Мы не чувствовали холода и, не думая, механически сопротивлялись напору воды.
И она схлынула. Струйки, шипя, разбежались по палубе и стекли, и девятки глаз смотрели туда, где должен был быть 90-й.
Нет, ничего не было видно… Как мы ни вглядывались, как ни обводили глазами горизонт, думая, что, мол, может быть, мы ошиблись и не туда смотрим, что вот немножко правей или левей увидим мы знакомые огни и засмеемся, - ничего не было видно. Капитан поднял бинокль и долго смотрел, а потом опустил его. Он повернулся к нам, хотел что-то сказать, но не сказал. Я не мог смотреть на его лицо. Я отвел глаза. Только когда он повернулся, я посмотрел ему в спину. Держась за поручни, он медленно, чуть согнувшись, шел к двери рубки.
Капитан ушел и закрыл за собой дверь, а мы всё стояли и всё смотрели, искали в снежном тумане знакомые нам огни. Потом сквозь свист ветра, сквозь рев волны я услышал голос Овчаренко.
- Нет, - сказал он, - мы вернемся на берег. Непременно вернемся. Как же можем мы не вернуться? - Чтобы не заплакать, он рассмеялся. Я видел, как от смеха дрожат у него плечи. - У нас на берегу есть дела, очень важные, самые важные, какие только могут быть. Мы вернемся на берег, пойдем по следам и будем искать, очень внимательно будем искать.
Он повернулся к нам и стоял теперь спиной к морю, высокий, худой, сжимая руками поручни, с горящими на бледном лице глазами.
- Волк! - выкрикнул он. - Волк и лиса! Волк и лиса погубили наших людей. Ведь они же видели и понимали, как это все будет происходить. Ведь они же знали, что команда на тральщике - тридцать восемь человек. Они точно себе представляли, как эти тридцать восемь будут тонуть, и как им будет страшно, тяжело, и как они будут захлебываться и задыхаться. Они жили вместе с нами, ели наш хлеб, пожимали наши руки, по фамилиям знали тех, кто должен погибнуть. Ведь они с нами прощались, улыбались, махали платками.
Я видел, с какой силой руки Овчаренко сжимали поручни. Он стоял, откинувшись немного назад, весь напряженный, и, когда молчал, крепко сжимал зубы, а на лице его напрягались скулы. Мы стояли перед ним и слушали, и Овчаренко опять засмеялся.
- Нет, - сказал он, - мы вернемся на берег. Мы выберемся. Это ничего, что волна большая, что сильный ветер, что руль испорчен. Ничего, ничего. Доплывем… За камень схватимся, удержимся… На берег вылезем, пойдем, спросим: где? Где они, эти волки и лисы? Где они? Искать надо? Хорошо, поищем. Год будем искать, два будем искать, пять лет будем искать, но доищемся, дорвемся до горла…
Овчаренко обвел нас взглядом. Мы стояли перед ним, матросы, засольщики, кочегары, один крепче другого, и некоторые смотрели на него, а некоторые отвернулись и, казалось, не слышали его слов. Но, должно быть, Овчаренко почувствовал, что все слышали и навсегда запомнили сказанное. Круто повернувшись, он ушел в рубку.
Снег не падал больше. Я и не заметил, как он перестал падать. Тучи, клубясь, промчались к западу, и в ясном небе над нами сияло солнце. Странно было в ясный, солнечный день слышать неумолкающий свист и вой урагана. Странно было видеть гигантские водяные горы, ярко освещенные солнцем. Впрочем, тучи брызг по-прежие- му проносилась над нами, больно кололи кожу и бились в стены и в стекла иллюминаторов.
Украдкой я посмотрел назад, за корму, туда, где недавно еще был 90-й. Сам, не признаваясь себе, я надеялся, что в ясном, солнечном свете увижу если не тральщик, то, может быть, шлюпку, может быть, спасательные круги и цепляющихся за них людей. Но что я мог увидеть в этом ревущем море? Горные цепи сталкивались, провали вались и вырастали, и ничего нельзя было разглядеть в этом непрестанном движении водяных масс. Тогда, отвернувшись, я пошел к Фетюковичу в радиорубку, потому что мне тяжело было смотреть на место гибели наших товарищей. Фетюкович сидел у аппарата и вертел регуляторы. Он обернулся, когда я вошел.
- Ты что, - спросил я, - с берегом разговариваешь?
- С берегом нельзя теперь говорить, - ответил он, - у нас антенну сорвало. Передатчик не работает. - И добавил, вдруг улыбнувшись кривой, невеселой улыбкой, будто просил извинения: - Я все думаю: может быть, кто-нибудь передает…
Он замолчал, не договорив, но я понял его. Он все еще пытался поймать в эфире приятеля своего, Абрама, того самого, который качался теперь мертвый где-нибудь на волне или, увлеченный судном на дно, плавал в воде, наполнившей радиорубку.
Я промолчал. Что мог я сказать ему? Я сел на диван, слушал с тоской удары волн и вой ветра и смотрел на согнутую спину Фетюковича, такого смешного и жалкого в наивной своей надежде. Но вот он откинулся на спинку кресла. Руки его отпустили регуляторы. С минуту он сидел неподвижно, потом встал, перешел рубку и сел рядом со мной.
- Ой, Слюсарев, - сказал он спокойным и ровным голосом, - мне их так жалко, так жалко…
Ветер выл, рыдал, горевал за стенами рубки, а мы сидели, прижавшись друг к другу, и тихо говорили о капитане Ткачеве, о молодом радисте Абраме, о матросах, кочегарах, штурманах и механиках с 90-го, о людях на иностранной верфи, спокойно начертивших на бумаге смерть наших товарищей, и о том, зачем нам обязательно нужно выбраться на берег.
Со стуком открылось окно из рулевой, и Студенцов прокричал:
- Фетюкович, поймайте берег! Что передает порт?
Фетюкович бросился к аппарату, а я, вспомнив, что мы еще не на берегу, а в открытом море и что шторм не собирается стихать, подошел к оконцу и стал смотреть, что происходит в рулевой.
Студенцов, Овчаренко и Аптекман стояли у стола, склонясь над картой. Рядом с рулевым, спиной ко мне, стоял Бабин и не отрываясь смотрел в бинокль на черный безрадостней океан под ясным и голубым небом.
- А если попробовать еще раз повернуть? - спросил, не оборачиваясь, Бабин.
Студенцов бросил, глядя на карту:
- Руль не выдержит.
- Ну, если не выдержит, окажемся в том же положении.
Студенцов покачал головой. Он, кажется, думал о чем- то своем, отвечая Бабину, и сейчас принял решение.
- Придется выбрасываться на банку, - сказал он. - По-моему, нас вынесет сюда. - Он показал по карте.
- В куски, - сказал Аптекман и жестом объяснил, как нас разнесет в куски.
- Надо попробовать повернуть, - упрямо повторил Бабин.
Студенцов, казалось, не слышал его. Он продолжал разглядывать карту.
- В открытом месте нас разнесет в куски, - сказал он, - это верно. А если в заветерье за островом? - Пальцем он провел по карте линию. - Проскочить между двумя островами и, скосив, пробраться сюда, под защиту скалы. Волна здесь не такая большая, и банок на карте показано сколько угодно.
Он посмотрел на Бабина.
- Здесь нам руль и понадобится, - кинул он ему. - Такой поворот он, пожалуй, и выдержит, а полный - никогда.
- Вы правы, - коротко сказал Бабин. - Я с вами согласен.
Студенцов кивнул головой и повернулся к Аптекману.
- Надо будет сразу тушить топки… - Аптекман молчал. - Предупредить машинную команду и кочегаров… - Аптекман молчал. - Это всё.
Аптекман повернулся и обычной своей ленивой походкой медленно пошел к выходу, покачиваясь и размахивая руками.
- Где быть команде? - спросил Овчаренко.
- На верхней палубе.
Овчаренко кивнул и пошел к выходу.
- Ты будешь с командой?
Овчаренко снова кивнул и взялся за ручку.
- Подожди.
Овчаренко остановился и выжидающе посмотрел на Студенцова.
- Ты что, - спросил Студенцов, - хочешь предупредить команду?
- Да, - сказал Овчаренко. - Надо же подготовить, чтобы все были на местах.
- Подожди, - сказал Студенцов. Он вынул трубку и медленно стал набивать ее табаком.
- Ну? - спросил Овчаренко.
Студенцов зажег спичку и запыхтел трубкой. Клубы сизого дыма поплыли в воздухе.
- Видишь ли, - неуверенно протянул он, - все это будет очень правильно и хорошо, если я точно определился. А без пеленга, понимаешь, особенно ручаться я не могу. Так что пока подождем сообщать команде. Скоро мы увидим берег и сможем точно сказать, где мы.
Овчаренко отошел от двери и сел на складной плюшевый стул. Студенцов зашагал взад и вперед, дымя трубкой. Бабин не отрываясь смотрел в бинокль.
- Да, - протянул Студенцов, он тяготился молчанием, - тут с такой точностью не определишься.
- Берег, - негромко сказал Бабин.
Схватив бинокль, Студенцов ринулся к окну. Я видел, что Овчаренко схватился за ручку двери, но я уже сам выбежал на палубу и на палубе увидел Овчаренко, закрывавшего за собой дверь. Мы стояли, держась за поручни, он немного впереди, я сзади, и оба смотрели туда, куда ветер и волны гнали наш тральщик. Только волны и пену видел я впереди, но вот нос судна влез на высокую водяную гору. Казалось, взобравшись на высоту, на секунду судно остановилось перевести дыхание. В эту секунду с высокой водяной вершины стало видно далеко-далеко, и я увидел мчащиеся холмы и горы, рушащиеся гребни, пену, летящую по воздуху, а вдали, за черной волнующейся водой, еле заметную черную неподвижную гряду. Она тянулась по горизонту, замыкая круг ревущего хаоса, и неподвижностью отличалась от водяных гор. Я успел только кинуть взгляд на нее, как судно ринулось вниз с волны. Резко хлопнув дверью, капитан вышел на палубу. Постукивая пальцами по биноклю, он ждал, когда нас снова поднимет. Кругом бушевали волны, большие и маленькие, они сталкивались, сливались в одну, разделялись снова. Потом нас подняло и понесло вверх. Море ушло куда-то далеко-далеко, оно бушевало уж где-то под нами, под нами летали чайки и глупыши, а маленькие волны казались еще в десять раз меньшими. Мы опять были на вершине водяной горы. Каменная гряда показалась мне на этот раз гораздо ближе. Она уже не была такой ровной. Я различал отдельные скалы, уступы черного камня. Капитан не отрываясь смотрел в бинокль. Прошла секунда, и судно ринулось вниз. Бабин вышел из рубки.
- Кажется, верно, Николай Николаевич, - сказал он.
Студенцов, не отвечая, наклонился и крикнул вниз на палубу:
- Свистунов, поднимитесь сюда!
Свистунов, весь мокрый, взбежал по трапу.
- Вы видели берег? - спросил капитан.
- Видел.
- Как вы думаете, что за острова?
Мы снова были высоко над морем, и каменная гряда казалась теперь еще ближе. Свистунов, прищурив глаза, глядел на нее.
- Я думаю - Старовер и Ведьма.
Студенцов и Бабин переглянулись. Мы полетели вниз с водяной горы, вода заплескалась на палубе. Студенцов повернулся к Овчаренко:
- Ну, Платон Никифорович, можно действовать. Определились правильно. Будем заходить за Старовера. - Овчаренко кивнул и побежал по трапу. - Товарищи! - закричал капитан вниз на палубу. - Сейчас зайдем за островок и сядем на банку. Маневр серьезный, но довольно безопасный. Всем надеть спасательные пояса. Собраться на палубе возле лебедки. Паники быть не должно.
- Не будет паники, - пробасил снизу Полтора Семена.
И матросы, обгоняя друг друга, бросились в кубрик за поясами. Студенцов открыл дверь рубки и в это время заметил меня.
- Вы что здесь делаете? - рявкнул он. - Сейчас же марш вниз! - Я повернулся, чтобы идти. - Стойте! - крикнул Студенцов. - Я остановился. - Боитесь?
У меня было сильное искушение ответить что-нибудь героическое, но я удержался.
- Боюсь, - ответил я.
Студенцов посмотрел на меня с некоторым удивлением.
- Ишь ты, черт, - пробормотал он про себя, а громко спросил: - И здорово боитесь? - Я молчал. - Но держитесь?
- Держусь.
- И будете держаться все время?
- Думаю, что все время.
Студенцов хмыкнул.
- Наденьте спасательный пояс, - сказал он, - и станьте на палубе у столовой. - Он помолчал. - Если держитесь, тогда ничего, что боитесь. Это даже хорошо, что не врете. - Он откашлялся и резко скомандовал: - Ну, марш вниз!
Я быстро сбежал по трапу и, держась за фальшборт, пробрался в кубрик. Донейко выдавал пояса. Очередь вилась далеко по коридору, но двигалась очень быстро, и Донейко, молчаливый и точный, работал, как первоклассный продавец.
В числе последних я получил пояс и вышел на палубу. Матросы толпились возле столовой; на всех были надеты спасательные пояса, и от этого все казались толстыми и неуклюжими. Я стал около лебедки, примерившись так, чтобы при ударе иметь возможность ухватиться за вал. Каменная гряда, раньше еле видная на горизонте, была теперь совсем близко. Молчаливая черная стена сейчас, в шторм, когда она возвышалась над темным и бурным морем, была страшна и неправдоподобна. У меня замерло сердце, как в кошмаре, и стена надвигалась, как в кошмаре, неудержимо. Ветер гнал нас прямо на нее. Много долгих секунд прошло, пока я заставил себя всмотреться внимательнее. Тогда я увидел, что гораздо ближе каменной гряды из темного моря торчат две черные скалы, два острова. В пролив между ними был направлен нос тральщика. Это и были, очевидно, Ведьма и Старовер, о которых капитан спрашивал Свистунова. Я узнал их по названиям, не спрашивая. Действительно, в прямоугольной вершине правого острова, в его широком, устойчивом основании было что-то от коренастого, широкоплечего старовера, и в острых углах и ломаных линиях левого что-то напоминало остроносую сгорбленную ведьму.
Волны с грохотом разбивались о подножие уродливых огромных фигур из черного камня, в проливе между ними бурлила и пенилась вода; и мне показалось, что стало темно, когда мы вошли в пролив.
- Приготовиться к повороту! - крикнул кто-то сверху, наверное, Студенцов.
Я прижался к валу лебедки. Палуба под моими ногами наклонилась, вода с головой закрыла меня, и я не дыша считал секунды. Я чувствовал: палуба выпрямляется. Вода схлынула. Я открыл глаза и перевел дыхание. Старовер, коренастый, широкоплечий Старовер был с правого борта. Его огромная тень закрывала нас.
- Приготовиться к удару! - крикнул Студенцов. - Держитесь крепче, ребята!
Обхватив руками вал, я изо всех сил прижался к нему и закрыл глаза.
Глава XXVI
ВЕДЬМА И СТАРОВЕР
Силою удара меня прижало к валу. Сердце мое остановилось. Я перестал дышать. Я слышал страшный грохот и рев, но, может быть, это у меня шумело в ушах. Кто-то, почувствовал я, схватился за мою руку, но сразу же отпустил ее. Какой-то твердый предмет больно ударил меня по плечу, потом меня окатило холодной водой, и вода утишила боль. Я втянул голову в плечи и с ужасом ждал, что сейчас рухнут на меня тяжелые обломки надстройки и раздавят, размозжат, разнесут в куски.
Постепенно, очень медленно, шум становился тише. Из хаоса возникали отдельные звуки. Я различал удары волн, свист ветра и доносившиеся, казалось издалека, голоса товарищей. Я приоткрыл глаза. Я увидел мокрый и блестящий металл лебедки, руку, такую белую, что не сразу я признал ее своей, кусочек палубы, залитой водой.
- Ну что, Слюсарев, - услышал я веселый голос Овчаренко, - живем, не скучаем?
- Живем помаленьку, - ответил я, очень стараясь, чтобы мой голос звучал так же весело и уверенно.
Голос Овчаренко слышался уже где-то вдали. Он шутил над кем-то, и кто-то - кажется, Полтора Семена - отвечал ему низким басом. Только теперь я открыл глаза широко. К моему удивлению, Овчаренко оказался совсем близко, а Полтора Семена стоял рядом со мной. Палуба уходила наверх, и полубак заслонял половину неба. Казалось, судно, как конь, встало на дыбы, готовое ринуться вперед, и вдруг застыло в этой неудобной, не внушающей доверия позе. Очень странно было чувствовать под ногами неподвижную палубу. Все еще я не мог отделаться от ощущения, что надо за что-то держаться, чтобы не упасть. Все еще мне казалось, что горизонт качается и что сейчас, через секунду, палуба полетит вниз. Я выпрямился. Болело зашибленное плечо, ныла спина, на шее саднила царапина: я и не заметил, как меня оцарапало. Других повреждений не было. Я размялся, подвигав руками и ногами, и пришел к выводу, что отделался очень дешево.
- Сто за цертовстина, - услышал я удивленный голос засольщика, - неузели ни одного церта не смыло?
- Все на месте, - ответил Овчаренко. - Не такой народ, чтоб смыться.
- Слезай, приехали! - орал Балбуцкий, размахивая зюйдвесткой. - Вашим билетам станция!
На палубу выскочил Аптекман. Я впервые видел его торопящимся. Он двигался очень быстро, но это совсем не было заметно. Казалось, он так же, как всегда, лениво переваливается с ноги на ногу.
- Кочегары, вниз, - заорал он, - помогать вахтенным тушить топки!
Кочегары один за другим пробежали мимо меня, торопясь и скользя по наклонной палубе. Аптекман заковылял за ними и, странно, не отставал, хотя казалось - он совсем не торопился.
По наклонной палубе поднялся Свистунов. Он взмахнул зюйдвесткой и крикнул: "Товарищи!.." - но в это время машинист уже начал выпускать пар из котлов. Свистунов что-то кричал еще, лицо его покраснело от натуги, губы смешно шевелились, но мы ничего не слышали, всё - и голос его и рев урагана - покрывалось неумолкающим резким шипением пара. Махнув рукой, он отошел в сторону, и в это самое время, как будто издеваясь над ним, шипение прекратилось. Из машинного отделения вышли кочегары, механики и машинисты. Они были выпачканы в масле и в копоти, и не то пот, не то водяные брызги мелкими каплями осели на темных лицах.
- Всем собраться здесь! - закричал Свистунов, получивший наконец возможность высказаться.
Мы все собрались на вздыбленной палубе и расположились кому где удобно. Кто стоял, опершись на фальшборт, кто взгромоздился на лебедку, кто уселся на плотно задраенных люках. Я стоял на старом своем месте у вала и оглядывался вокруг.
С грохотом рушились волны на корму. За время шторма ухо уже так привыкло слышать размеренный грохот воды, что перестало замечать его. Сейчас, прислушавшись, я обратил внимание, что здесь грохот гораздо тише, чем был в открытом море. Остров защищал нас, и хотя здесь, в проливе между островом и материком, волнение тоже было большим, но после гигантских валов открытого моря здесь мне казалось тихо.