1568 год. В государстве Московском разгул опричнины. "Царевы псы" бесчинствуют в городах и весях, пытая и насилуя, порой уничтожая целые поселения. Так случилось и с родной деревней Фёдора, сына поморского лоцмана. Пареньку повезло. Он не только уцелел, но и стал обладателем тайных бумаг английского дипломата. Вместе со своим крёстным, морским купцом, Фёдор отправляется в Англию искать лучшей жизни и оказывается на службе у самого Френсиса Дрейка!..
Содержание:
Глава 1 - ГОСУДАРЕВЫ ПСЫ 1
Глава 2 - ЛИВОНСКИЕ ДЕЛА 5
Глава 3 - САМ С УСАМ, ИЛИ ОДИНОЧНОЕ ПЛАВАНИЕ ФЕДЬКИ-ЗУЙКА 8
Глава 4 - ДИВНОЕ ПЕНЬЕ ПОПУГАЯ 9
Глава 5 - ДЕВОНШИРСКИЙ ПРЕЦИЗИОНИСТ, ИЛИ В НАЧАЛЕ БЫЛО ДЕЛО 17
Глава 6 - НЕПРЕКЛОННЫЙ МАЛЫШ 18
Глава 7 - ДЭЙВИД И "НЭНСИ" 19
Глава 8 - БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ, ИЛИ ПОЗОРИЩЕ 23
Глава 9 - ПЕРВЫЕ УДАЧИ КАПИТАНА ДРЕЙКА 28
Глава 10 - РАСЧЕТ С ДОНОМ МИГЕЛЕМ 31
Глава 11 - КАТАСТРОФА В САН-ХУАН-ДЕ-УЛЬОА 37
Глава 12 - СЕМНАДЦАТЬ ВОЗОВ ЗОЛОТЫХ ДУКАТОВ 40
Глава 13 - ДВА ОСОБО ВАЖНЫХ ДНЯ 42
Глава 14 - ВТОРОЕ СВЕРХТАЙНОЕ, или СИМАРРУНЫ 43
Глава 15 - К "СОЛНЕЧНОМУ СПЛЕТЕНИЮ" ИСПАНСКОЙ ИМПЕРИИ 50
Глава 16 - ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРЕД РЕШАЮЩИМ УДАРОМ 55
Глава 17 - ПОХОД 61
Глава 18 - ПАРТИЯ ВОЙНЫ И ПАРТИЯ МИРА 69
Глава 19 - Без заглавия - (Для многих - самая скучная. Для немногих. - самая интересная. К счастью - очень короткая) 73
Глава 20 - И СНОВА "САМ С УСАМ", ИЛИ "ЧЕРНЫЕ БРИГАНТИНЫ" 75
Глава 21 - БЕРБЕРИЙСКИЕ БЕРЕГА 85
Глава 22 - ВСЕМ ПРИМЕТАМ ВЕРНЫМ ВОПРЕКИ! 89
Глава 23 - ЗЕМЛЯ ДЬЯВОЛА 94
Глава 24 - МАГЕЛЛАНОВ ПРОЛИВ 103
Глава 25 - НА СЕВЕР, К ТЕПЛЫМ СТРАНАМ! 107
Глава 26 - ПИРАТЫ В СТРАНЕ СОКРОВИЩ… 112
Глава 27 - В ПОИСКАХ ПРОЛИВА АНИАН… 117
Примечания 119
Николай Курочкин-Креве
Пират Ее Величества
Глава 1
ГОСУДАРЕВЫ ПСЫ
Худородный боярский сын Онисим Крекшин доходов со своей подзолистой, к тому же каменистой, пашни на берегу Финского залива имел немного. Но жил на широкую ногу, притом на немецкий лад, не по-русски. Одевался сам и всех домашних, даже челядь свою, одевал в заграничные дорогие ткани, и ел, даже в будние дни, кушанья заморские. И так навык к нерусской еде, что и огороды развел с травами-овощами, у каких и названий-то русских нет. И травы эти делали его кухню богатой и тонкой. Люди добрые пареную репу едят и хвалят, а у реченого Онисима "салат из пареной репы с кервелем и пореем" - одно блюдо, "салат из пареной репы с кориандром и фенхелем" - второе блюдо, "пареная репа, запеченная с артишоками в белом соусе" - третье блюдо, "та же пареная репа в галанском соусе с омарами" - четвертое блюдо, и всего одна пареная репа давала с разными приправами да с соусами дюжину блюд разного вкуса!
А мог реченый Онисим такую жизнь себе позволить потому лишь, что еще деду его великий государь Всея Руси Иоанн Васильевич Третий, дед нынешнего царя, тоже Иоанна и тоже Васильевича, за посольские и иные государству полезные службы пожаловал привилей: право торговли на своих судах с портами Ганзейскими, и с Аглицкими, и со Свейскими, и с Норвецкими (что ныне под датским королем), и с Ливонией…
А когда в Швеции новый король Густав Первый Вася укрепился и с датчанами воевать начал, отцу Онисима Крекшина, Никифору, случилось какую-то, не в обиду Руси, услугу и королю Васе оказать. И за ту услугу король Вася выдал всему роду Крекшиных охранную грамоту - навечно чтобы им невозбранно было торговать по всему морю Варяжскому, и морю Студеному, и морю Немецкому с проливами Датскими. И ни в мир, ни в войну (пусть бы даже, чего не приведи Господь, Швеция с Русью воевать стали) чтобы никакой обиды от свейского и союзных ему флотов не иметь отнюдь…
А как государь нонешний, Иоанн Васильевич Четвертый, прозвищем Грозный, град Нарву у ливонцев отвоевал и порт велел дьяку Ивану Выродкову там выстроить - так Крекшины торг свой перенесли с устья Невы на Нарву. И завели на отвоеванной землице той верфь, причалы и склады-магазины.
Потом Онисим сговорился с земскими старостами погоста Анкудинова, что в Поморий - и с царева согласия, взявши на себя все тягло оного погоста, перевел его на свои земли, под Нарву. Вольные, черносошные поморские людишки того погоста и допрежь бегали на лодьях да на кочах в Нидарос норвейский, и в Гуль - город аглицкий, и даже в графства Галанского порт Зандам. А уж из Нарвы, откуль в заграницы путь удобнее и короче, стали добираться и до славного вольного града Гамбурха, и даже иногда до французского Гавра…
Причем осели эти поморы не в самой Нарве, где хватало, даже и на целое село, брошенных домов: и горожане были, и рыцари, предпочитавшие все свое побросать и в бега уйти, чтобы только под русскими не жить. Нет, поморы срубили себе деревеньку верстах в десяти от градских стен, на голой пустой земле, среди ижорских поселений. Им, вишь ли, привычно было с чудью белоглазой дружбы водить. А ижорские рыбаки все фарватеры в здешних мелководьях знали - и друзьям-новоселам показали. И даже костры на мысах жгли. Чужие не разумеют: ну костер, да и костер на берегу горит. Должно быть, мальчишки рыбачат или крестьяне в ночное лошадей выгнали да и жгут… А свои, кто в море плывет и язык огня понимает, видели и куда держать, и каких мест избегать, и даже каков ветер на берегу…
И зажили на этой скудной земле, где репа, редька, горох да капуста так-сяк растут, а рожь и ячмень удаются не каждый год - то сам-два соберешь, а то так и посевное зерно не возворотишь, все вымокнет, - зажили тут северные молчуны ладно и сытно.
Воеводы царевы уже пол-Лифляндии покорили - но Ревель держался. А с ним от русских заперт был свободный выход из Нарвы в большое море. Впрочем, ни датским, ни любекским, ни иным многим купцам это не мешало. А уж людям Крекшина, имеющим охранную грамоту короля Васи, - и подавно. Торговля шла непрерывно - от самого ледохода да самого ледостава. Посуду и оружье, вина и ткани - к нам. Даже к государеву столу порой корицу, да перец, да раков морских - лангустов - доставлял Крекшин. А от нас в зарубежье - меха и воск, лен и пеньку, и холсты, и кожи, и мед… Сам толстопузый Крекшин после тридцати лет в море не ходил, рыхл стал. Но верные люди его держали глаз за корабельщиками, дабы не утаивали выручку, в каждом рейсе.
Хорошо жил Крекшин. Только нагрянула такая беда: начал царь Иоанн с крамолой боярской бороться и от лютой, насмерть, борьбы той озверел. А от озверенья государева всему народу стало жить страшно, как в грозу: застигнет в поле и, повинен ли, грешен ли в чем, или вовсе невинен, все едино. Молись православный, не молись - вдарит гром и до смерти убьет!
Стал царь ходить войною на собственных вельмож и на знатные города российские: сначала на княжат Ярославских ополчился, потом - на Ростовских. А потом на господин Великий Новгород, и…
На десятый год после взятия Нарвы русскими полками наступило, наконец, для торговых людей времечко золотое. Государев печатник Иван Висковатов в Можайске с новым шведским королем Эриком Васей мир заключил!
Шведы отвели флот от Нарвы и пропускать русских гостей стали совсем свободно. Правда, от свободы доступа в порт цены на ввозимые товары упали - зато оборот вырос. Год прожили нарвские жители в довольстве, и в мире, и в надежде на совсем уже развеселую жизнь. Но тут… Короля Эрика Васю сверг финляндский герцог Юхан, севший сам на престол, приняв имя: Иоанн Третий Вася. И снова блокада, и снова война…
3
Осенью 7076 года от сотворения мира (как в ту пору на Руси считали; это от Рождества Христова лето 1568) возвращалась из дальнего заморского плавания одна из лучших лодей Онисима Крекшина - трехмачтовый "Св. Савватей".
Мореходы сгрудились двумя кучками: на носу, на крыше поварни, и на корме. Первые - чтобы по команде кормчего Михея большой парус перекидывать быстро - фарватер здесь узок и времени на маневр дает мало, зазевался на полминуты - вынесет враз на мелководье! Последние - чтобы рулем и бизанью править, и тоже быстренько. Парус, промокший по нижней шкаторине от брызг, тяжел, надобно всем впрягаться, кто ни есть на борту: кок не кок, до одного всем.
Кормчий усиленно вглядывался во мрак. Ночь, на счастье, была пасмурная, а луна, смутно желтеющая сквозь облако, - в малой четверти. Авось, шведы и не заметят? Мудрый старик-кормчий не ведал, признают ли люди нового свейского короля Ивана Третьего Васи тарханную грамоту короля Густава или не признают? А рисковать ценным грузом он не хотел. Идя впусте, не побоялся бы и шведов. Но с таким грузом…
Тут и вина ренские в бочках, и сукна тонкие фландрские и аглицкие цветные, и посуда луженая немецкая, и кубки цветного стекла венецейские… Новый-то король ихний не по закону престол унаследовал, а оружьем его взял, - о том кормчий слыхал от верных людей в немецкой земле. Так что, не ровен час, могут и не признать грамоту. А могут издали, не слушая слов, влепить в борт из пушки… Лучше не связываться.
Тут кормчий оторвался от своих мыслей. Пора уж было показаться костерку по правому борту, на Курголовском мысу. А вместо того показалось великое зарево, и сильно уж справа. И великоват огонь, и глубоко в бухте, как бы не на мысу, а на берегу разведен… Уж не снесло ли лодью? Вроде все течения здесь за десяток навигаций изучил, а вот поди ж ты… Если что иное, а не снос - то что же?
А это что за звук? Как бы весла плещут - но как бы и не они. Черед звуков как раз гребной, а сами звуки глуховаты…
4
К левому борту, с мористой, чухонской стороны, подвалил малый челночок. Гребец привстал и швырнул на крутой борт лодьи шнурок-легость с гирькой на конце. Гирька зацепилась за фальшборт, ее подняли и вытянули за шнурок канатец-фалинь с навязанными через локоть узлами. По фалиню гребец взобрался на борт, перехватываясь от узла к узлу.
- Федька, это ты, что ли? - спросил, не веря себе, кормчий. Вовсе не этого мальца ожидал он, а его дядю-лоцмана.
- Я, дядя Михей, - странным дребезжащим голосом ответил паренек.
- А дядя твой, Симеон Гаврилыч, где?
- Не будет его боле! - маловразумительно ответил малец и неожиданно торопливо молвил: - Крестный, дай пищаль.
- Да ты что? Белены объелся, малой?
- Да давай же поскорее! - сказал паренек таким страшным голосом, что кормчий только качнул сивой головой и приказал принести зуйку, что он просит. Принесли. Федька снарядил оружие и… И выпалил через борт - прямо в середину днища того самого челнока, на котором приплыл. Потом малец скинул за борт легость с гирькой, которую сам же только что сюда и закинул, и перекрестился:
- Ну, вот и все. Умре раб божий Феодор. Утоп я, крестный. Пошел сети дорогие, норвецкие, снимать, чтобы буря не разметала, - да и утоп. И сети потерял, и челн, и себя. Царствие мне небесное!
- Окстись, парень! Что ты несешь-то?
- Не понял еще? Мертвый я, крестный. Мертвый. И я, и ты тоже, и Марфа Васильевна твоя, и детки все, и внучек…
- Ребята, вяжите его! Обезумел парень!
- Погоди с этим, крестный. Я ж никуда не сбегу. И в огни те вглядись лучше. Разве ж то костер?
- Да я уж гляжу, что не костер. Но тогда что же? Может быть, пожар лесной?
- Нет. То село наше догорает.
- Ахти! Неужели пожар?
- Если б так. То поджог, а не пожар.
- Все село в поджоге? Это кто же такой злодей?
- Злодей кто, спрашиваешь? А царь наш. Иван Васильевич, прозвищем Грозный.
- Но-но, парень! - испуганно вскрикнул кормчий. - Ты, я вижу, вконец заворовался!
- Ну, коли и не сам царь, то верные псы его.
- Что ж никто и не тушит? Спасать село надобно!
- Уже не к чему.
- Как то есть так?
- А так, что ни одной живой души там нет. Три дня, как никого, кроме меня не осталось. Ты бы, крестный, приказал паруса покуда свернуть. Я по порядку все обскажу, тогда и порешите, как быть. Может статься, что и приставать не захотите…
- Как то есть "не приставать"? Мы же с товаром…
- Товар теперь ваш.
- Ох, парень, не нравиться мне то, что ты говоришь.
- А мне, думаешь, нравиться?
Кормчий оглядел Федьку-зуйка внимательнее и охнул. Весь в мусоре, в волосах сено, да это бы еще пустяки. Но морда побитая, в синяках, на голове рассечина до крови. А виски у парня седые! Это при том, что ему четырнадцать едва минуло, и в роду у него седели поздно, уже облысевши…
- Ребята, паруса долой и якорь за борт!
Глубины в губе были - не более пяти сажен, грунт на дне всюду - глина с валунами, так что становиться на якорь можно было в любом месте, дно держало надежно.
5
- Неделю назад прискакали в Нарву опричники. Многих казнили, еще больше замучили, запытали. Домов множество пожгли и почти все разграбили, кроме бедных самых. И даже самого государевого окольничего, воеводу Нарвского, как ворога связали и в полон увели. Напали и победили.
- Да неужто ж и Лыкова-воеводу? Михаилу Михайловича? Он же самим царем поставлен.
- И его. Меня-то намедни батюшка в город послал - денег дал и наказал купить на торжище октан навигацкий: лодья Ивана Лопарева в досмотр попала к данцигским мореходам. А те товар в море повыкидывали, а навигацкий прибор весь поотбирали. Вот поэтому я и цел остался.
В городе зашел в корчму "У Рихарда" пообедать - а то на монастырском подворье, в странноприимном дому, где я остановился (пришлось заночевать, потому что октан не хлеб, его на торгу не каждый день увидишь, и делается это не в одночасье), был день строгого поста, одной капустой вареной кормили. Сижу, ем, вдруг слышу - пьяная речь за соседним столом и вроде как батюшку нашего, Онисима Никифоровича, через слово на второе поминают. Ну, я шапку на лоб надвинул, словно чудин, и сижу, щи хлебаю - да так, чтобы ложка о миску не скребла, слушать не мешала - и ушки на макушку! И такое услышал, такое!
Приказчик гостя Петры Лодыгина дружку своему рассказывал, что хозяин его от опричного нашествия бо-ольшую прибыль чает иметь. Дескать, сговорился он с двумя другими торговыми людьми и на кормильца нашего "слово и дело" объявил. Будто бы боярский сын Онисим Никифоров Крекшин в литовскую измену переметнулся со всеми своими людишками. И будто он, под видом заморского торга, от князя Володимера Андреевича Старицкого, который ноне в главных изменниках и злодеях состоит, записки разные через кормчих, доверенных своих, пересылает из Руси и в вольный город Данциг, и в Мемель, а оттуда - изменнику и вору князю Андрею Михайловичу Курбскому! И так же - от князя Курбского в Россию.
- Вот же злодей!
- И то еще не все. Сговорился он также показать, будто товары за рубеж и из-за рубежа мы ввозим негодящие, и вся наша торговля - только для отводу глаз. А все доходы наши и Онисима Никифоровича - и не от торговли вовсе, а от воровства нашего: якобы плата за соглядайство, плаченная врагами царя российского! Так и это еще не все! Еще один донос на епископский двор отправили: будто батюшка-кормилец наш - еретик и молится не на святых угодников образа, а на поганые парусины, из немецких земель вывезенные.
- Ахти! И что же?
- А то, что не стал я дослушивать долее, побег на монастырское подворье, отвязал лошаденку свою и поскакал в село наше во весь дух. Мало, что коня не загнал! Известил старосту и боярина нашего. Сразу начали собираться. Известно же, что от опричного суда ни правому, ни виноватому нет другого спасенья, кроме утека. Порешили утечь в свеям в Выборг-град. Да немного времени не хватило: нагрянули эти…
Главный у них - сам ростом с колокольню, кафтан весь златом расшит, яко пасхальная риза у попа, - а по колено, стало быть, с чужого плеча достался. Наверное, с убитого содрал или с замученного. У седел у каждого - метла, а с другой стороны - голова собачья отрубленная.
- Тьфу ты, Господи! А эта пакость зачем же?
- Крамолу, значит, выметать, как метлой, и врагов государевых загрызать, яко псы, будут. И шли они с облавой. Кто из наших к ижорцам в их деревеньку спасаться побег - первыми на опричников и наткнулись. Их - в кнуты, девок всех снасильничали. А сборы наши недоконченные нам в доказ вины поставили: мол, точно изменники! Боярина нашего сразу под стражу, а людишек - на дыбу по очереди, чтобы доносы подтвердили. Ну, послабже кто, не выдержали…
- И что ж сказывали?
- А много ли с дыбы скажешь? - огрызнулся зуек. - Кивнет на вопрос или там крякнет: "Да!" - и все. Да им и не надобно было много. Это так только, для потехи. Одни с бабами и девками забавлялись, другие - с клещами да дыбой. Смотря по тому, чья к чему душа лежит. А больше всего средь них охотников чужие сундуки потрошить да свои тороки нашим добром набивать оказалось…
- А что, много ли наших-то до смерти поубивали?
- А всех до одного.
Сгрудившиеся вокруг кормчего и зуйка поморы замерли. Пошевельнуться боялись. А зуек деревянным голосом, точно не о родных, близких и соседях сказывал - как неживая кукла, "автомат" по-заграничному, продолжил:
- Как допросы кончили да с женщинами натешились, всех в срубах заперли и подпалили. Так и сгорели все. Боярина нашего на воротах вздернули, а рядом - жену его, Олену Ильинишну на ее же косе. А наших всех пожгли.
- Неужто ж и деток?