"Ишь ведь, и формулу изобрел! подумал Николай. И мысленно возразил: - Нет, брат, не так все это просто!" Но вслух ничего не сказал. Он сейчас завидовал этому солдату. Пусть у него все получилось так нескладно, но зато есть полная ясность.
А солдат теперь уже весело рассказывал:
- Они тут живут хоть и скучно, но сытно. Воды в озере всего по колено, а рыбы навалом. Зона-то запретная, никто, кроме них, не ловит. Вот увидите, свежей ухой угостят. Живут, как при натуральном хозяйстве. Кроликов, например, разводят…
Но теперь Николай слушал невнимательно, слова солдата проносились в сознании, как дорожные знаки, в смысл которых не вникаешь. К нему опять вернулось такое ощущение, будто он делает что-то не то. Он ловил себя на этом уже не один раз, а за последнее время - все чаще и чаще. Вот встретился на пути этот солдат со своей судьбой, со своими мыслями и горестями. Его неожиданное признание не оставило равнодушным Николая, ему захотелось познакомиться с солдатом поближе, узнать, чем он вообще живет, почему вдруг пришла ему в голову эта дикая мысль о дезертирстве. Может быть, как раз об этом и надо писать? Сколько раз скитальческая журналистская судьба сводила Николая с людьми по-своему интересными, и сколько раз он проходил мимо этих людей только потому, что было более срочное задание, может быть, не такое уж важное, но всегда срочное.
Вот и сейчас - опять срочное. А какая в нем срочность? Статью Коротаева можно дать и через неделю, и через месяц, тема ее, как говорится, вечная. Кравчук торопит только потому, что статья значится в плане и нечего ставить в номер.
* * *
Часовой долго и придирчиво проверял документы. Наконец открыл ворота, и машина въехала на территорию подразделения. Это была небольшая поляна, с трех сторон окаймленная лесом, а с четвертой к ней подходило озеро. На поляне стояло длинное одноэтажное кирпичное здание - казарма, а неподалеку от нее пристроились четыре сборных домика - вероятно, в них жили семьи офицеров. От казармы к домикам разбегались аккуратные гаревые дорожки. Такие же дорожки вели к стадиону и детской площадке. Поражало обилие цветов - в выложенных кирпичом и дерном круглых, овальных, квадратных и треугольных клумбах и рассыпанных просто так по всей поляне. "Как на курорте", - невольно подумалось Николаю.
У входа в казарму его встретил молодцеватого, пожалуй, даже несколько щеголеватого вида капитан. Как гостеприимный хозяин, хотя и старший по званию, он представился первым:
- Капитан Савин, заместитель командира по политической части.
- Старший лейтенант Гуляев, корреспондент газеты, - отрекомендовался Николай.
- Прошу, - капитан пригласил в казарму.
Они прошли в небольшую комнату, почти всю занятую тремя канцелярскими столами, совершенно голыми, если не считать одного чернильного прибора с давно высохшими чернилами.
- Сейчас все на позициях, вот мы и поговорим спокойно, - сказал капитан. - Я тоже там был, да вот позвонили из полка, предупредили о вашем приезде. Чем могу служить?
Николай коротко рассказал о цели своего приезда.
- Надолго у нас задержитесь?
- Сегодня должен вернуться. Кстати, я обещал отправить машину обратно, рассчитывал, что вы какой-нибудь оказией подкинете меня к вечеру в полк.
- Подкинуть-то подкинем. Да ведь полковую обратно порожняком гнать придется. И еще… вот посмотрите, - капитан подошел к окну. - Видите?
Возле газика, облокотившись на крыло, стояли солдат-шофер и девушка-сержант. Они о чем-то разговаривали, причем солдат, судя по его энергичным жестам, что-то доказывал, а девушка молча слушала его. С ее пухлых губ не сходила добрая, чуть снисходительная улыбка.
- Это и есть Наташа? - спросил Николай.
- Да. А вы уже знаете?
- Слышал. Ладно, пусть ждет до вечера. Как-нибудь оправдаюсь.
- Коломийцев!
- Есть! - встрепенулся солдат.
- Вы до вечера свободны. И вы, Стрельникова, тоже.
- Спасибо, товарищ капитан! - весело крикнула девушка. - Если понадобимся, мы у Лапшиных.
Капитан отошел от окна, сел на стул и задумчиво сказал:
- Вот, брат, какая астрономия. Значит, Коротаев очередную статью пишет? Что ж, пусть пишет. Его дело писать, наше дело работать.
- А почему бы и вам для нас не написать? - спросил Николай, подумав о том, что замполиты что-то давненько не выступали в газете.
- Ну какой из меня писатель, - отмахнулся Савин. - Вы бы вот к нам почаще заглядывали. К нам редко кто заезжает - далековато мы живем. Может, поживете недельку, посмотрите на наше житье-бытье, глядишь, чем и поможете.
- Рад бы, но сроки поджимают.
- Ну, как знаете. У вас ведь тоже служба и, кажется, тоже не очень сладкая.
- Наоборот, у нас говорят: сладкая каторга.
- Так с чего начнем? Может, всех их троих пригласим сюда? Через двадцать минут они закончат работу, до обеда переговорите с ними. Хотите - но одному, хотите - со всеми сразу.
- Лучше, если сначала вы о них расскажете.
- А что рассказывать? Все трое - ребята хорошие, надежные. Отличники по всем статьям. Грамотные. Правда, у одного - у Филимонова - всего восьмилетка, но дело знает крепко.
- Ну а работа с ними какая ведется?
- Вы в смысле собраний, заседаний?
- Не только, но и это тоже.
- Работаем, как со всеми солдатами. Даже меньше.
- Почему?
- Да ведь они же - лучшие из солдат! Наиболее сознательные. Их агитировать не надо. А вот сами они агитируют, и прежде всего делами. А что касается заседаний, то вопрос о работе с молодыми коммунистами на партийном бюро специально не обсуждался. Не было необходимости. На собраниях они выступают. У нас организация маленькая, на собраниях, как правило, все выступают.
Обо всем этом Савин рассказывал как-то нехотя. Так же нехотя рассказывал об этом и секретарь партбюро старшина Миронов. Николай и сам чувствовал, что его вопросы затрагивают больше формальную сторону дела, а подойти к существу не мог. Ничего не прибавила и беседа со всеми тремя молодыми коммунистами. Они односложно отвечали на вопросы, беседа их, видимо, тяготила, и Николай вскоре отпустил их.
Савин пригласил обедать. Николай отказываться не стал, хотя капитан ему не понравился. Было в отношении Савина к нему что-то снисходительно-насмешливое, может быть, даже пренебрежительное. Это и обижало Николая и в то я же время заинтересовывало, ему хотелось понять, чем вызвано такое отношение.
Капитан занимал только третью часть домика, состоящую из небольшой кухни и комнаты. Из кухни к ним вышла жена капитана - маленькая блондинка с ярко накрашенными губами. Она протянула руку Николаю, представилась:
- Нина. Проходите, обед у меня уже готов.
Стол был накрыт на троих, из чего Николай заключил, что капитан уже успел предупредить жену. Впрочем, она и не скрывала этого.
- Знаете, когда Дима сказал, что приедет корреспондент, я даже растерялась. Я ведь сама по специальности филолог, и мне о многом хочется с вами поговорить. Боюсь, что я тут от всего отстала.
И разговор сначала шел о новинках литературы, театра, кино. Николай вскоре убедился, что Савина осведомлена лучше его, откровенно в этом признался и постарался перевести разговор на другую тему, использовав удобный момент, когда Нина ушла в кухню за вторым блюдом.
- Простите, - обратился он к капитану. - Мне хочется задать вам один прямой вопрос и получить на него прямой ответ. Почему вы так сказали о Коротаеве: ему, мол, писать, а нам работать?
- Вообще-то у меня это вырвалось случайно, я бы не хотел ни одним намеком бросить тень на Коротаева. У него свое представление о жизни и о работе, у меня свое. Тут мы с ним расходимся принципиально, и я не хотел бы говорить об этом сейчас. Просто потому, что считаю непорядочным говорить за глаза. Коротаеву же мои взгляды хорошо известны. Спросите лучше у него.
- И часто вы с ним спорите?
- Бывает. Мы редко встречаемся, и, кажется, оба вполне этим довольны.
- Как я догадываюсь, тут столкновения не на какой-то личной почве.
- Нет, не на личной. И все-таки я бы не хотел говорить об этом. Не потому, что вы можете истолковать это как жалобу или мелкое недовольство. Люблю драться в открытом бою.
- Предпочитая отмалчиваться? Я предлагал вам написать.
- А я не уверен, что надо придавать этому столь большое общественное звучание.
Нина принесла второе - карпа, зажаренного в сметане.
- Вы о музыке? Дима очень любит музыку и притом только серьезную, начисто отрицая джаз и вообще всякую легкую музыку. Он ужасно старомоден. Во время отпуска мы заезжали на несколько дней в Москву, так он пошел в МХАТ смотреть "Чайку". Сколько можно? Ведь знает наизусть.
- И это говорит филолог! Ей, видите ли, нравится "Голый король". Я посмотрел и убедился только в одном, король действительно голый и никакого отношения к настоящему, большому искусству не имеет.
Разговор вернулся в прежнее русло, и Николаю пришлось заняться карпом. Он мог бы и поддержать разговор, ибо был для него достаточно подготовлен, но знал, что от него ждут чего-то большего. Сколько раз, забираясь в такие вот дальние гарнизоны, он замечал, что люди тянутся к нему как к эрудированному, знающему все тонкости литературы человеку. А он не знал этих тонкостей, потому что был не профессиональным литератором, а всего-навсего сотрудником газеты. Он не винил этих людей, не понимающих разницы между литератором и газетчиком, он всегда ставил в вину себе недостаток собственных знаний, старался пополнить их, каждый раз яростно принимался за самоусовершенствование, но через несколько дней обнаруживал, что у него на это совсем не остается времени. Недаром журналисты называют газету мясорубкой, она съедает человека целиком. Кто-то даже подсчитал, что самая короткая продолжительность жизни именно у журналистов.
Когда они, пообедав, вышли из домика, Савин спросил:
- Вы не собираетесь на позиции?
- Да нет…
- Жаль. Сейчас все на позициях. Пойдемте тогда к Лапшиным. Между прочим, жена лейтенанта Лапшина - врач. И ведь вот что обидно: врачебная практика у нее большая, а диплом пропадает. В двух соседних деревнях по штату, как и у нас, положен только фельдшер. Лапшина на общественных началах шесть дней в неделю ведет прием, а вот диплом пропадает. Пусть ей не платят, она этого и не требует, пусть не исчисляют стаж работы, по надо бы в ее трудовой книжке сделать какую-то запись, которая бы сохраняла диплом. Я писал в министерство здравоохранения, мне ответили, что таких врачей, имеющих достаточную для поддержания квалификации практику, много, но закон есть закон. Вот бы вам об этом и написать, поставить вопрос в печати и, может быть, добиться, чтобы эта категория врачей не была обижена законом. Тем более что само министерство подтверждает, что таких людей много.
- А почему бы вам самому не написать об этом в газету?
- Ну какой из меня писатель!
- Слушайте, не кокетничайте своей ультраскромностью. Мы же с вами коммунисты. Ведь наверняка у вас есть и другие вопросы, которые просто необходимо поставить в печати.
- Есть.
- Ну вот и напишите. Через неделю.
- Через месяц.
- Хорошо.
У Лапшиных обедали. За столом сидели кроме хозяев и их дочери шофер и Наташа. Жена Лапшина пригласила Николая и Савина к столу, но они отказались.
- Спасибо, мы уже обедали. Просто зашли сказать, что через час надо выезжать. Кстати, Наташа, вы собирались за медикаментами, так вот и поезжайте. Сегодня получите, а завтра в полк пойдет наша машина, с ней и вернетесь.
Девушка кивнула и благодарно улыбнулась капитану.
Через час они выехали. Николай устроился на заднем сиденье и опять погрузился в свои думы. Он думал о том, что его поездка в дивизион, в сущности, ничего не дала для статьи Коротаева и вряд ли вообще была необходимой. Может быть, Савин, как обещал, напишет статью. "Посмотрим, что из этого получится". О Савине у Николая так и не сложилось определенного мнения. Он старался не судить о людях по первым впечатлениям и поэтому не хотел сейчас делать никаких выводов даже для себя, но решил, что при первой же возможности постарается познакомиться с капитаном поближе. "А жена у него начитанная. В лесу делать нечего, детей у них нет, вот и читает. Надо будет и мне прочитать хотя бы те книги, о которых так или иначе говорят".
У него уже накопилось немало этих непрочитанных книг, он выписывал "Роман-газету", но успел прочитать всего три-четыре выпуска, а с другими ознакомился только по аннотациям на обложках.
Он не был литератором, допускал, что в своей оценке общего состояния литературы может ошибаться, как человек не вполне компетентный. Но он был журналистом, тоже писал историю современности и больше всего ценил в публицистике боевитость и злободневность. И поэтому всем другим произведениям предпочитал написанные о современности.
3
Коротаев сидел за столом и дописывал последнюю страницу. Перед ним лежали папки с протоколами и планами работы, в каждой было по нескольку закладок. Николай взял одну из папок и стал листать. Протоколы были оформлены аккуратно, пожалуй, даже любовно, но записи в них были как две капли воды похожи одна на другую. Вероятно, до перепечатки на машинке они тщательно редактировались, и теперь по ним совершенно невозможно было установить, кто о чем говорил. Выступления членов парткома оказались удивительно обкатанными, общими. Конечно, никто из них в жизни не говорит таким языком.
Николай взял другую папку - с планами. В ней тоже было все аккуратно подшито и отмечено. В образцовом состоянии оказалась и третья папка: "Решения и указания вышестоящих органов". Николай сам не был аккуратным человеком, но людей, пунктуально выполняющих все предписания и нормы, уважал. Однако сейчас он, написавший и отредактировавший не одну статью о правильном ведении партийного хозяйства, вместо того чтобы умилиться при виде всех этих образцово оформленных бумаг, почувствовал вдруг глухое раздражение и недоверие и к ним и к тому, кто их так любовно содержал. Если из них выхолощено все живое и человеческое, то зачем они вообще? Чтобы вспомнить, что когда-то какой-то вопрос все-таки обсуждался? Или сунуть эти папки под нос очередному инспектору из "вышестоящих органов"? Ведь все эти бумаги ровно ничего не говорят о живой работе с людьми. И нет ли тут связи с тем, что случайно обронил Савин: "Его дело писать, наше дело работать"?
Николай понимал, что для таких подозрений у него, собственно, пока нет никаких оснований, хотя каким-то чутьем он угадывал, что тут что-то не так. Но, будучи человеком добросовестным, он редко полагался на интуицию, а больше верил фактам. И он постарался сам рассеять эти свои подозрения, старательно убеждая себя в том, что они не имеют под собой решительно никакой почвы. В конце концов, это лучший на флоте полк, и успехи его, безусловно, - в значительной степени заслуга партийного комитета. Эта привычная формулировка казалась спасительной.
- Как съездили? - спросил Коротаев. Он уже закончил статью и теперь аккуратно складывал листы.
- Боюсь, что не очень удачно. Времени было мало, не успел как следует познакомиться с людьми. Да и с замполитом разговора как-то не получилось.
- Савин - человек тяжелый. Нигилист. Все ему не нравится, а сам не может работать как положено. Сколько раз я ему напоминал, чтобы заслушали кандидатов партии на бюро, а он все тянет. Мы, говорит, их и так каждый день слушаем. И секретарь партбюро ему поддакивает. Секретаря там выбрали неудачно. Тряпка, ни рыба ни мясо.
Статья Коротаева ничем не отличалась от всех его предыдущих выступлений в газете. Строго придерживаясь составленного накануне плана, Коротаев каким-то непостижимым образом ухитрился написать ее так, что все главное осталось за ее пределами, она снова сводилась к перечислению мероприятий. Правда, в этой, в отличие от всех предыдущих статей Коротаева, значительное место занимала критическая часть. Она вся относилась к Савину и сводилась опять же к перечню мероприятий, на сей раз не проведенных.
- Кажется, все вопросы, которые мы намечали, я осветил, - сказал Коротаев, когда Николай дочитал последнюю страницу. - Если что упустил, добавим.
- По-моему, вы упустили главное - существо работы. И еще: нет в статье вашего собственного отношения ко всему этому. Убеждены ли вы, например, в необходимости вот этого вечера отличников боевой и политической подготовки?
- А вы что, сомневаетесь?
- Я просто не понимаю, что это за вечер. Расскажите, пожалуйста.
- Ну, собрали мы отличников, они обменялись опытом, потом - концерт самодеятельности. Впрочем, если вы интересуетесь, вот в этой папке подшиты все выступления. - Коротаев подал папку.
Николай перелистал ее, выбрал два самых коротких выступления, прочитал их.
- Мне непонятно одно: почему отличники делятся опытом между собой, а не с теми, кто еще не стал отличником? Какова цель этого вечера?
- Видите ли, такие вечера проводятся во многих частях.
- Ну а смысл-то какой? И вообще, какое отношение они имеют к воспитанию молодых коммунистов?
- Я думаю, всякое общеполитическое мероприятие служит целям воспитания, - назидательно сказал Коротаев.
"Дурак он или только прикидывается?" - подумал Николай.
Коротаев продолжал:
- Мы стараемся использовать все хорошо зарекомендовавшие себя формы партийно-политической работы. Может быть, я плохо об этом написал, это уж судите сами, а если что нужно подредактировать - редактируйте. Или вообще статья не подходит?
"Надо бы действительно вернуть ему статью. Но ведь другой он, пожалуй, не напишет, а задание срочное. Как говорит Семенов, "пользы от нее не будет, вреда - тоже"."
- Статью я возьму. Печатать ее или не печатать - решит редколлегия, сказал Николай и тут же подумал: "А ведь напечатаем!"
- Если вы намерены ехать сейчас, у нас через пятнадцать минут уходит в город машина.
- Да, я поеду.
Через десять минут Николай уже сидел в кузове крытого брезентом грузовика. Солдаты, потеснившись, освободили ему место у кабины.
- Садитесь сюда, товарищ старший лейтенант, здесь меньше сифонит, - предложил рябой сержант, видимо, старший в этой машине.
Николай уселся на предложенное ему место и спросил:
- Далеко собрались?
- В город, в увольнение, - ответил за всех тот же сержант.
- Почему нее именно в город? У вас три деревни рядом.
- Нас туда не пускают.
- Почему?
- А что там делать? Разве что богу молиться. Тут, товарищ старший лейтенант, на три деревни три церкви и ни одного клуба.
- Есть один, - поправил сержанта сидевший слева от Николая солдат.