Авентюра десятая. Седьмая стена
Хотят, чтобы партизаны вели свою собственную войну. Не хватало еще, чтобы казаки брали крепости! Политические перемены, стремительно происходящие в этом краю, упрочатся при успехе и исчезнут при неудаче.
А.Х. Бенкендорф – М.С. Воронцову
Ноябрь 1813 года. Голландия.
– В такую погоду никто не выйдет в море.
Осторожный плеск весел в темноте привлек внимание Александра Христофоровича, уже не первую минуту разминавшего каблуком песчаный комок.
– Плыть через лед? Да вы в своем уме? Ветер швырнет лодки на берег. Или сдует прямо на французскую эскадру.
Ни звезд, ни месяца. Одни черные, косматые тучи, придавившие землю к воде. Худшее, что могло с ним случиться – Голландия.
– В любом случае мы погибнем. Ваши русские тоже. Чего ради я стану собирать моряков на верную смерть?
Два дня назад Бенкендорф слушал возмущения старого лоцмана. Вместе с двумя голландскими оранжистами он пришел в измордованный зимним ветром домик на берегу Зюдер-Зее договариваться о переправе. Если хочешь чего-то добиться, делай сам. В личной беседе с главарем местных контрабандистов имелся смысл.
– Короче. Сколько вы заплатите?
Оранжисты попытались что-то вякнуть. Но Александр Христофорович отодвинул их плечом. Поверх шинели на нем был обычный военно-морской плащ в шотландскую клетку, а треуголку заменяла кожаная рыбачья шляпа, которую не пробивал дождь.
– Ничего не заплачу, папаша, – сказал он по-немецки. – Ни гульдена, ни франка. И взывать к твоим патриотическим чувствам тоже не буду. Посмотри на себя.
При каждом порыве ветра черепица на крыше со стуком подскакивала, а в стену точно кто-то ударял ногой.
– Вас обложили. Сидите, как крысы в щели. А ведь ты честный человек. И всю жизнь трудом зарабатывал на кусок хлеба. Хороший кусок. С маслом.
Лоцман вздохнул.
– И хозяйка твоя в рванине не ходила. Гостей при пороге не держала. Посадила бы за стол. Да тебе на этот стол поставить нечего.
Старик заерзал.
– Даже контрабанда не кормит, – заключил генерал-майор, озирая убогое жилище моряка. Пустые полки, где раньше красовалась начищенная до блеска медная посуда. Внушительный буфет, из-за стеклянных дверок которого не выглядывали жестяные банки с "колониальными товарами". Не беленная года два плита занимала полкухни. Раньше ее декорировали чугунные конфорки с литыми ангелами. Чугун пришлось отдать. Французы считали, что из него злобные "батавцы" выльют себе пушки.
– Хорошо, что дверцы с вьюшек не сорвали, – примирительно сказал Бенкендорф. – Вспомни, ведь у тебя в доме всегда пахло кофе и булками с корицей.
Шурка отродясь не был в Голландии и понятия не имел, чем пахнут там дома. Но почему-то воображал, что не клопами. Богатая, цветущая страна. Теперь он наблюдал разорение.
– Розы у моей хозяйки были, – вздохнул лоцман. – Все удивлялись: как растут на таком ветре? А она знай, подсыпай в гряды навоз и золу. Теперь посохли. Коров-то нет. Где навоза взять?
И золы. Прежде топили. Ноябрь, а в доме стыло, как в погребе.
Весь здешний берег жил торговлей с британцами. После того как Бонапарт объявил Голландию "наносом рек Франции" и присоединил к империи, таможенники наглухо перекрыли границу. Континентальная блокада во всей красе. Оставалась одна контрабанда. Но контрабандистов вешали. А с некоторых пор на рейде болтался французский флот. Боялись высадки англичан.
Тем, кто на берегу, хоть подыхай. Без кораблей зачем лоцманы?
– Ваши собираются восстать в Амстердаме, – сказал Бенкендорф. – Без моих солдат им крышка. Ну день, ну два вы помашете оранжевыми флагами. А потом вас ими же и удавят. Мне нужно перебросить людей в город. Неужели из рыбаков никто не рискнет? Если не ради свободы, то хоть чтобы не околеть назавтра от бескормицы.
Старик закашлялся. Зима на носу. Море неверное.
– А ворота? – спросил он. Все эти молодые да ранние забывают о главном.
– Ворота откроют, – вмешался один из оранжистов. – Наших в городе много.
Много, да-а. Но без воинского отряда чего они стоят? Лоцман настороженно переводил взгляд со своих на чужого, по виду тертого. Прикидывал. Потом ударил ладонью по деревянному столу.
– Мать, шапку.
До последней минуты генерал не верил, что они придут. Мимо французской эскадры. Через лед. Но вот плеск весел приблизился. Бенкендорф поднял руку, приказывая солдатам затаиться пуще прежнего. Люди и так сидели, прижавшись к земле. Накрыв оружие полами шинелей, чтобы не блестело. С моря их нельзя было разглядеть. В тихую ночь разговор слышен далеко по воде. Но при свисте ветра, при злых, сердитых ударах волн, да хоть ори.
– Принимай конец, – под ноги генералу упал кусок каната. Он тут же схватился за него. Справа и слева происходило то же самое. Его офицеры и солдаты вытягивали лодки на песок.
Александру Христофоровичу казалось, что вокруг говорят на испорченном немецком. Все понятно, но смешно. А смеяться нельзя. Обидятся.
– Сколько с вами?
– Около пятидесяти лодок. – Старый лоцман выглядел храбро и подтянуто. Опасность молодит.
Генерал прикинул в голове. Часть пехоты придется оставить на берегу. Жаль. С собой не больше шести сотен. И то, влезут ли?
Он покусал губу. Рискнем.
В сущности, весь рейд по Голландии был большой авантюрой. Или казался ею. Ни при каких обстоятельствах: пойман, на допросе, под пыткой. Никому: другу ли, возлюбленной, союзникам (особенно им), врагам в пылу победного торжества. Никогда: сейчас, пока дело не слажено, через много лет, если придется пожинать лавры. Он не имел права сказать: такова воля моего государя.
Нет, нет и еще раз нет. Ангел как всегда от всего устранился. Если англичане, уже готовившие высадку в Голландии, спросят о действиях Летучего отряда генерала Бенкендорфа, им ответят: поиск. Никто не рассчитывал на удачу. Французы сами начали сдаваться. А командир казаков действовал на свой страх и риск. Главное – по личному побуждению. За что, не сомневайтесь, его накажут. Нельзя же освободить целую страну, восстановить династию и провозгласить независимость – без приказа.
Погрузка началась. Солдаты садились плотно. Некоторые, по знаку рыбаков, за вторую, третью пору весел.
– Славная будет партия контрабанды, – раскуривая глиняную трубку, заявил лоцман. Ее огонек то и дело срывало ветром. – Такого подарка от нас не ожидают. Посмотрим, что скажут таможенники.
– Таможню уже проскочили, – отвечал ему рыжий помощник, устраивавший нос лодки поглубже в песке.
Всем отчего-то было весело. Страх будит в человеке азартное, лихорадочное веселье. Сродни тому, что испытывают артиллеристы, когда по ним стреляют и когда стреляют они сами. Привычные люди умеют его подавить, чтобы мыслить трезво. Шурка научился еще на Кавказе, лет в 20. Но минутами, особенно в кавалерийской рубке, умел отпустить сердце. Во-первых, легче. А во-вторых, счастье. Ни с чем не сравнимая свобода.
Однако сейчас, командуя десантом, не годилось рисковать. Добро штатские. Им бы по чарке водки. Нашим солдатам тоже.
Лоцман, внимательно следивший за лицом генерала, вдруг протянул ему фляжку.
– Колодно, – сказал он по-русски.
Бенкендорф опешил.
– Ты где, отец…
– До войны в доки приходило много ваших кораблей. У нас мелко. Я всегда водил через Зюдер-Зее, – он говорил уже по-немецки. – Если нигде днищем не зацепишь, капитаны платили щедро. У меня есть серебряный рубль с вашим императором. И еще букет.
– Какой букет? – не понял генерал.
– Из березы, – пожал плечами лоцман. – Дали ваши матросы. Наверное, у вас совсем не растут цветы, и букеты делают из веток?
Александр Христофорович чуть не рассмеялся.
– Если наше предприятие увенчается успехом и ты, папаша, будешь смывать с себя страх пополам с грязью, сунь в кипяток березу. Листья распарятся и дадут дух, как весной.
– А, понял, – скупо улыбнулся моряк. – Как от корок апельсина в шкафу. У вас ведь нет апельсинов?
– Нет, апельсинов нет, – согласился Шурка.
Ром во фляжке лоцмана согрел его, и он был готов командовать.
– Уходим. – Помощник лихо заскочил в лодку, уже покачивавшуюся на воде локтях в 12 от берега.
Бенкендорф завернул полы шинели и пошел к суденышку. Несколько крепких рук втянули его через борт.
– Цыц, ребята. Ни слова, – предупредил он.
– Вода – не суша, – боязливо заметил один из служивых. – И эти, здешние, лопочут по-своему, не понять. Ой, сгинем, братцы!
Говоривший немедленно получил затрещину.
– Цыц, я сказал, – генерал не шутил. – Они уже рисковали. И рискнут еще раз. Ты, например, что знаешь?
Солдат поскреб в затылке.
– Лес знаю. Бортник я. Мед берем. Орехи, опять же. Ягоду бабам сушить…
– И ты смог бы провести полк по лесу так, чтобы никто с голоду не помер и медведю не попался?
– Шутите? – удивился парень. – Отчего в лесу дохнуть, коли всего навалом? А медоед, он что, дурень? Его не тронь, и он не тронет. Зверюга умная.
Раздались смешки, с таким почтением бортник говорил о косолапом. Бенкендорф опять цыкнул на служивых, сам не удержавшись от улыбки. Для его солдат взяли двойную порцию горячительного. Он рассчитывал – по высадке, перед самыми воротами. Если позволить сейчас, пробьет на ха-ха. Да и укачает быстрее.
– Рыбаки в море, как ты в лесу. Доверимся, братцы.
В первую голову они доверялись ему. А он вел их, сам не зная куда. И очень надеялся на встречу. Оранжисты пол протоптали в штабе. Обещали горы золотые, помощь, всеобщее восстание, город, овеянный флагами, толпы патриотов. Видел он эти толпы! После победы. Но дело государево.
* * *
Отряд Бенкендорфа застрял на реке Иссель, когда командира особой повесткой вызвали во Франкфурт-на-Майне, где была ставка союзных монархов, приказав ни слова не сообщать Винценгероде об отлучке.
Александр Христофорович сел верхом и в сопровождении одного Бюхны проделал 70 верст за сутки. Можно было и быстрее. Но чрезполосица на немецких землях замедляла ход: тут австрийцы, тут пруссаки, тут шведы И все ревнуют к русской форме. Уже становилось ясно: грызня между братьями по оружию будет нешуточной. За каждую зимнюю квартиру.
Во Франкфурт прибыли затемно, как Его Величество и хотел.
– По приказу Винценгероде вы должны были зацепиться за Иссель и удерживать линию? – государь выглядел как всегда доброжелательно, но улыбался мало. – Это удалось?
Бенкендорф поклонился.
– За нами следует корпус генерала фон Бюлова. Прусская пехота прочно занимает пункты, через которые казаки только проскакивают.
– Хорошо-о, – протянул Ангел, как бы прикидывая, а хорошо ли? – Каковы ваши сведения из Голландии?
Гость обомлел. Его? Сведения? В приграничном Девентире, конечно, толчется пара осведомителей. Кроме того, перехват французской почты. Он вменялся в обязанность штабным офицерам с самого пересечения границы. Сидя под Кёльном, недурно знать, какие из городских ворот наиболее слабые и на сколько дней хватает провианта. А заодно от скуки прочитать историю какого-нибудь лотарингскго семейства, славшего бедняге Луи или Жан-Люку благословения.
У Трира, ознакомившись с пачкой благоглупостей, подготовленных для него полковником Федором Глинкой, генерал-майор отложил некоторые в сторону.
– Вот эти найдите способ перебросить на ту сторону.
– Зачем? – оторопел штабной. – Трогательнейшая повесть о любви. Я хотел поделиться с товарищами.
Бенкендорф смерил его взглядом. Совсем стыд потеряли!
– Откровения для сортира я вам оставил. Но подумайте, вот пишет мать. Вы бы стали слезами старухи умывать себе задницу?
– Итак, ваши сведения? – чуть нетерпеливо повторил император.
– Гарнизоны в крепостях по всей Голландии французские. Но там некомплект. Местными их не дополняют. Боятся удара в спину. Слухи таковы, что, высади англичане десант, и Бонапарт прикажет взорвать дамбы. Страна будет затоплена.
Государь слушал генерала, склонив голову и характерно повернув здоровое ухо к говорившему. Впервые в жизни Шурка понял смысл этих усилий. Теперь сам глухой. Жалко до слез. Бедный Ангел!
– Англичане же не торопятся, хотя им рукой подать.
– Ошибаетесь, – на широкий лоб императора набежала тень. – Мои сведения обратны.
Александр Христофорович еще больше удивился. Как? Британцы идут? Отчего же ни слова не слышно?
– Чтобы обмануть неприятеля мнимым спокойствием на своих берегах, они перебрасывают части из Испании. Под командой сэра Грехема.
Новость. Умно. Однако рискованно.
– Если наши английские союзники высадятся… – государь замолчал, рассчитывая, что его поймут без пояснений. Бенкендорф принадлежал как раз к тем слугам, за которых ручалась вся порода: додумает слова и исполнит невысказанное. Вот почему его позвали. Если наши войска войдут в Голландию, "наносы французских рек" сами собой повлекут русских к Парижу. Главное – грамотно распорядиться дамбами.
– Вы рискнете? – ласково спросил император.
– Генерал Винценгероде будет извещен?
Государь покачал головой.
– Поиск на вашу личную ответственность. Даже в нарушение приказа, если таковой последует.
У Бенкендорфа повело холодом по спине.
– Мой авангард не будет усилен?
Ангел смотрел на собеседника, словно спрашивал: каких вам еще пояснений?
– Поиск. Просто поиск.
Одними казаками? Голландия – страна крепостей. Легкая кавалерия в ней бесполезна. Если, конечно, города не начнут сдаваться сами.
– Чтобы ваш неожиданный рывок выглядел естественнее, – император взвешивал каждое слово, точно сомневался, стоит ли говорить, – очень кстати тот факт, что мадемуазель Жорж сейчас в Амстердаме.
Шурка не обнаружил никаких эмоций. Хватит. Насмеялись над ним вволю.
– Французская труппа во время перемирия покинула Петербург, – несколько озадаченно пояснил Ангел. – В Дрездене Жорж встретилась с Бонапартом и была вновь зачислена на службу. Ее товарищи возвращаются на родину севером. Через Голландию в Бельгию. Не упустите.
* * *
Последняя реплика была излишней. Стоя на носу лодки, разрезавшей черную воду, Бенкендорф кусал верхнюю губу. Зачем ему Жорж? Спросить про ребенка? Он бы спросил. И даже очень правдоподобно изобразил негодование…
– Левее, левее держи! – раздался голос старого лоцмана. – Не видишь, целая гора льда по борту.
Никто не видел. Шли, как в киселе. Старик только двигал давно потухшую трубку из одного угла рта в другой.
– Мой ученик, – кивнул он генералу на помощника. – Ганс-Пауль. Будет лучшим лоцманом. Когда глаза продерет. – Потом покряхтел и добавил: – Петер, мой сын, был лучше. Нутром мель чуял. Повесили его. Возил от англичан табак.
"Чего ж ты, старая скотина, торговался? – обомлел Бенкендорф. – Если французы повесили твоего сына?" Голландцы, хорошие люди, но не герои. Принимать надо, как есть.
– Если доплывем, посвящу этот поход Петеру. Его памяти. Так-то, господа казаки. – Казаков вокруг не было, но уже повелось: для местных всякий русский – казак. Старик тяжело опустился на лавку возле гребца и снова попытался разжечь трубку.
Плавание продолжалось девять часов. Многих укачало. Иные блевали за борт. Другие продрогли так, что холодными пальцами не справлялись с затворами. Когда темной кромкой надвинулся берег, Шурка приказал откупорить фляжки и опростать до половины.
– Трите руки, дурни!
Он запретил своим и приказал офицерам на других лодках строго следить, чтобы солдаты не прикладывались со страху, когда шли в виду темной громады французской эскадры. Заметны были только носовые и кормовые огни. Ветер доносил обрывки голосов вахтенных и французскую брань. Тогда следовало молчать и молиться, чтобы даже плеск весел не был услышан. Теперь можно.
В лодках началось оживление. Люди ворочались. Перекладывали оружие. Давали голландцам попробовать водку. Те кашляли, но не плевались. Моряки. Любят крепкое.
Александр Христофорович сузил глаза, вглядываясь в полосу берега. До городских ворот еще предстояло топать. Успеть бы до рассвета, а то каждый человек на фоне водной глади, загорающейся первыми лучами солнца, будет как на ладони.
Бенкендорф прогнал навязчивые мысли о Жоржине. Сейчас она в городе и спит. Ей нет до него дела. Завершись поход провалом, умри он на холодном песке от шального выстрела, опрокинься лодка, утони в черной воде – она даже не узнает.
Правда состояла в том, что его все-таки любили. При чем не те, от кого он в праве был этого ожидать. Пока топтались на Исселе, к генералу прибежал ошалелый командир пикета.
– К вам там карета, графиня, полька.
Яна. Поразительное постоянство!
Бенкендорф приказал проводить гостью без обычных для казаков обидных притеснений.
Сразу после Лейпцига он написал в Наталин письмо с рассказом о гибели Юзефа. Но кто бы мог подумать, что маленькая принцесса приедет. Через две границы и множество аванпостов. Зачем?
Графиня вступила в чистенький фольверковый домик, поджав губы так, словно оказалась в змеином гнезде. К кому следовало отнести ее гримасу? К его казакам? Или к его же соотечественникам? Шурка не знал.
– Я хочу услышать все сама, – заявила Яна, садясь напротив генерала. – Так вы его не спасли?
– А имел основания? – Бенкендорф никогда не позволял ей брать верх, осаживая ироничным тоном. – Довольно и того, что ваш муж вернулся живым в лоно семьи. Ведь мои ребята могли его повесить.
– Гордитесь тем, что не устроили расправу над пленным? – парировала Яна. – Храбрецы!
Она никогда не могла признать отваги за кем-либо, кроме своих соотечественников. Те родились героями. Остальные – по обстоятельствам.
– Я правда ничего не мог сделать, – серьезно сказал Александр Христофорович.
– Верю, – ее рука легла на его ладонь. – По письму я почувствовала: ты винишь себя. И приехала сказать: не надо. Это война.
Вот только утешений ему не хватало! Хотя спасибо. Нужно было, чтобы кто-то снял камень с души.
– Так Бог судил, – проговорила Яна. – Не нам Его поправлять. Кстати, ты знаешь, что эта твоя, – ей очень хотелось сказать "стерва", – в Амстердаме?
Бенкендорф сделал непонимающее лицо.
– Откуда тебе известно?
– В Варшаве много слухов. Особенно о французах и всем, что у них творится. Возвращение актеров трактуют как надежду на прочность Франции. Вот-вот заключат мир.