Между тем Юшка, заметно охмелев, стал опять жаловаться, что ему выпала неважная старость, что он привык к хорошему, веселому обществу, а времена пошли такие, что он вынужден сидеть как крыса в норе. Как ни мутило меня от запаха гнилой рыбы пополам с парикмахерской, но здесь, в этой берлоге, было тепло, и после нашей прогулки под снежными шквалами мне больше всего хотелось вытянуться и уснуть. Мало-помалу Юшкины причитания становились все тише и тише, и я задремал. Уснуть мне, конечно, не пришлось, очень скоро я очнулся и первым делом увидел Юшку. Старик, пошатываясь, стоял посреди пещеры и кричал:
- "По Пешеновской"! Я вам буду плясать "По Пешеновской на велосипеде"! Никто из вас, дураков, понятия не имеет об этом танце, а между прочим им восхищалась вся Одесса!
Вскидывая, руками, он стал скакать вокруг фонаря, стоявшего на земле, и тут только я заметил, что он хром. А мои приятели сидели на корточках вдоль стен и хлопали в ладоши. Лица у них были красные, зубы оскаленные. Что-то собачье было и в их позах и в выражении лиц. Я зажмурил глаза: мне не хотелось видеть этого безобразного старика, который скакал, взмахивая руками и тонким голосом выкрикивая слова какой-то бессмысленной песни. Вскоре он раскашлялся и повалился на свои мешки. Аркашка восторженно хохотал, бил его по спине кулаком и целовал в лысый череп.
- Мы сегодня гуляем, - хрипел старик. - Не каждую ночь у Юшки такие гости. Мацейс, Жорочка, я ведь знал твоего отца, ей-богу! Мы делали с ним на пару неплохие дела с чулками и сигарами. Угощаю вас, мальчики. На, хватай!
Он размахивал толстой пачкой денег. Аркашка, восторженно хохоча, пытался выхватить у него бумажки. "Откуда у этого грязного, страшного бродяги такая масса денег?" - удивлялся я, а глаза у меня снова слипались. Смутно я слышал разговор.
- Иди к вдове. Скажешь - от меня. Мы с ней дружки. Она сама из сахара гонит…
- Кусок идиота! - слышал я Аркашкин смех. - Как это вам нравится, он выжил из ума! Вдову еще позапрошлую осень прикрыли со всей ее лавочкой. Ты один отсиделся.
- У меня не осталось моих "дружков", - снова запричитал старик. - Вдова Палисадова, сестрички Лепешкины - ах, что это были за люди! Всех разогнали, Юшкина очередь…
Звякнули пустые бутылки, и кто-то на четвереньках прополз мимо меня, разворачивая солому. Это Аркашка выбирался из пещеры, шел за угощением, и угрюмый голос Шкебина ворчал ему вслед: "Уж достань ты ему "фиалку", пес с ним…"
Забытье продолжалось. Это было именно забытье, а не сон, - я все время слышал голоса, но смысл разговора доходил до моего сознания урывками. Один раз, приоткрыв глаза, я не закрыл их тотчас же потому, что даже сквозь эту сонную, полупьяную одурь меня поразило выражение лиц Мацейса, Шкебина и Юшки, склонившихся над фонарем. Все трое были очень озабочены и угрюмы. Юшка держал в руках грязную тряпку, в которой были завернуты какие-то книжки.
- Возраст подходящий, это же самое главное, - говорил Юшка.
Мне показалось, что книжки, завернутые в тряпку, - паспорта, обыкновенные паспорта в серой обложке. И опять я удивился: с чего вдруг они занялись разглядыванием своих документов?
- Мы оставим в залог часы, - тихо сказал Мацейс, снимая с руки браслетку с часами. Шкебин тоже вынул из кармана часы. - Но слышишь ты - в залог! Это золото…
- Я привык к доверию, мальчики, - забормотал Юшка, - имейте это в виду.
Голоса их стали совсем тихими, а я снова перестал различать все вокруг себя.
Следующее мое возвращение к сознанию было совсем неожиданным. Юшка стоял посреди пещеры, размахивая руками, а Мацейс и Шкебин лежали рядышком на мешках и, как мне показалось, спали.
- Это мне нравится! - сердито кричал Юшка. - Люди приходят ко мне, людям нужна моя помощь, а разговаривать со мной они не желают. На все у них один ответ. Какой-то пьяница замерз, так, видите ли, им уже понадобились новые…
- Молчать, - негромко сказал Мацейс.
Нет, он не спал. Я видел его глаза. Поблескивая в темном углу, они в упор смотрели на расходившегося старика, и тот, должно быть, тоже их увидел, потому что сразу же обмяк и даже попятился к стенке пещеры. Медленно он опустился на корточки.
- В конце кондов, что наша сегодняшняя встреча? Простая игра случая! - забормотал он как нельзя более дружелюбно. - Но я привык к доверию. Деловые люди в Одессе верили мне на слово, хотя мы с ними обделывали посерьезнее дела. Можешь спросить у своего отца, Жорочка, если он жив.
По-видимому, хмель в нем боролся с благоразумием. Благоразумнее было, судя по резкому окрику Мацейса, помолчать, но хмель его подстрекал на разговоры, и старик все еще петушился. Говорил он спокойно, неторопливо, но я-то, лежа на соломе, видел, как у него рот кривился от злости.
- Как вам гулялось за границей, мальчики? - невзначай спросил он. - Вы ведь недавно там побывали?
Из угла ответили:
- Молчи, Юшка.
- Господи Исусе! - притворно удивился старик. - Уж нельзя спросить моряка о том, как ему гулялось в последнем рейсе! Я люблю, дорогие мои, европейские порты. Веселые места, я там бывал лет этак тридцать пять назад. И в Глазго, и в Штеттине, и в Осло. У меня там тоже водились дружки, славные такие ребятки…
Он говорил, зажмурив глаза и по-куриному запрокинув голову, точно в самом деле перебирал в памяти свои прошлые путешествия. Но я видел, что краем глаза он все время косится в угол.
- Инженер-механик Вельц, например. Он приезжал сюда по делам года два назад и, понимаете, узнал меня, бродягу, когда мы с ним случайно столкнулись на улице. Вы ничего не слыхали о таком инженере, а?
В углу было тихо. Я подумал, что, пока старик болтал, Мацейс и Шкебин уснули. Но, мельком взглянув в угол, я вдруг увидел, что оба они приподнялись с места на локтях и молча смотрят на старика, а тот ерзает под этим пристальным взглядом, шарит возле себя рукой, точно что-то ищет, и все дальше и дальше отодвигается к стенке. Обыкновенный кухонный нож, которым Аркашка чистил копченого окуня, валялся на земле, Юшка нащупал его и быстро сунул под солому. Дальше произошло совсем непонятное: Шкебин, за все это время не сказавший ни слова, рывком сорвался с места и опрокинул старика на спину. Как шапкой он накрыл его череп своей огромной ладоныо. Он вертел этот лысый яйцевидный череп из стороны в сторону, будто бы это была не живая человеческая голова, а некий предмет, который можно разбить, сломать, вышвырнуть, словом, обойтись с ним как заблагорассудится.
- Я молчу, - чуть слышно бормотал старик. - Я - могила…
И, опрокинутый на спину - точь-в-точь нашкодившая собака, когда она просит прощения, - в подтверждение своих слов поднес к губам палец: "Молчу, молчу".
- На место, Григорий! - скомандовал из угла Мацейс. - Сядь.
Шкебин отошел в угол, слегка пошатываясь. Крупные капли пота выступили у него на лбу, он дышал хрипло, со свистом. Мацейс полулежал на мешках и по-прежнему смотрел в упор на распластанного у стены хитрого старика.
- Да, - сказал он задумчиво и кивками головы точно подтверждал каждое слово. - Ты - могила. Запомни - могила.
Именно в эту минуту я закрыл глаза. Я не спал и не хотел больше спать, но чувствовал всем своим существом, что мне нужно сейчас же, немедленно притвориться спящим. Лучше бы мне не быть свидетелем тому непонятному, что здесь творилось. Должно быть, я вовремя это понял, потому что разговор вокруг меня сразу же оборвался, и кто-то совсем шепотом сказал:
- Спит без задних ног.
Снова звякнула бутылка, и невыносимый в этом зверином жилье запах одеколона ударил мне в ноздри. Ссора кончилась миром, хозяин и гости продолжали угощаться. Тогда я умышленно громко зевнул и поднял голову. Все смотрели на меня.
- С какого ты судна? - ни с того ни с сего спросил Юшка.
Я вдруг удивился сам себе - ведь Мацейс и Шкебин были механиками на 89-м, на том самом новеньком тральщике, на котором не сегодня-завтра я пойду в море. Это у меня совершенно вылетело из головы, пока мы кочевали с места на место суматошной нынешней ночью.
- Я вместе с ним, - сказал я, кивая головой на Мацейса. - Я приписан на 89-й.
Впервые я заметил, что они смотрят на меня с любопытством. Мацейс даже присвистнул, словно бы от удивления, и сразу же покачал головой.
- Нет, мы уже списались с 89-го. Не сошлись характерами с капитаном.
Я ждал, что он скажет еще что-нибудь, но он уже перестал смотреть на меня и, растянувшись на мешках, закинул руки под голову.
- Не сошлись характерами с капитаном, - повторил за ним Юшка. - Ну ладно. Капитан так капитан. Мне-то что, спрашивается? Верно я говорю, матросик?
Ох, как я его ненавидел в эту минуту! Он обсасывал сырую рыбью голову, явно наслаждаясь этой мерзкой закуской, но по смеющимся его глазам я видел, что он издевается и надо мной и над обоими механиками, которые совсем перестали обращать на него внимание. Ни кровинки не было у них в лицах. Круглые черные тени пятачками легли им на глаза. "Почему они такие усталые и злые?" - подумал я, но не успел ни до чего додуматься. Солома, закрывавшая выход наружу, развалилась, и Аркашка, задыхаясь, просунул голову к нам в пещеру.
- Гасите свет и все наверх, - сказал он. - Юшка-таки накликал себе гостей.
Глава VIII
БЕГСТВО ПО ЗАЛИВУ
Я помню, как Юшка пополз на коленях к своей соломенной подстилке, как он хныкал и шарил руками под соломой, хватал какие-то узелки и свертки. Ударом сапога Мацейс опрокинул на землю фонарь и раздавил его каблуком. В кромешной темноте, хватая друг друга за ноги, мы выползли по узкому ходу-норе из пещеры. Все вокруг было заметено толстым слоем снега. Снежные шквалы, должно быть, проходили всю ночь. Выпрямившись, я напрасно вглядывался в темноту, ища глазами, каких же гостей дождался, наконец, Юшка.
- Идут цепью с трех сторон, - торопливо говорил за моей спиной Аркашка. - Можно еще податься к заливу.
Луна скрывалась в стремительно набегавших облаках. По снежным склонам гор скользили светлые пятна - лунные отсветы, и казалось, что горы шевелятся в темноте. Вдруг на полминуты, не больше, разорвались облака, и я увидел шагах в ста от нас цепь черных фигур, медленно окружавших пустырь. Это были милиционеры - вот каких гостей опасался Юшка.
Странная слабость появилась у меня в коленях. Мгновенно я понял всю глупость, весь стыд моего положения. Через несколько минут я буду задержан вместе с этим старым бродягой, может быть, вором - и прощай мое судно, прощай море! Не сразу же выяснится, что я ничего не сделал плохого, что я случайно, сдуру, можно сказать, попал в компанию этого омерзительного человека.
Все эти мысли пронеслись у меня в голове за полминуты, пока луна освещала пустырь. Потом стало опять темно, и кто-то крикнул: "Беги!"
Куда мы побежали, я не знаю. Помню, что нужно было перебираться через высокий забор, перевитый по верху колючей проволокой, и я порвал себе рукав и здорово оцарапал руку. Юшка, прихрамывая, бежал последним. Когда мы перебирались через забор, я слышал, как он хныкал и просил "мальчиков" подсадить его снизу. Кажется, Аркашка, сидя на заборе верхом, протянул было ему руку, но тут снова проглянула луна, и в цепи милиционеров раздались свистки и крики. Чертыхнувшись, Аркашка скатился с забора, а что сталось с тем хромоногим бродягой, я не знаю. Думаю, что он тут же и попался.
Трудно было бежать по рыхлому снегу, на каждом шагу я проваливался чуть ли не по колено. У меня даже появилась отчаянная мысль: плюнуть на все, отстать от моих дружков - и будь что будет. Но под ногами неожиданно захлюпала вода и я сообразил, что мы выбрались на берег залива.
Потянуло гнилью и резким запахом йода. Был отлив, мы бежали теперь прямо по морскому дну, которое в малую воду обнажается здесь чуть ли не на километр. То и дело я спотыкался о камни, поросшие скользкими водорослями. Какие-то белые пятна смутно обозначались ка выступивших из воды камнях. Пробегая мимо такого камня, я поднял целую стайку мирно дремавших чаек. Долго в темноте раздавались их пронзительные крики, а потом опять посветлело, и прямо перед собой, в лунной дорожке, протянувшейся по заливу, я увидел дощатые мостки и несколько шлюпок, привязанных к сваям.
Откуда Аркашка достал весла, я не заметил. Мы попрыгали в крайнюю шлюпку. Я растянулся прямо на дне, Шкебин сел на весла, Мацейс - на нос. Кучка милиционеров появилась на берегу в тот самый момент, когда Аркашка, грудью навалившись на корму, гнал шлюпку на глубокую воду. Нам что-то кричали с берега, но уже Аркашка перевалился через борт и взялся за руль. В наступившей затем темноте мы быстро отошли от причала.
На всю жизнь осталась в моей памяти эта прогулка. Мы молчали все четверо. Только по временам Мацейс, лежавший на носу, негромко подавал команду: "Право руля - льдина", - и Аркашка круто клал руль направо, а льдина с шуршанием и звоном проходила под самым бортом нашей шлюпки. Залив был неспокоен. Мелкая зыбь подбрасывала шлюпку, и по временам нас раскачивало так, что я в страхе хватался руками за борта, как будто бы качка от этого могла уменьшиться. Куда мы плыли? Последние остатки хмеля вылетели у меня из головы, и я все отчетливее и отчетливее понимал нелепость моих ночных похождений.
- Аркашка, - спросил я шепотом, - куда мы?
- Заночуем у кого-нибудь из ребят в каюте, - хмуро ответил он и вдруг судорожно рванул руль в сторону. Что-то заскрежетало по днищу. Мы едва не наскочили впотьмах на камень.
- Уснул, что ли? - зло крикнул Аркашка.
С носа ему ответил ленивый голос Мацейса:
- Да, хорошо бы сейчас соснуть часок…
Я не мог не восхититься про себя спокойствием, с каким это было сказано. Мы удирали черт знает куда, впотьмах, по заливу, нас швыряло в шлюпке из стороны в сторону, а этот парень уже пристраивается, как бы ему вздремнуть на часок! Но в то же время мне стало совсем не по себе при мысли, что если Мацейс не хвастает и в самом деле заснет, то в этакой темноте мы обязательно на что-нибудь наскочим и перевернемся. Теперь, как только Аркашка начинал ерзать за рулем и вглядываться в темень, сердце у меня просто замирало. И хоть бы опять выглянула луна, хоть бы на полминуты! Но мы шли впотьмах по огонькам, цепочкой протянувшимся на том берегу залива.
Вдруг я вскрикнул и от неожиданности даже вскинул руку. Толстая чугунная цепь наклонно прошла над шлюпкой, и какая-то черная масса надвинулась на нас из темноты.
- Поори ты тут, - проворчал Аркашка. - Хочешь, чтобы вахтенные услыхали?
Мы проскользнули под якорной цепью огромного океанского судна. Высоко над головой в два ряда светились редкие огоньки иллюминаторов: кое-где в каютах, по-видимому, еще не спали. Я так загляделся на эту черную громадину, что не заметил, как справа от нас выступила другая такая же, если еще не больше. Луна, которую я ждал, выглянула наконец, и сразу же Аркашка налег на руль, и шлюпка скользнула в тень к самому борту судна. Точно по улицам затопленного города, мы проходили на шлюпке среди многоэтажных морских гигантов, стоявших у причалов, скользили у них под кормой и пробирались под якорными цепями. Тут были суда с надписями, по- моему, на языках всех стран мира и наши, не уступавшие им по размерам. Не больше буйка, раскачивавшего на волне свой красный фонарик, казалась рядом с ними наша шлюпка. Аркашка с неудовольствием поглядывал на освещенные луной облака и все время норовил держать курс тенью, чтоб нас не заметили с палуб, а я забыл все свои страхи. Я мог дотянуться рукой до ржавой, изъеденной морской солью железной обшивки бортов. Они были так высоки, стены этого водяного города, что за ними совсем не чувствовалось ветра. Между тем он налетал порывами, и высоко над нами я слышал его свист в снастях и мачтах. Ветер гулял там среди корабельных мачт, как в голом зимнем лесу, здесь же, у ржавых железных бортов, мимо которых пробиралась наша шлюпка, только плескалась мелкая зыбь да потрескивали битые льдины.
И снова нас раскачивало и швыряло из стороны в сторону, и к ледяным брызгам, летевшим через борта, прибавился мокрый снег. Опять мы шли по открытому заливу. Я не мог открыть глаз, от снега и ветра у меня свело все лицо.
- Аркашка, скоро ли? - взмолился я.
- Мы уже пришли, - сказал он. - Надо ждать, когда опять посветлеет.
Не знаю, что было бы с нами в эту ночь, если бы опять не пронесло облака. Мне казалось, что битый час мы качаемся на короткой зыби с залива, что убывающая вода мало-помалу все дальше уводит нас от берегов. (На самом деле уже начинался прилив, и Шкебин все время подгребал, чтобы нас не выбросило на берег.) Наконец на том берегу опять осветились снежные вершины, и лунная дорожка стремительно пересекла залив.
Я опять увидел суда. Но как они были не похожи на те, мимо которых мы только что проходили на шлюпке!
Длинные, с низкими палубами, они стояли по двое, по трое, тесно прижавшись борт к борту. Это было сборище судов, обледенелых до кончиков мачт, пудовыми льдинами обвешанных по снастям и железным поручням, точно иллюминованных льдом к какому-то удивительному морскому празднику. Можно было подумать, что это затонувший флот, который отлив поднял со дна, а налетевший ветер сбил в кучу.
Так вот как они выглядели, эти промысловые суда - рыболовы и зверобои, возвратившиеся из зимних рейсов! Никогда я не думал, что судно может так обледенеть в плавании, нести на себе такую тяжесть льда и смоченного водой, обмерзшего снега. Борт о борт с ними были пришвартованы другие - чистенькие, окрашенные в черно-красный цвет, еще только собиравшиеся в море. У одних на бортах были написаны их названия: "Краб", "Пикша", "Акула", "Пинагор", "Палтус", у других обозначены были только номера. Я смотрел на эти маленькие, с низкими палубами суда, на одном из которых мне предстояло пойти в море, и не прислушивался к тому, что происходило в нашей шлюпке. Где в этом сборище судов стоял мой 89-й? Напрасно было его искать: суда теснились борт к борту, все, как один, с одинаковыми трубами и мостиками.
Между тем в шлюпке происходило что-то очень тревожное. Аркашка вдруг толкнул Шкебина сапогом, и тот быстро заработал веслами. Мы опять скользнули в тень к борту крайнего судна. Шлюпка замерла.
Я спросил: "Что случилось?" - и мне никто не ответил. Аркашка прислушивался, вертя своим беретиком из стороны в сторону, у Шкебина на лице было такое выражение, как будто бы он хотел сказать: "А ну вас всех, делайте, что хотите, надоела мне эта волынка". Мацейс - я это только теперь заметил - в самом деле спал, закрыв лицо локтем.
- Так и есть, - проворчал Аркашка. - Портовый надзор или сам капитан порта. Это их катер. Черта ли им не спится?
Где-то совсем близко трещала моторка. Она шла по ту сторону обступавших нас судов, и нельзя было разобрать на слух, идет ли она от нас или приближается к нам. Однако Аркашка, по-видимому, лучше меня разбирался в стуке мотора, потому что физиономия у него стала совсем растерянной.
- Надо его будить, - сказал он, кивая на спящего Мацейса.
- А чего будить? - огрызнулся Шкебин. - Заметят - сами разбудят.