* * *
16 января 1981 года.
Был в библиотеке Дома творчества Переделкино. Библиотекарша Елена Александровна перелистывала исторические журналы. И вдруг, рассмеявшись, сказала:
- Эдуард Аркадьевич, хотите, я прочту вам любопытный указ Петра Первого?
Я охотно согласился. И она прочитала мне этот указ. Вернувшись к себе в комнату, я записал его почти дословно по памяти, а память у меня пока еще слава богу! Записал я его потому, что многие мысли указа не потеряли своей злободневности и сегодня. Вот как звучит указ:
"Нами замечено, что на Невском прешпекте и в ассамблеях недоросли отцов именитых, в нарушение этикету и регламенту штиля, в гишпанских камзолах и в панталонах с мишурой щеголяют предерзко. Господину полицмейстеру Санкт-Петербурга указываю впредь оных щеголей с рвением вылавливать, сводить в Литейную часть и бить батогами нещадно, пока от гишпанских панталонов зело похабный вид не покажется!
На звание и именитость не взирать! И равно на вопли наказуемых! Замечено, что и девицы, на ассамблеях являющиеся, не зная политесу и правил одежды иностранной, яко кикиморы одеты бывают. Одев робу и фижмы из атласу на грязное исподнее, потеют гораздо, отчего гнусный запах распространяют, приводя в смятение гостей иностранных.
УКАЗЫВАЮ: впредь перед ассамблеей мыться мылом в бане со тщанием. И не только за чистотою верхней робы, но и за исподним также следить усердно, дабы гнусным видом своим не позорить жен российских!
УКАЗУЮ господам сенаторам речь держать в присутствии не по писаному, а только своими словами, дабы дурь каждого всякому виднее стала.
Указ 1740
Санкт-Петербург
Мая 5 1709 года
ИМПЕРАТОР ВСЕЯ РУСИ ПЕТР I".
Как жил эмир бухарский
21 января 1971 года.
Сегодня к нашему столику после ужина подсел Рахим Раджабович Мукумов, писатель из Самарканда. Разговорились о Бухаре. И он стал рассказывать о "проклятом прошлом". Говорил, мечтательно прищелкивая языком. Как, например, жил эмир бухарский?
Последнего бухарского эмира звали Алимхан. Когда пришла революция, ему было только 37 лет. Так вот, в свои дореволюционные годы он жил так. У него было два дворца в Бухаре: летний и зимний. Был дворец в Петербурге, в Москве, Киеве и еще где-то. Жен у него было одиннадцать. Это был не гарем, а официальные жены. Одиннадцатая была француженка. До слуха эмира дошло, что француженки очень самобытны в любви, и он пожелал жену из Франции. Ему привезли. Раз эмир сказал - это закон. Кстати, эта француженка оказалась не только самобытной в делах любви, но и очень цепкой и хитрой дамочкой. Она подавила всех остальных десять жен и довольно успешно командовала эмиром. Но не надо думать, что одиннадцать жен вполне устраивали Алимхана. Кроме жен, у него был гарем из юных наложниц. Вербовались они так. У эмира было несколько опытнейших доверенных старух, которые имели абсолютно неограниченные полномочия. Они садились на арбу и ездили по стране, опытным глазом и слухом отыскивая юных красавиц. За вознаграждение они находили доносчиков, которые говорили, что в таком-то ауле есть красавица. Отцы и матери их старались спрятать, но старуха, уже вооруженная сведениями, прямо шла в дом и подымала паранджу. И все! Чьей бы девушка ни была дочерью. Хоть нищего, хоть богача - все равно. Старуха забирала ее. Ослушаться было невозможно. Юные красавицы в возрасте 15–16 лет жили в летнем дворце. Там был бассейн. В определенный день и час эмир приходил туда, усаживался на золоченый трон и смотрел, как купаются нагие девушки. Когда какая-то из них затуманивала ему взгляд, он указывал на нее перстом и уходил. Если же он никак не мог ни на ком остановиться, то бросал в бассейн яблоко. Девушки кидались в драку за ним. Ибо эмир брал их к себе на ложе лишь два раза в неделю, остальное время он либо отдыхал, либо занимался женами. А девиц было 350! Ждать приходилось порой годами… Потому они, разнесчастные, и кидались за этим яблоком, буквально как кошки на валерьянку. И вот избранницу целый день готовили к встрече с эмиром. Ее тщательно купали, расчесывали и заплетали красиво косы. Натирали благовонными маслами, да так, что в комнате, где она находилась, стоял аромат, как в райском саду. Ложе тоже было специально устроено так, чтобы великий и солнцеликий эмир, не дай бог, ни в чем себя не утруждал. Оно было еще совершеннее, чем определенного назначения кресла в поликлиниках. И подголовники, и "подноготники", ну, короче говоря, юная красавица возлежала, как роза на хрустальном блюде. Закрыта она была лишь легким прозрачным покрывалом. А в саду тихо играла музыка. Эмир являлся, сдергивал покровы, любовался и одаривал красавицу своим "вниманием". И все. Долго это его не занимало. Минут через десять он уже уходил. Больше она для него не существовала. Он никогда не брал наложниц дважды. А красавицу потом выдавали замуж за кого-то из приближенных эмира. Это считалось честью. И никто не смел отказаться от такого подарка, ибо если одна из твоих жен досталась тебе после самого великого эмира, то ты должен ликовать и благодарить аллаха за такую честь. Однако количество жен, вернее наложниц, у эмира не убавлялось. Не скудела его любовная чаша. Оперативные старухи знали свое дело и без устали колесили по стране. Вербовщицы они были отличные, ибо за каждую понравившуюся эмиру красавицу они получали щедрое вознаграждение. Ну, бабки и лезли из кожи вон, чтобы заслужить милость повелителя. Но 11 жен и 350 гаремных красавиц требовали немало сил. А они даже у молодого эмира не были беспредельными. Поэтому у него была целая армия охотников за перепелками и воробьями, которых подавали к столу эмиру ежедневно. Эти перепелочки и воробышки, оказывается, давали владыке столь необходимую ему в прекрасной деятельности энергию и мощь. Птичек же убивали довольно оригинально. Стрелок имел тонкую трубочку. Через нее он сильным дуновением выбрасывал что-то вроде иглы, которая мгновенно и точно сражала птицу наповал.
Когда пришла революция, Алимхан бросил всех своих красавиц и почти всех своих жен, кроме двух или трех, но золото и драгоценности взял полностью, не оставил ни монетки, и удрал в Афганистан. Деньги были важнее.
Вот что рассказал Рахим Раджабович о "проклятом прошлом" на своей родине и, рассказывая, мечтательно жмурился и ласково и томно вздыхал. Потом еще раз сладко вздохнул и сказал:
- Вот, Эдуард, какие безобразные вэщи тварилысь в Бухаре. Нэ дай бог, нэ дай бог! А мэжду прочим, в Таджикистане в горных районах есть такие же красивые дэвушки и тэпер. До них никакая цывылизация нэ доходит. Они вэликолэпно танцуют, поют и красоты такой, что жутко делается. Фигуры у них - как стройные тополя. Их с дэтства учат носить на галавэ вэдро вады. Она берет вэдро и полкиломэтра несет в гору. И так несет на головэ своей, что ни одна капля не шелохнется. А косы до самой земли! Я уже говорил с моим сыном Мариком, чтобы он женился на такой. Повезу его в горы. Он согласился. Сичас кончает Московский уныверсытет, а тогда едем с ним в Таджикистан! Да, ужасные безобразия творились в Бухаре, нэ дай бог, нэ дай бог!..
Кавказские сердцееды
Летом 1966 года отдыхал и работал я в Доме творчества в Ялте. Жил на втором этаже главного корпуса в самом хорошем двухкомнатном номере. В углу на подоконнике лежала маленькая записка:
"Дорогой друг! Живи и работай тут плодотворно. Но если хочешь жить спокойно, не дружи и не ссорься с двумя шумными кавказцами. Ты их быстро узнаешь. Это я просто на всякий случай. С приветом К. П.".
Я показал эту записку пожилой дежурной по корпусу и спросил о ее авторе. Она улыбнулась:
- Это Константин Георгиевич Паустовский. Он вчера уехал. Видите, какой предупредительный и заботливый человек! Просто сама деликатность. Ну, а насчет шумных кавказцев, так лучше я ничего не скажу. Сами очень быстро узнаете.
Святая правда! Я познакомился с ними уже через пару часов. Один Г. Ж., другой Рафик - оба поэты. Первый - лезгин, а второй - сын азербайджанского народа. Они подошли ко мне возле столовой и, темпераментно поздоровавшись, представились. Сказали, что давно знают и любят мои стихи и вообще очень рады со мной познакомиться. Ребята молодые, жизнерадостные и бесшабашные. И все же чем же они так запомнились? А вот чем: жизнелюбием и женолюбием. Но больше даже последним.
Оба красивые, яркие и пренахальные, хотя добрые и простые. Каждый вечер они надевали белоснежные нейлоновые рубашки (тогда они были в моде), черные отутюженные костюмы, несмотря на довольно теплые вечера, и шли на набережную знакомиться с женщинами. Как они рассказали мне потом, делалось это так. Рафик - мягкий, полноватый и томный - изображал из себя турецкого писателя. А в ту пору иностранцы были редкими гостями у нас. Делать это ему было нетрудно, так как азербайджанский и турецкий языки абсолютно одинаковы слово в слово. Рафик садился на скамейку и устремлял в море задумчивый взгляд. В это время Г. Ж. высматривал где-нибудь молоденьких женщин. Наконец, избрав подходящих, бросался к ним навстречу, показывал членский билет Союза писателей и представлялся другом и переводчиком "турецкого писателя". При этом он говорил:
- Одну минуточку! Ви мнэ простите, я переводчик и друг турэцкого гостя. Это классик турэцкой литературы. Он хател с вами знакомится и кое-что спрашивает.
Но в ту пору, повторяю, знакомство с иностранным гостем было событием. А тут тем более писатель! Завязывалось знакомство. Г. Ж. на тарабарском языке смеси лезгинского и азербайджанского, да еще и русского с аварским что-нибудь говорил Рафику. А тот, надувая щеки от важности и еле сдерживая хохот, что-то на таком же редкостном лексическом сплаве отвечал "другу и переводчику". А дальше женщин приглашали в ресторан на горе. В те годы пригласить девушек в ресторан стоило практически рублей двадцать, не больше, а то и того меньше. Что происходило потом? А потом все шло по уже проигранному не раз сценарию. После какой-то рюмки "турецкий гость и друг России" вдруг начинал вспоминать когда-то знакомый ему русский язык. Женщины ему дружно помогали. И постепенно он так хорошо постигал "иностранную речь", что ввертывал даже порой не очень приличные фразы. Все ахали, охали, верещали. Ну, а когда дамы были уже в хорошем подпитии, их приглашали в гости в Дом творчества писателей. И вот веселая компания где-то часов около двенадцати ночи с хохотом, притоптываниями и визгом подходила к подъезду нашего корпуса, как раз над которым был мой балкон. Женщин уводили в дом. Ну, а остальное, как принято говорить, было уже делом техники. Ночью или утром женщин отпускали домой. Днем "турецкий гость" и его "друг-переводчик" отдыхали. А вечером снова, как всегда, надевали белые нейлоновые рубашки и черные отутюженные костюмы и шли на набережную Ялты.
Затем сцена знакомства "турецкого писателя" с российскими девушками повторялась все по той же отработанной схеме. При этом строго соблюдалось одно условие - каждый раз приводить новых женщин. Никогда не повторяться. А так как летом, в разгар курортного сезона, молоденьких барышень было более чем достаточно, а ребята наши были молодые, крепкие, веселые и красивые, то дело шло как по маслу.
Сон у меня плохой. И если, после того как я засну, меня разбудить, то потом уже ни о каком засыпании не может быть даже речи. Поэтому, чтобы страстные кавказцы меня не разбудили, я терпеливо лежал перед открытой дверью балкона и ждал, когда вдали послышатся мужской хохот, женские взвизгивания, притоптывания, прихлопывания, что-то вроде лезгинки на ходу. И только после того, как друзья-соблазнители уводили своих жертв внутрь здания, я мог, облегченно вздохнув, погрузиться в объятия Морфея. Наконец администрации надоели эти ночные приходы и шумная гульба. Дирекция распорядилась девиц в здание по ночам не пускать. Но бурных соблазнителей и весельчаков это обстоятельство ничуть не обескуражило. Они придумали такой выход из положения. Сами заходили в корпус, а девиц стали втаскивать в окошко, благо жили страстные кавказцы на первом этаже.
Где-то в середине сезона случилось неожиданное: от переутомления и перенапряжения на эротическом фронте Рафик днем прямо посреди Дома творчества на дорожке упал и потерял сознание! Медработники его отпоили, откачали и велели ровно неделю сидеть дома и никуда не отлучаться. Вот я иду днем обедать, а Рафик сидит внизу на веранде с головой, завязанной полотенцем, томный и грустный. Увидев меня, здоровается тихим, расслабленным голосом:
- Здравствуйте, Эдвард Аркадьевич! Как здоровье?
- Да мое-то что?! Вот как ваше, Рафик? Вы, говорят, рухнули на боевом посту?
- Да, Эдвард Аркадьевич, - с тихим вздохом доверительно говорит Рафик. - Немножко, кажется, творчески переутомился.
У столовой встречаю Г. Ж. Говорю ему:
- Итак, дорогой Г. Ж., друг ваш заболел. Так что придется вам недельку попоститься. Отдохнуть от ваших девиц, пока Рафик не поправится.
Г. Ж. даже задохнулся от удивления:
- Эдуард Аркадьевич! Дорогой друг! Да вы что?! Как это отдохнуть? Наоборот, на меня теперь ложится двойная нагрузка: за себя и за друга! Разве можно сдавать позиции? Никогда в жизни!
Спустя какое-то время гуляю я с супругой по дорожкам Дома творчества, и вдруг подходит Г. Ж. Улыбается ослепительно и говорит:
- Вы разрешите, я погуляю вместе с вами немного?
Спрашиваю:
- Послушайте, Г. Ж., у вас, кажется, в комнате была барышня. Вы ее уже отпустили домой?
Хохочет:
- Да что вы, Эдуард Аркадьевич! Зачем отпустил! Ни в коем случае! Я просто закрыл ее на замок. Я ведь тоже не железный, надо нэмного отдохнуть. А чтобы барышня нэ сбежала, закрывал ее на замок. Пусть нэмного поскучает, пока я немножко отдохну. Я ведь тоже нэ машина! Вэрно?!!
Однажды посреди ночи возле нашего корпуса раздался какой-то женский визг и потом возня. Но наши кавказцы были тут, как я думаю, ни при чем. Из соседнего корпуса выскочил отдыхавший там милиционер Коля, что-то громко крикнул, и дорожка опустела. Никого. А утром все увидели посреди песчаной дорожки новые шелковые женские трусики. Татарская поэтесса Марзия Файзуллина осмотрела находку и с грустью изрекла: "Вот я уже двадцать лет член Союза писателей, а у меня таких отличных трусиков еще нет. А тут какая-то паршивая потаскушка, и вот такие наряды под платьем!"
Я спрашиваю Г. Ж.:
- Простите, а случайно это не вы виновник ночного происшествия?
И Г. Ж. ответил мне, я бы сказал, классической фразой:
- Эдуард Аркадьевич, надо быть скромным!
От неожиданности я потерял дар речи, а потом стал бурно смеяться:
- Простите, Г. Ж., но из ваших уст слова о скромности - это какой-то анахронизм.
Он понял, о чем идет речь, и весело улыбнулся:
- Нэт, Эдуард Аркадьевич, вы мнэ нэ так поняли. Я говорю, надо быть скромным в том смысле, что силу нэ надо никогда применять. Нужно так дэлат, чтобы женщина сама с удовольствием выполняла твои желания! Понимаете, с удовольствием!
И тем не менее слова из уст Г. Ж.: "Надо быть скромным!" я запомнил, кажется, на всю жизнь!
А спустя года два или три я встретился с Рафиком уже в другом Доме творчества писателей, в Переделкине под Москвой. Разговорились. И я спросил Рафика:
- Простите, но вы, насколько я знаю, большой друг Г. Ж.? Скажите, как он поживает?
И Рафик, забыв, очевидно, что я был вместе с ним в Доме творчества в Ялте и отлично знаю о его бурных эротических делах, светским тоном, мягко и приветливо мне сказал:
- Да, Эдвард Аркадьевич. Вы правы. Мы действительно знаем друг друга. Г. Ж. хороший человек и поэт прекрасный, но есть у него один недостаток: он с женщинами очень уж неразборчив!
И тут я снова чуть не грохнулся в обморок, как он когда-то в Ялте. Очевидно, Рафик забыл, что я был с ним в Ялте и отлично помню, как "бывший турецкий гость" был ежедневным, а точнее, ежевечерним посетителем ялтинской набережной, где они с Г. Ж. действительно без малейшего разбора вылавливали самых доступных девиц!!! Кстати, я еще тогда спросил у Рафика:
- Простите, ребята, а вы не боитесь какого-нибудь сюрприза, который так легко тут приобрести?
Рафик покровительственно ответил:
- Нэт, Эдвард Аркадьевич! Мы же нэ маленькие дети. Мы принимаем необходимые меры защиты. Если хотите, могу рассказать в удобное для вас время.
Но я не воспользовался его советом.