Стихотворения и поэмы - Михаил Светлов 5 стр.


1921

10–18. СТИХИ О РЕБЕ

"Осень в кучи листья собирает…"

Осень в кучи листья собирает
И кружит, кружит по одному…
Помню, о чистилище и рае
Говорил мне выцветший Талмуд.

Старый ребе говорил о мире.
Профиль старческий до боли был знаком…
А теперь мой ребе спекулирует
На базаре прелым табаком.

Старый ребе не уйдет из храма…
На тревожном боевом посту
Мне греметь тяжелыми стихами
Под конвоем озлобленных туч.

Тихо слушает седая синагога,
Как шагают по дорогам Октябри.
Вздохами с умолкшим богом
Старая устала говорить.

Знаю я - отец усердно молится,
Замолив сыновние грехи.
Мне ж сверкающие крики комсомольца
Перелить в свинцовые стихи.

1. "Много дум на лице у старого ребе…"

Много дум на лице у старого ребе,
И каждой морщинке по многу лет;
Ждет его рай на высоком небе,
Пыльный хедер ждет его здесь, на земле.

Далеко в мировой революции
Затерялся Екатеринослав,
На извилины улиц
Революция ребе второпях занесла.

Между землею и небом
Закружив ошалелые дни,
Окатила голову ребе
Новой волной седины.

Ну и пусть. Значит, так велено
(Не в своих руках человек).
Тонких губ сухие расщелины
Для жалоб закрылись навек.

Распластались у ног
Взорванных дней осколки,
И блуждает на грани новых дорог
Старый ребе в старой ермолке.

2. "Сегодня тревога на буйных разбуженных лицах…"

Сегодня тревога на буйных разбуженных лицах:
И кровь под покровами злится и хочет под пулей
излиться,
И музыка грузных снарядов дырявит оглохшие уши
И рушит…
Сегодня распухшие трупы простерты покорно
по голому городу,
И рваный живот человечий, и лошадь с разорванной мордой,
И человеческих челюстей мертвый, простреленный скрежет.
И режет…
Сегодня гудок, на рассвете разбужен, завыл
недовольный.
Испуганно церковь крепила свой крест кулаком
колокольни,
И рыжий пожар беспощадно полымя поднял
Сегодня.
И в ярком огне синагога
Сегодня просила пощады убого у бога…
Сегодня на улице не был
Мой маленький ребе.

3. "Благословляя небеса и землю…"

Благословляя небеса и землю,
Синагога молча дремлет.
Я стою с прикладом рядом -
Часовым порохового склада.

Над землей, над улицами тише
В смертных муках плавает молитва,
Синагога ничего не слышит:
Спит как убитая.

Я стою. Товарищ мой напротив
(Синагога смотрит на луну),
А товарищ мой по роте
Голову на церковь повернул.

Церковь крест подняла для защиты,
Синагога рядышком прижалась,
И стоят они в одной молитве,
У небес вымаливая жалость.

Медным плачем истекает купол
В ночь большого нового кануна.
Смотрим мы, и кажется, над трупом
Две вдовы оплакивают юность.

Смотрим мы, и нам не жалко,
И рука прилипла у затвора…
Ночь проходит черною гадалкой,
Сумрак жмется боязливым вором.

Тишина устала медью плакать,
И земля готовится к работе…
Вдалеке пролаяла собака.
Я стою. Товарищ мой - напротив.

4. "В полутемной синагоге…"

В полутемной синагоге
Ветер задул свечу,
И синагога ослепла.
Профиль ребе чернеет чуть,
Подернутый пеплом.

Тишина на часах у закрытых дверей.
В позднюю пору
Не приходит, как прежде, еврей
Тосковать у подножия Торы.

В расписное окно
Уходящий закат бросил брызгами
красными,
Голову ребе посеребрив на ходу.
А молящихся долго напрасно
Богомольные скамьи ждут.

Тихо.
Темно.
Ребе ходит чуть слышно, как вздох,
Как живая боль синагоги.
Темен порог.
Тишина сторожит на пороге.

Хочется ребе давно
Спрятать тоску в молитве.
Старое сердце еврейской тоскою больно,
Старое сердце еврейскою болью болит ведь.

Смолкла свеча в позолоченной люстре,
И теперь ни одна не заглянет душа.
Тихо в большой синагоге
И пусто…
Ша!

5. "Время годы проносит…"

Время годы проносит,
Мимо ребе бежит:
Двадцать раз навестила осень
Мою бурную жизнь.

Но в осеннюю слякоть,
В засасывающий дождь
В широкие двери рабфака
Спешит молодежь.

Не сосет, не тянет тина
Библейских наук:
В старом хедере ткет паутину
Постаревший паук.

В старом хедере ребе испуган,
Без огня,
Без людей…
Врагом или другом
Смотрит завтрашний день?

Сердце, не бейся
В старой груди!
Красноармейцем
Завтра глядит.
Тусклые окна
Прячут испуг.
Жалобы смолкнут
В шепоте пуль.

Если победе
Путь через ад,
Явится в хедер
Гостем снаряд.
Смерть безжалостно скосит
Одряхлевшую жизнь.
Время годы проносит,
Мимо ребе бежит.

6. "Покорились и согнулись плечи…"

Покорились и согнулись плечи.
(Ребе так устал!)
В старое,
в Ерусалим,
далече
Улетели за мечтой мечта.

Помнится:
Мальчиком я Тору разворачивал.
Ребе все твердил
Про народ свой - под Стеною плача,
У разрушенных израильских твердынь.
За горами,
на востоке дальнем,
Ту Стену господь сберег
И велел еврею
быть печальным,
И велел молиться на восток.

Было страшно.
Было больно.
Было жутко.
(Это - в прошлом. Это отошло.)
А теперь я, в кожаной тужурке,
Вижу маленького ребе (сам большой).

Вижу уж не детским глазом
Хедера незатейливую дверь,
Сразу выросший и постаревший сразу,
На восток гляжу я и теперь.

Но не к храму,
не для плача
Я зрачок свой на восток навел,
А затем, что знаю:
мне с востока замаячит
Мой задумчивый, мой светлый комсомол.

Слезы облаком в пространство уронила
И рыдает старая земля
Оттого, что
длинной лентой братские могилы
Протянулись у стены Кремля…

Чувствую -
верна моя дорога
Под полетом поднятых знамен.
Если надобно, седую синагогу
Подпалю со всех сторон,
Если надо - клочками небо
(аэропланов приют)…
Ты уж усни, мой старый ребе,
Баюшки-баю!

7. "Повстречался недавно с ребе…"

Повстречался недавно с ребе.
Говорили о том, о сем…
Фунт простого ржаного хлеба
Дорожает с каждым днем.

По одежде гуляют заплаты,
Взгляд прищурен, пейсы узлом…
Знает: новый прислал ультиматум
Ленину лорд Керзон.

Знает: многие в битве погибли,
Еще многих зальет потом…
Ребе всё предскажет по Библии:
Где, и когда, и что.

С берегов палестин отдаленных
Ребе первым услышит звон.
Старый ребе глупей, чем ребенок,
И умней, чем лорд Керзон.

8. "Так вот… Вчера - бои…"

Так вот… Вчера - бои,
Сегодня - спокойно.
Многих из теплой семьи
Вырвали войны.

В завтра не страшно взглянуть.
(Так же живет синагога,
Церковь по-прежнему звонит).
Когда-то имел жену,
Теперь никого нет.

Самому лишь хлеба кусок
(Ребе не просит лишнего).
Только бы день истек,
И то спасибо всевышнему.

Сядет. Вынет Талмуд,
Новую истину ищет в Талмуде,
А за окном пусть орут
Сотни орудий.

И когда наш последний поход
Развернется по ровной дороге,
Старый ребе умрет
Под упавшей стеной синагоги.

1923

19. ТЕПЛУШКА

Стоит только зрачки закрыть -
Образ деда всплывает древний
Днем выходит он зверье душить
По ночам - боится деревьев.

Стоит только зрачки расширить,
И в расширенных - образ внука,
Над огнем, над машинной ширью,
Он кнутом подымает руку.

Между внуком и между дедом,
Где-то между, не знаю где,
Я в разбитой теплушке еду.
Еду ночь.
И еду день.

Потому я и редок смехом,
В том моя неизбывная мука,
Что от деда далеко отъехал
И навряд ли доеду до внука.

Но становится теплушка доброй,
Но в груди моей радость иная,
Если деда звериный образ,
Если внука железный образ
Мне буденовка заслоняет.

Но в захлебывающейся песне
Задыхающихся колес
Научился я в теплушке тесной
Чувствовать свой высокий рост.

Понимаю - в чем дело,
Узнаю́ - куда я еду:
Пролегло мое длинное тело
Перешейком меж внуком и дедом.

1923

20. МОСКВА

Чтобы ночью не ночевать,
Фонари зажигает столица…
Я хотел бы светить, Москва,
У твоих фонарей научиться.

И над ямами впалых щек
По ночам зажигая два глаза,
Я хотел бы еще и еще
Подчиняться твоим приказам.

Но, пока ты готовишь приказ,
Заостряя его приговором,
Я боюсь, чтобы эта рука
Не отвыкла щелкать затвором.

Мой родной пулеметный стук
Я услышать теперь не сумею,
Если даже красноармеец
Тоже тих на посту…

Никакие громкие слова
Эту тишь на гром не переменят…
Ради КИМовцев твоих, Москва,
Хоть бы маленькое выдумай сраженье.

Ты меня, я знаю, любишь
И, как сыну, мне указываешь путь.
Хорошо бы нам с тобой к утру бы
Новым выстрелом на запад полыхнуть.

Хорошо бы нам с тобою
Растянуть на всю Европу фронт.
Знаю ведь, что в ожиданье боя
Каждый домик твой в меня влюблен.

Только спросишь: "Который час?" -
И по улицам отдаленным
Мне любезно с Кремля каланча
Отвечает взволнованным звоном.

И я верю: с вершин Кремля,
Быть может завтра на рассвете,
"Куда идти, в кого стрелять?" -
Я спрошу,
И каланча ответит.

1923

21. "Не один, не два раза бессонницей…"

Не один, не два раза бессонницей
Догонял я будущность свою…
Так еврей за поездом гонится,
Увозящим всю его семью.

Он бежит, а поезд быстрее
Напрягает взмах колеса…
Но утеха есть у еврея,
Что семья его поскорее
Обещала ему написать.

Мне же, мне под колесный грохот
От кого еще вести ждать,
Провожающему эпохи
Бесконечные поезда…

Провожаю ее -
и не вижу ее,
Ни глаз ее,
ни кудрей.
Белая ли она,
смуглая ли,
или рыжая,
Или только череп у ней?

Я хотел бы тяжелой хваткой
Положить ее на перо
В темный час, когда украдкой
Выбегает она на перрон.

Выбегает и слепо ищет
Наши руки и наш удар,
Оттого, что знает: нищие
Мы стихами в эти года.

Мы стихаем, и мы не можем
С громким словом связать язык,
И не наш ли по бездорожьям
Тонким стоном
Замер крик?

Было б радостно, было б любо
Дни, как пленников, повести,
Или так, чтоб зубами схватить,
Или так, чтоб вышибло зубы.

1923

22. РАБОТНИЦЕ

1

На руках твоих улегся труд,
И овал лица так тонок,
Ты похожа на мою сестру,
У которой есть ребенок.

Поздним часом сумерки
пасут
Облаков задумчивое стадо,
В щели улиц радость понесу
И пойду с тобою рядом.

Месяц сядет в голубом
зрачке,
Звезды синие вплетутся в косы…
Завтра на тяжелом молотке
Загремит, заплачет осень.

А пока под серое окно
Приходи синеть, сентябрьский
вечер.
Ты похож на мой станок,
У которого согнулись плечи.

2

Когда смелее и уверенней
Разнесся площадями гул,
Твой облик тихий и вечерний
Заночевал в моем мозгу.

И в час, когда лихие звоны
Перекликались на борьбу,
Я видел красные знамена
И пару ямочек на лбу.

Твоя коса, как сноп гречихи,
И спелые изгибы плеч,
И вечер пал большой и тихий,
Как в праздник доменная печь.

Я помню: колыхнулись песни
И строчки поплыли звеня,
И месяц глянул в поднебесьи
На труп скучающего дня.

3

Зорька ль вспыхнула над домом
Или милка у станка поет…
Это голос твой знакомый
Ручейком весенним капает,
День, шатаясь, в небе тянется,
Захмелел весенний пьяница.

Ранним утречком напевы чьи
Принесла из Комсомола ты…
Два котла, как груди девичьи,
Белым соком льют на молоты…
Ох, и дразнят, окаянные,
От лучей весенних пьяный я.

Утром месяц плавал в инее,
Опрокинул к низу день его…
Показалось небо синее
Твоей кофточкой сиреневой,
Синих птиц увидел тоже я,
На глаза твои похожие.

Помнишь, к смене утром ранним,
Шел я, думами волнуемый,
Рядом ты… Звала в тумане,
Угощала поцелуями,
А с окраины по-прежнему
Звал и звал гудок рассерженный.

Грудь твою нащупал рядом
Я руками неуклюжими,
Ты меня суровым взглядом
Навсегда обезоружила.
С той поры гляжу за топками
На тебя глазами робкими.

Белый пар и печка красная
Нас связали крепкой клятвою,
За работою напрасно я
Переплыть хотел глаза твои,
Даже солнце алой птицею
Утонуло за ресницами.

И когда с работ обратно я
Шел, как с праздника веселого
Кто-то кинул шаль закатную
На твою хмельную голову.
День, шатаясь, брел устало
По рабочему кварталу.

1923

23. УТРОМ

Ранним утром счастливые вести
Мне газеты опять принесли -
И о том, что волненья в Триесте
И о том, что здоров Ильич.
На окне моем изморозь вяжет
Сноп непахнущих зимних цветов,
Мне сегодня о многом расскажут
Корпуса онемевших шрифтов.
Льют столбцы оживленные пренья,
Непонятные для меня…
С белой стенки наклонится Ленин
И тихонько начнет объяснять.
Декабря непонятным узором
Расписались на мерзлом окне…
Будут Ленина добрые взоры
На холодном стекле леденеть.
Вьюга снежно ворвется в сени
Разузнать у замерзших шрифтов -
И о том, что где-то волненья,
И о том, что Ильич здоров.

1923

24. "Я в гражданской войне нередко…"

Я в гражданской войне нередко
Был веселым и лихим бойцом,
Но осталось у меня от предков
Узкое и скорбное лицо.

И повсюду за мною следом
Мчит прошедшее, бьет крылом…
Мой отец родился от деда,
Деда прошлое родило.

Детство мнится комнаткой душной,
Свет молитвенный ждет зари…
В этой комнатке
Меня учили быть послушным
И слишком громко не говорить.

Но однажды, уйдя из дому,
Я растаял в большой толпе,
И марсельезу незнакомую
Гортанный голос мой запел.

И теперь:
Ночью, сторожа мою поэму,
Дом Советов недвижим и тих,
И в полуночной, тревожной дреме
Слышу: бродят в голове моей
Прошлого неровные шаги.

Сумрак серый к постели клонит,
И рассказывает, и поет:
Дед мой умер и похоронен,
И отец мой скоро умрет.

Сумрак дальше:
- Древней сыростью
Прошлому меня не обнять.
Под знаменами сын мой вырастет,
Если будет сын у меня,
Если пуля не возьмет меня.

И пока, темнотой окутан,
Дом Советов глаза закрыл,
Голоса далеких могил
Вспомнил я на одну минуту
И забуду через минуту.

1923

25. ПОД ВЕЧЕР

Девушка моего наречья,
По-вечернему тиха и смугла,
Приходила ко мне под вечер
Быть любимой - и не могла.

И глаза ее темные-темные
Древней грустью цвели, цвели…
Я ж люблю, чтобы лил в лицо мне
Светлых глаз голубой прилив.

Так всегда… После первой встречи
По любимой затосковав,
К девушке чужих наречий
Тянутся мои слова.

И лишь изредка, лишь
случайно,
Только в окна заглянет
мгла,
Выплывает старая тайна
Из глубин голубых глаз.

Мгла не мгла, а седой пергамент
Разворачивается у век,
И я чувствую: под ногами
Уж не тот шевелится век.

И мне кажется земля моложе,
Сверху - небо, внизу - зима,
И на снежном бездорожье
Одинокая корчма.

Дед мой мечется от стойки
к пану
И от пана к стойке назад,
Пан на влажное дно стакана
Уронил свирепеющий взгляд.

И я вижу в любимом взгляде
Женских глаз, голубей степей,
Как встает их разбойник прадед
И веселой забавы ради
Рвет и щиплет дедовский пейс.

Я гляжу…
И не пляшет, не свищет злоба
В затуманенной голове,
Оттого ли, что, должно быть,
Кровь меняется каждый век,

Оттого ли, что жизнь моя
отдана
Дням беспамятства и борьбы,
Мне, не имевшему родины,
Родину легче забыть.

И при первой случайной встрече
Так легко мне совсем
забыть,
Так легко мне не полюбить
Девушку моего наречья.

1923

26. С ИЗВОЗЧИКОМ

Лошаденка трясет головой
И за улицей улицу мерит,
А вверху над шумливой Москвой
Разбежался трескучий аэро.

Хорошо ему там, свежо,
В небесах просторней и лучше…
Скоро, Ваня, скоро, дружок,
Ты засядешь воздушным кучером.

Будешь править рысцой на закат
Голубой, немощеной площади,
Поплетутся вперед облака
Вместо зада бегущей лошади.

Триста верст за один конец
Отмахает стальная лошадка,
Ветерок, удалой сорванец,
Примостится тайком на запятках.

Выйдет конь пастись на лужок
Рядом с звездами, вместе с тучами…
Скоро, Ваня, скоро, дружок,
Ты засядешь воздушным кучером.

1923

27. СОСНЫ

Пришел в сосновую Славуту -
И с соснами наедине,
И сосны жалуются мне
И разговаривают будто.

И говор их похож на стон,
И стон похож на человечий…
Вот обошли со всех сторон
И жалобный разносят звон,
Чтоб я их лес не изувечил.

"Ах, слишком грубо, слишком часто
По стволам топор поет,
И, может, скоро, может, через год
На челюсти пилы зубастой
Сосновый сок оскомину набьет.

И страшно мне, сосне одной,
Когда сосновый посвист реже,
Когда вот тут же нож стальной
Мою товарку рядом режет.

И хочется тогда в борьбе
Перескакать свою вершину
(Как и тебе,
Когда тоска нахлынет)".

И несется стон в сосновой чаще,
И разносится в лесную глубь:
"Приходи к нам, человек, почаще,
Только не води с собой пилу!"

Я слушал. Полдень был в огне,
И медленно текли минуты,
И сосны жаловались мне
И разговаривали будто.

И эта новая сосновая кручина
Дала тревогой сердцу знать…
За твою высокую вершину
Я б хотел тебя помиловать, сосна!

Назад Дальше