешности. Бабе уже за пятьдесят перевалило, а фигурка у неё прям как у десятиклассницы - ёлочка, да и только. Но вот стоит ей, скажем, всей своей фотокарточкой к тебе повернуться, так со страху тут же помочишься себе в штаны. Лицо сморщенное, во рту два зуба. Ведьма, да и только! Хотя могу поклясться, что у нас на всей Молдаванке и даже Пересыпи человека добрее не сыскать. - Дымарёв опять выдал затяжную паузу, занимаясь мундштуком и доводя напряженное любопытство всех окружавших его до полного нетерпения.
- Ну?.. Ну и?.. - тотчас заторопили его.
Минёр придал своему грубоватому лицу выражение удовлетворенности, после чего продолжил:
- Расколол всё ж тетку свою, и она мне во всём содеянном как на духу или как перед опером в милиции призналась. А было так… Возвращалась она как-то раз домой, как водится, в лёгком подпитии. Кстати, происходило это около полуночи, летом, когда духота у нас в Одессе такая - ну, хоть топор вешай, - и тут же пояснил. - К примеру, как в отсеке под утро, когда вас перед этим гороховым супом покормят…
С небрежностью истинного одессита, насладившись очередной порцией хохота и при этом не дрогнув на лице ни единым мускулом, Дымарёв снова заговорил: