* * *
14 августа 1972 года.
Вот уже второй день, как наступила прохлада! "Прохлада" - это 23–25 градусов… Два с половиной месяца стояла жара 30–35 градусов. Такого лета лет сто, говорят, не было. Да еще год високосный… Вокруг Москвы горели торфяники и леса. Москва и Подмосковье недели две были затянуты дымом. Даже в сводках погоды говорили: "Температура 33 градуса, дымная мгла". Ну вот теперь, кажется, полегче будет. Впрочем, завтра и послезавтра обещают вроде снова 27. Неужели же не кончится эта жарища! Но старики наши дышат. Держатся за этот грешный мир цепко. Сейчас иду из столовой, а в холле Борщаговский что-то втолковывает гардеробщице Зине и гремит боржомными бутылками. Вошел с улицы Щипачев позвонить по телефону. Улыбнулся.
- Ты что же это, - говорит, - искушаешь Зиночку?! Вчера видел тебя около Сони. Теперь около Зины. Это что же: стопроцентный охват женского персонала Дома творчества?
- Да нет, Степа… никакого охвата и никакого обхвата (голос старый), руки, брат, дрожат. Не те, понимаешь, теперь уже руки…
Я, проходя мимо, сказал:
- Если бы только руки…
Оба как-то грустно замолчали. И потом со вздохом:
- М-да… пожалуй… Ну ладно, пойдем, подышим воздухом!
И, шаркая, бодро засеменили на улицу.
Откровенное признание
Этот случай произошел в первые послевоенные годы. Вернее сказать, не случай, а эпизод. То ли это был 1945 год, то ли 1946-й, точно не помню. Отгрохотала Великая Отечественная война. Все оставшиеся в живых фронтовики, раненые и нераненые, возвратились домой. На душе у большинства из них было торжественно, даже вроде бы празднично. Все-таки как-никак остались живы! Особенно это касалось тех, кто возвратился целехоньким. Было трудно, но, что ни говори, повезло! Мужчины, отсидевшие всю войну в глубоком тылу, тоже радовались, но с некоторым смущением: слава Богу, бояться за свою судьбу, прикрываться справками и белыми билетами больше не нужно! Но чувство неловкости перед фронтовиками все-таки было. Что ни говори, а не фронтовик. Как ни хорохорься, что и твой труд был очень важен, а все-таки сидел за чужой спиной… Головой-то не рисковал. Вот и стали тыловики понемножку да потихоньку как бы смешиваться с фронтовиками. А некоторые, что понаглее, даже прямо стали называть себя участниками и даже инвалидами войны. Каким образом инвалидами, если руки-ноги целехоньки? А очень просто: "Я был контужен!" Вот и весь разговор! От контузии нет ни шрамов, ни ожогов… Поди попробуй разберись, так или не так. Однако бывали и исключения. Вот об одном таком эпизоде я и хочу рассказать.
Итак, 1945 год. Я только что выписался из госпиталя и получил комнату в коммуналке по Зубовскому проезду, в доме номер два. А мама моя Лидия Ивановна Асадова, школьная учительница, жила тоже в коммуналке, но по другому адресу: улица Кропоткинская (теперь она снова называется Пречистенкой), дом 28, квартира 16. Жила она там со своим мужем Евгением Михайловичем, инженером, "героически" отсидевшим всю войну в центре Москвы (он работал в Наркомате обороны). Моя мама вернулась из эвакуации и продолжала работу в школе. Мамина подруга, врач Ангелина Ивановна, познакомила всех нас с превосходным человеком полковником Гусевым, который работал преподавателем в Военной академии имени Фрунзе. Он был фронтовиком и потерял на войне ногу. Ангелина Ивановна жила в том же доме, что и моя мама, и частенько приходила к ней в гости. Квартира, в которой жила мама, была громаднейшая - девять семей! И жил в этой квартире некий Александр Алексеевич, по профессии снабженец. Мужчина огромного роста и страстный любитель выпить. На войне он никогда не был. У этого Александра Алексеевича был поразительный "нюх" на выпивку. В какой бы комнате ни собиралось застолье, где бы ни откупоривали бутылку, Александр Алексеевич неуловимым образом узнавал об этом мгновенно. Под любым предлогом он стучался в комнату и, войдя в нее, без рюмки уже не уходил. А иногда и так подключался к застолью, что становился чуть ли не главным участником встречи.
Однажды по случаю какого-то праздника к моей маме и ее мужу пришли гости. Был среди них и полковник Гусев. После первой же рюмки, а может быть, еще и до нее в дверях появился Александр Алексеевич.
- Лидия Ивановна, голубушка, - произнес он вдохновенным и умоляющим голосом, - вы самая чуткая и добрая женщина в мире! Неужели вы оставите без внимания мою страждущую и буквально истосковавшуюся душу? Сонька моя уже третий день не дает мне ни глоточка… Мне так плохо, что и сказать даже невозможно… Лидия Ивановна, солнышко, всего одна рюмка, и я спасен! Я вижу, ваши гости - хорошие люди. И пусть они меня простят!
Гости и в самом деле были людьми хорошими, и через несколько минут Александр Алексеевич, выпив очередную рюмку, уже рассказывал какую-то веселую историю, чувствуя себя за столом, как рыба в воде… В середине застолья речь зашла о войне. Выпили за победу и за мужество фронтовиков. Тогда эта тема была особенно злободневной и трепетной. Через некоторое время Александр Алексеевич произнес какую-то пошловатую шутку. Полковник Гусев, несколько распалившись, сказал:
- Вот вы тут слегка прокатываетесь по поводу фронтовиков, но, какими бы они ни были, они воевали. Понимаете, воевали! Бились за Родину! Да, мы теряли там руки, ноги, головы и животы… А вы, сидевшие в глубочайшем тылу, что вы теряли? Ну скажите мне, что?
- То есть как это что? - ухмыльнулся Александр Алексеевич. - Неужели же мы ничего не теряли? Нет, очень даже теряли!
- Что же, что? - снова загорелся Гусев. - Что же, хотелось бы знать, вы теряли за нашими спинами? Что?
- Что мы теряли? - нагловато прищурился Александр Алексеевич. - То есть как это что? А совесть? Вы что же думаете, легко терять совесть? Нет, дорогой мой, совесть потерять - нелегкая штука. Даже очень нелегкая! Даю слово!
Слова его потонули в бурном хохоте всех присутствующих. Вот такая это была любопытная история! И скажем честно, редкий человек был готов на такое признание!
30 марта 1998 г.
Вот такое "кино"
Старик Ахумян спрашивает библиотекаршу Елену Александровну:
- Какой сегодня будет фильм?
Она отвечает:
- Джентльмены удачи.
Жена ему кричит с лестницы:
- Тигра-а-ан, Тигра-а-ан! Какой фильм будет?
Он снизу вверх:
- Туркмены на даче!
Она:
- Ну, тогда не пойдем. Это скучно.
Уходя, ворчит:
- Вай, какие фильмы дурацкие привозят, хоть бы "Чапаева" привезли!
* * *
Напротив меня в 29-й комнате живет старушка Наталья Сац. Она все время путается дверями и вместо своей комнаты без конца попадает в мужской туалет. Вот и сейчас в третий раз уже слышу:
- Батюшки, опять я в мужской туалет попала! Что за наваждение…
Через минуту:
- Ну вот и моя комната. Слава богу!
* * *
Какого-то старикана вызвали к телефону. Он басом на весь холл:
- Ну наконец-то! Я уже думал, что ты заболела или еще что-нибудь случилось. Как звонила? Да я уже две недели жду твоего звонка! Даже гулять выхожу только после десяти вечера и то на полчасика! (Она, видимо, ему говорит, что именно в эти полчасика она и звонила.)
Он:
- Этого быть никак не может. Да, не может, я тебе говорю! - Слушает. - А я говорю, не может! Ты понимаешь, что ты делаешь? Целых две недели я жду твоего звонка. Думал, не заболела ли ты, не случилось ли чего! Не знаю. Никакого звонка не было. Все хожу и думаю: не заболела ли ты, не случилось ли чего? (А ей, видимо, жутко не хочется ехать к старику.)
Он:
- Это же просто бесчеловечно. Понимаешь, я все жду и жду. Думаю, уж не заболела ли? Не случилось ли чего? Нет, подожди, ты скажи: хочешь наконец ты меня видеть? Ну, а если да, то когда? Хочешь сегодня? А почему? Пойми мое состояние: я целые две недели жду, волнуюсь, уж не заболела ли? Не случилось ли чего? - Снова козлиным голосом: - Ну вот туда я тебя и поцелую… и еще… (громким свистящим шепотом на весь холл): - Да не беспокойся, меня никто не слышит! А то понимаешь как получается, я целые две недели жду. Все думаю, уж не заболела ли? Не случилось ли чего? Ну, хорошо, хорошо, не буду… Пока. Так смотри же. Я буду ждать.
А я подумал: было бы тебе, милый, лет на тридцать меньше, и ждать бы не пришлось… Вот так-то…
* * *
28 марта 1975 г.
Сейчас в столовой официантка Люба предложила мне на завтрак рыбу. Спрашиваю ее:
- А какая, Любочка, рыба? Если треска, то я ее терпеть не могу.
- Сейчас, - говорит, - узнаю.
Возвращается и радостно сообщает:
- Ешьте спокойно, Эдуард Аркадьевич! Рыба называется филе!
* * *
Нет, забавного в мире хоть отбавляй. Мне кажется, что люди, которые жалуются на скуку, просто-напросто не умеют выжимать из пресной жизни что-то веселое. Уж на что, кажется, скучен наш Дом творчества в Переделкине. Бродят одни пожилые литераторы да старухи переводчицы разные…
Но юмор все-таки есть и тут. Вот вчера я повеселился от души. Апрель. Весна, так сказать. На улице 18 градусов тепла. Погулял по дорожке в саду от веранды и до калитки на улице Серафимовича. Подходит ко мне Н. И. - романист из Самары. Разговорились. И он рассказывает мне любопытную историю.
- Понимаешь, Эдуард, тут такое дело. Приезжает вчера не то к Вере Инбер, не то к Алигер медсестра из соседнего санатория. Молоденькая, лет так примерно двадцать - двадцать пять. Я ей в холле мило улыбаюсь и говорю:
- Что же это вы, красавица, к Вере Инбер приехали, а вот ко мне зайти не желаете?
А она мне:
- А вам тоже укол какой-нибудь нужно сделать?
- Нет, - говорю, - укола мне не нужно, а вот пообщаться с такой милой барышней я бы с удовольствием пообщался.
Она улыбается и спрашивает:
- Так вы хотите, чтобы я к вам пришла?
- Хочу, голубушка, даже очень!
- Ну, хорошо, сейчас у меня времени нет, а вот завтра, если хотите, я к вам могу прийти, ну часов этак в пять или шесть вечера. Хотите?
- Ну, конечно, душенька, - говорю ей. - Я буду непременно ждать! Приходите! Только вы серьезно придете?
Она строго отвечает:
- А я вообще врать не люблю. Если сказала приду, значит, приду!
И вот завтра у меня будет, так сказать, с нею первое рандеву.
Говорит он как волгарь, чуточку окая. Отвечаю ему:
- Желаю успеха! Удачи вам превеликой!
- А что ты думаешь, - улыбается он, - не только поэтам нужны поклонницы, а и нам, прозаикам, тоже должно кое-что перепадать!
На этом расстались.
Встречаемся на следующий день.
- Ну, как успехи, - спрашиваю его, - приходила красавица?
- Да приходить-то приходила… - как-то смущенно откликается он, - но вот насчет успехов сказать, пожалуй, ничего не получится.
- Ну, что есть, то есть, давайте как на духу.
- А чего мне скрывать, - улыбается Н. И., - раз обещал рассказать, надо рассказывать. Ну, пришла она ко мне, как и договорились. Я ей чайку предлагаю. Но она на чаек реагирует как-то не сильно.
- Так вы бы рюмочку предложили, - навожу я его на правильный путь.
- Ты так полагаешь? - озадаченно спрашивает Н. И.
- Полагаю, конечно. Ну кто же барышню без рюмочки приглашает? Только одни чудаки!
- Ну вот, Эдуард, значит, я такой чудак и есть. Насчет рюмки я не сообразил. Сплоховал, видно. Но тем не менее кое-какие эмоции все-таки стал проявлять. Ну, там ручку поцеловал. По кудрям, так сказать, погладил. А волосы у нее роскошные. Ну, а дальше, как водится, по коленочкам ладошкой прошелся. А она вдруг как-то деловито и спрашивает:
- Может быть, мне совсем раздеться?
А я говорю:
- Ну что же, хорошо. Разденьтесь, пожалуйста!
Ну, она довольно быстро справилась со своей задачей. Благо, гардероб был не очень сложным. Платьице, лифчик да трусики. Вот и все хозяйство. И вот стоит она в чем мама родила посреди комнаты и с таким вызовом на меня смотрит. А фигурка, надо сказать, превосходная. Да и бюстик довольно приличный. Ну, я обошел вокруг нее раз, потом другой. По голенькой спинке погладил, потом по животику. А она стоит и молчит. А потом вдруг спрашивает:
- Это все?
Я говорю со вздохом:
- Да, все…
Тогда она начинает молча одеваться. Причем, что любопытно, начала с лифчика. Надевает его нарочно медленно. А все остальное продолжает вроде бы демонстрировать: дескать, смотри, время еще есть! Ну, а потом окончательно оделась и, ничего не говоря, вышла из комнаты. Вот и все наше свидание.
Я громко хохочу, он неожиданно спрашивает:
- Слушай, Эдуард, как ты полагаешь, а вот придет она еще ко мне или нет?
Я смеюсь еще громче:
- Нет, милый мой, совершенно твердо могу сказать, что не придет!
- Ты так думаешь? - сокрушается он. - А почему бы ей не прийти?
Я давлюсь от смеха, потом говорю доброму ловеласу:
- Ну подумайте сами, милый мой друг! Зачем же она еще к вам придет? Ну за какою нуждою?! Бутылочку вы ей не поставили. Денег, как я понял, тоже не предложили. Я правильно говорю?
- Да, правильно, и денег тоже не подарил. Ну, а за что, если строго-то разобраться? Ничего же ведь не было?
- Как то есть за что? А за беспокойство и за стриптиз хотя бы! Ну, а то, что ничего не было, так это же не ее вина.
- Логично, - вздыхает он, - ну, а сколько, ты думаешь, надо было бы предложить?
- Не знаю, но не меньше четвертного, я полагаю.
- Так ты твердо убежден, что не придет больше?
- Твердо, абсолютно твердо. Вот увидите.
И оказался прав. Она не пришла. Нет на земле бескорыстной любви! Увы, увы…
С тем же Н. И. спустя две недели после истории с медсестрой из кардиологического санатория произошел еще один прелюбопытный и не очень, может быть, типичный случай. А точнее, произошел-то он не с ним, но он был, так сказать, живым свидетелем и даже в какой-то степени участником событий. А дело было так. Подходит ко мне в коридоре Н. И. и спрашивает:
- Послушай, Эдуард, а ты не знаешь, какую штуковину учинил вчера наш зарубежный гость из Монголии?
Я отвечаю:
- Нет, конечно, не знаю.
Но прежде чем я приведу его рассказ, необходимо пояснить, кто этот монгольский друг. Приехал в наш Дом творчества не то поэт, не то прозаик из Монголии, я подчеркиваю, не из нашей Бурятии, а из Улан-Батора. Небольшого роста коренастый здоровяк. Так сказать, потомственный сын степей. Жил он тихо и мирно, но начала одолевать его дума о женщине. Парень, повторяю, здоровенный, кровь с молоком, а вернее, с кумысом. И с каждым днем он все более и более наливается страстями и буреет от взгляда любой дамы и даже просто уборщицы, подметающей комнаты. Ну, а так как красотой он никакой не блещет: лицо круглое, как луна, глазки-щелочки, интеллект в лице не присутствует, то его фигура никаким образом прекрасный пол не волнует. А если добавить ко всему этому еще и очень плохой русский язык с большим монгольским акцентом и тяжелое сопение при взгляде на женщин, то и вообще разговор о каком-либо успехе моментально отпадал. Так вот, этот "сын степей" ходил по Дому творчества и маялся от неосуществленных вожделений. Теперь слово Н. И.
- Так вот что, Эдуард, случилось у нас вчера на первом этаже. Какая-то писательница, кажется драматургиня, восстав утром от сна, решила одновременно и проветрить комнату, и заправить свою постель. Для этого она открыла разом и окно, и дверь в коридор. Утро было теплое, а она худобой не отличалась, так что приятный ветерок лишь слегка холодил тело. А была она, надо сказать тебе, милый Эдуард, всего-то лишь в одной ночной рубашечке, да и та не была слишком длинной. Ну так вот: стоит эта самая дама склонившись и заправляет кровать. Ну а в это самое время, как нарочно, бог прислал ей тяжкое испытание в лице этого самого "сына степей". Ну, а ты знаешь, о чем он думал и днем и ночью. И вот идет он по коридору и вдруг видит через распахнутую дверь совершенно поразительную картину: пышнотелая дама в ночной всего лишь сорочке, нагнувшись над кроватью, взбивает подушку. Вся кровь, какая была, бросилась в шею степного орла. Ни секунды не раздумывая, а может быть, полагая, что дама таким способом пытается его искусить, он кидается с львиным рычанием к этой даме и начинает ее обнимать. Дама пытается выпрямиться, но не тут-то было. Он скрипит от страсти зубами и… сам понимаешь что творит. Тогда дама, понимая, что освободиться ей не дадут, начинает громко вопить. "Сын степей" на это не реагирует абсолютно, до крика ли ему сейчас! Но тут на крик прибегаю я, как говорится, собственной персоной, ну и еще подскочил Елизар Мальцев, мы видим эту экзотическую картину и бросаемся даме на помощь. Если бы она, к примеру, молчала, то мы могли бы в крайнем случае подумать, что тут страсти взаимные. Но дама вопит: "Помогите! Спасите!!!" Мы с Елизаром подскакиваем, хватаем этого быка за плечи и за бедра и пытаемся оттащить от вопящей жертвы. Не тут-то было! Он такой здоровущий, ей-богу, тут надо было оттаскивать его только трактором! А Елизар еще лупит его по спине и кричит:
- Дорогой друг, так у нас не полагается! Прекрати безобразие! Перестань!
Но "сын степей" его даже не слышит.
А когда он отпустил свою жертву, та повернулась к нему лицом. И тут он увидел, что перед ним старуха лет семидесяти, не меньше, морщинистая и седая. А он-то, стоя с обратной стороны, видимо, воображал себе невесть какой клад! Посмотрел этот монгол на плачущую бабку и даже сплюнул от злости:
- Тьфу, яман! - Кажется, так у них черт называется.
Что теперь будет, просто не знаю. Международный скандал, не иначе.
Но международного скандала не произошло. Не знаю как, но дело потихоньку замяли. Все ходили успокаивать оскорбленную даму, степной насильник приходил к ней неоднократно просить прощения, и все наконец разрешилось ко всеобщему примирению. Как говорится, "стороны пожали друг другу руки". Вот такие нелепые истории рассказал мне добрый и веселый писатель из Самары Н. И.