- Занятный Кот, к тому же, твой бывший ангел, - промолвил Он, читая её мысли, и прищурил свои ярко-голубые глаза.
- Лучезарный, правда, что коты созданы не так как люди? - спросила Маргина, проверяя сказанное Туманным Котом, и понимая, что её понесло. Лучезарный улыбнулся в ответ и прошептал ей на ухо: - Неправда, у данного кота один мон в голове лишний, - Маргина захихикала, а Лучезарный сделал маленькую паузу и продолжил: - Когда-то я встретил одного обычного кота. В трудную минуту, когда я висел на кресте, этот добрый кот, сочувствуя моей боли, взобрался к моим ногам и лизал мне пятки, отчего я смеялся, забывая о муках.
Она слушала историю, а потом её внезапно озарило и на глаза Маргины навернулись слезы. Она тихо спросила:
- Этого кота звали Туманный Кот.
Лучезарный не ответил на вопрос, а засмеялся и сказал, дотронувшись до её носа:
- Любопытной Варваре нос оторвали. Вон идёт твой любимый кот.
Маргина оглянулась и увидела, что, действительно, Туманный Кот демонстративно шагает к ним. "Субординация, блин!" - совсем не почтительно подумала Маргина, возмущаясь тем, что кот прервал её беседу с Лучезарным.
- Мы с тобой ещё поговорим после твоего возвращения, - сказал Лучезарный и его Престолы, мгновенно свернув белоснежную беседку, снова превратились в огненную троицу лошадей, которая, только закрылась дверца открытой кареты, с места рванули вверх, в небеса. Маргина, со слезами благоговения на щеках, проводила взглядом мелькнувшую в небе молнию.
Кот, словно в оправдание, потёрся боком по её ноге, и она подхватила его на руки. Опустив своё лицо на Рыжее Совершенство, Маргина мочила слезами его шерсть, отчего Туманный Кот обеспокоенно сообщил: - Котам не рекомендуется принимать обильные водяные процедуры.
После того, как источник иссох, и Маргина успокоилась, Туманный Кот сообщил ей, что они отправляются на Землю искать Рубин Милосердия. Только сейчас Маргина осознала, чего от неё хотят и тут же выпалила: - Ни за что на свете!
- Это не обсуждается, - сообщил ей Туманный Кот, и у Маргины сразу пропала эйфория. Она поняла, что её уже записали в армию Света, а приказы не обсуждаться.
- Кот, скажи, я могу погибнуть и не вернуться в Эссенариум? - спросила Маргина, чтобы оценить опасность доверенной ей операции.
- Можешь, - сообщил Туманный Кот, и Маргина поняла, что жизнь в Эссенариуме не такая уж радужная, как она думала.
- Кот, расскажи о Рубине Милосердия, - попросила Маргина, понимая, что возвращение на Землю неизбежно, а, чтобы исполнить задание, ей нужно знать как можно больше.
- Хорошо, слушай, - сказал Туманный Кот.
- Это случилось давно... Не важно, под каким соусом забирают жизнь на Земле и что при этом проповедуют. Смерть в любом случае пожинает свои плоды, отсекая тело от души и освобождая её. По всей видимости, для города Акко, именуемой христианами Сен-Жан д’Акр, наступили последние дни – сарацины, волна за волной, накатывали на стены крепости, медленно, но неуклонно забирая жизнь у защитников города.
Баллисты с башен обстреливали мамелюков камнями, а им в ответ летел греческий огонь из требушетов. Ветер быстро раздувал пламя, и стоило большого труда погасить горящую смолу, чтобы огонь не перебросился на строения. Огромная дыра возле ворот святого Антония, пробитая гигантским мангонелем, способствовала тому, что внешняя стена обрушилась, чем сразу же воспользовались мамелюки, с неистовым криком бросившиеся в пролом.
Метнувшиеся им навстречу госпитальеры, обнажая мечи, остановили вторжение, заткнув прореху в стене своими телами. Кровавая сеча на линии столкновения не давала возможности что-либо делать, кроме как рубить с плеча. Маршал Матье де Клермон равномерно махал мечом, точно крестьянин серпом в поле, срезая голову следующему мамелюку, но конца своей жатвы не видел.
Такая работа не оставляла в голове никаких мыслей, кроме заботы о том, как удобней ударить, чтобы отсечь голову сарацина, и уклонится от нападения другого врага. Рядом стояли несколько рыцарей с мечами в руках, защищая Матье де Клермона с боков, но могучую прыть маршала не могли унять, поэтому враг, потеснённый отчаянным напором, покинул вторую стену, возвращаясь к первой.
Несомненно, рыцари в красных и чёрных сюрко с белыми восьмиконечными крестами напротив сердца принадлежали к ордену госпитальеров и сражались бок о бок со своим маршалом. Это славное племя добровольных подвижников в мирные дни и во времена затяжных сражений выполняло свою единственную миссию – защиту странствующих к Гробу Господню. Правда, кроме владения мечом, многие обладали искусством врачевания и, несмотря на сан, положение и знатность, с прилежанием и скромностью омывали уставшие ноги паломника, осмелившегося на путешествие к могиле Иисуса Христа.
Между тем на головы сарацинов вылили несколько казанов кипящего масла, которое вспыхнуло, раздуваемое ветром, и внизу разразился настоящий ад, оглашая окрестности предсмертными криками. В ответ полетел греческий огонь, заставив защитников спрятаться за стенами. Рабочие, под свистящими стрелами, загородили брешь в стене палисадом, за которым имелась возможность укрыться. Бой длился до самого вечера, с редкими передышками, когда сарацины совершали намаз.
Громкий крик муллы, призывающий правоверных на вечерний магриб, защитники города слушали с удовольствием, так как могли, наконец, чуть-чуть расслабиться. Спустившись вниз, в рефекториум, крестоносцы уселись за длинный стол, где сёстры-послушницы подали нехитрый обед и ужин: варёное сарацинское зерно с сушёными финиками и несколько сухарей. Сержант Гуго де Монтегю весело улыбнулся и промолвил:
- Братья мои, славно поработали, - а потом прикрыл глаза и с той же улыбкой на лице прочитал молитву:
- Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь!
Его товарищи вслед за ним благочинно сложили руки, произнося молитву про себя. Пока рыцари-госпитальеры принимают пищу, стоит рассказать о том месте, где они оказались, и событиях, предшествующих данному времени.
В начале марта 1095 года от рождества Христова на собор в городе Пьяченце на севере Италии прибыло посольство императора Алексея I Комнина. Византийский император пожаловался папе римскому Урбану II на турков-сельжуков, которые вторглись в Византию и отхватили огромные куски империи. Просьба о помощи, подкреплённая дарами церкви, была услышана. В ноябре 1095 года на церковном соборе, созванном во французском городе Клермон, папа римским Урбаном II обратился к знати и духовенству с призывом освободить святые земли от мусульман и всех, кто исповедует другую веру, кроме христианства.
"Всем идущим туда, в случае их кончины, отныне будет отпущение грехов. Пусть выступят против неверных в бой, который должен дать в изобилии трофеи, те люди, которые привыкли воевать против своих единоверцев - христиан... Земля та течёт молоком и мёдом. Да станут ныне воинами те, кто раньше являлся грабителем, сражался против братьев и соплеменников. Кто здесь горестен, там станет богат…" - говорил папа, а слушатели прерывали его проповедь восторженными криками: "Так хочет Бог!"
В порыве благочестия, папа пожертвовал свою сутану для красных крестов на грудь тем, кто сразу же пожелал отправиться в путь, для освобождения Гроба Господня от сарацинов. Несмотря на то, что официальная церковь запрещала убийство евреев, которые свидетельствовали существование Иисуса Христа, – они первые попали под удар. Евреи в народной молве признавались расой отверженной и проклятой потому, что они отказались от Христа. К весне 1096 года истребление евреев в Европе приняло массовый характер, разжигая кровавый аппетит. Иудеев оставили в покое только тогда, когда Петр Пустынник, монах-отшельник, странствующий на осле, увел всех, жаждущих крови иноверцев, в поход на Левант, Святые земли. Плохо вооружённые крестьяне и ремесленники, вместе с семьями, добрались всё-так, до земли обетованной, где в тот же год сгинули под саблями сарацинов.
Только в 1099 году крестоносцам удалось захватить Иерусалим и создать христианское королевство. Первым королём стал один из предводителей крестового похода Готфрид Бульонский, который называл себя не королём, а Защитником Гроба Господня. Последующие крестовые походы расширяли территорию Иерусалимского королевства, но, тем самым, вызывали у арабов яростное сопротивление, ужесточая противостояние.
Ещё до крестовых походов Иерусалим посещало много паломникам, чтобы приобщиться к святым местам и, обычно, находили приют в монастырских обителях, где их привечали, кормили и давали кров. А в 600 году от рождества Христова по повелению папы, Григория Великого, в Иерусалиме аббат Проба построил монастырский госпиталь, для лечения христианских пилигримов на Святой земле. Его небесным покровителем стал святой Иоанн Креститель.
Монастырь несколько раз разрушали и восстанавливали, а в 1080 году в нем обосновался вновь созданный военный странноприимный орден Святого Иоанна, в просторечии названный орденом госпитальеров.
Ко времени описываемых событий Иерусалимское королевство, после двухсотлетнего существования, скукожилось до нескольких оставшихся городов-крепостей на берегу Средиземного моря. Генрих II де Лузиньян, последний король Иерусалимского королевства, находился в крепости Акко, окружённой несметными войсками свирепого и беспощадного султана, восемнадцатилетнего Халил аль-Ашрафа. Надежды на то, чтобы победить мусульман не существовало, несмотря на то, что папа, Николай IV, всячески стремился помочь королю Генриху II. В итоге, 4 мая молодой король привёз в Акко небольшой кипрский отряд, после чего недолго пробыл и ночь, с 15 на 16 мая, убежал на Кипр, вместе со своим войском.
В эту же ночь рабочие султана засыпали, чем могли рвы возле Королевской башни, которую покинул Генрих II, используя трупы, камни и песок, а прямо с утра, после фаджра бросились в атаку. Проломленные стены огласили крики: "Аллаху Акбар" - и под покровом щитов для защиты от стрел, оббитых войлоком и поднятых за ночь, как паруса, прорвались внутрь города. Командовать обороной Акко остался Великий Магистр госпитальеров Жан де Вильер, имевший в Акко самое большое войско, и Великий Магистр тамплиеров Гильом де Боже. Они направили на ворвавшихся сарацинов конных рыцарей в полном облачении, которые легко вытеснили неприятеля.
Обозлённый султан Халил аль-Ашраф снова и снова посылал мамелюков на штурм Королевской башни, не прекращая атаковать разрушенные ворота святого Антония, где мужественно сражался маршал госпитальеров, Матье де Клемон.
Так закончился этот день, который не дал преимущества ни защитникам Акко, ни султану Халил аль-Ашрафу.
***
Утро 17 мая оказалось ненастным, так как с моря дул сильный ветер, а темные волны угрюмо вздымались вверх, словно впитали в себя всю ярость, которая витала вокруг города. Понимая, что город им не удержать, Великий Магистр тамплиеров Гийом де Боже настоял на том, чтобы отправить женщин и детей в Сидон или в Кипр.
Итальянские суда, стоящие на рейде не осмеливались заходить в гавань, поэтому все лодки и ялики использовали для того, чтобы переправить людей на борт судна. Не всем удавалось преодолеть бурные волны и многие нашли свою смерть, отправляясь на дно. В городе тоже витал дух смерти, так как кровавая битва не останавливалась даже на миг, используя ночи для подкопов и неожиданных вылазок, а день для ожесточённых стычек.
Сержант госпитальеров Гуго де Монтегю, как всегда, сражался возле ворот святого Антония, которые, несмотря на разрушения, стойко сдерживали натиск мамелюков. Баррикады, сложенные из обломков разрушенных стен, отряды мамелюков атаковали с иступленной настойчивостью. Рядом, не отставая от командира, сражался высокомерный на вид рыцарь Раймонд де Торн, который, не прикрывая забралом своего лица, с презрительной улыбкой разил врагов. Своей стойкостью и напором он словно подражал маршалу Матье де Клермону, который сражался вместе с ними, удерживая в одной руке обычный талевас, а в другой не благородный меч, а сарацинский буздыхан.
С другой стороны сержанта, точно медведь, окружённый волками, ворочался великан Дюдон де Компс. Несколько сарацинов, точно дразня его, попеременно ударяли его саблями, но, к их удивлению, медведь, несмотря на свои размеры, оказался перекормленным котом, который, ни одну свою жизнь из девяти, не желал отдать, и разил врага молниеносными ударами. Тяжелый двуручный меч в его руках казался щепкой, которая сметала всё на своём пути, освобождая полукруг перед Дюдоном.
Султан Халил аль-Ашраф, который находился в Таль аль-Фухаре, видел столпотворение возле ворот святого Антония и недовольно хмурил брови. Он сидел на взгорке, возле своего красного шатра, в саду возле башни, где располагались виноградники ордена Храма, и наблюдал за штурмом города.
Голубая пиала оставалась в его руке, несмотря на то, что давно была выпита, а слуга, склонившись по пояс, ожидал, когда султан позволит наполнить её вновь. Султан не жалел своих воинов, так как в его распоряжении их оставалось достаточно. "Камень воду точит", - думал он, но молодая кровь всё равно ударяла в голову, и тогда он вспоминал своего отца, мудрого Калаун аль-Мансура, султана Египта, сумевшего очистить от христиан благодатную землю Аллаха. Он должен завершить дело отца и истребить неверных, а город сравнять с землёй.
Верный эмир Китбуга аль-Мансури подошел к султану и что-то прошептал ему на ухо, косясь на двух воинов, стоящих по бокам от султана. Султан недовольно выслушал его, но потом, немного подумав, кивнул аль-Мансури головой, и сказал: - Пригласи его.
Воины, стоящие у входа, забрали оружие у прибывшего, и тот опустился на одно колено перед султаном.
- Ас-саляму алайкум ва-рахмату-Ллахи ва-баракятух, - произнёс султан, предлагая рукой встать незнакомому воину.
- Ва-алейкум ас-салям ва-рахмату-Ллахи ва-баракятух, - произнёс воин, поднимаясь с колена и бесстрашно рассматривая лицо молодого султана.
Появившегося человека звали Хасан ибн Али аль-Каин, и он принадлежал к редкому представителю племени ассасинов, сгинувших около полувека назад в замке Аламут от рук монголов под командованием Хулагу.
- Ты хочешь убить маршала госпитальеров Матье де Клемона? - спросил султан, с интересом рассматривая Хасана.
- Я принесу тебе его голову, - гордо сказал Хасан аль-Каин. Султан закусил кончик своего уса в зубах и остановил свой взгляд на лице ассасина, лишенном каких-либо эмоций.
- Зачем тебе маршал Матье де Клемон? - спросил он, наблюдая за реакцией Хасана. Тот не стал обманывать султана, но не сказал всей правды.
- Он должен мне одну вещь, - ответил Хасан султану, а тот мудро не стал допытывать ассасина, полагая, что каждый имеет право на некоторую личную тайну.
- Я дам тебе отряд лучших мамелюков для поддержки, - сказал султан Халил аль-Ашраф и кивнул головой в знак того, что аудиенция закончилась. Это же подтвердили два воина, которые мягко и незаметно стали за спиной Хасана. Одна из причин, по которой Халил аль-Ашраф не боялся Хасана ибн Али аль-Каина, состояла в том, что султан держал свою охрану из его оставшихся соплеменников – ассасинов.
Через минуту Хасан во главе отряда отборных мамелюков отправился в сторону ворот святого Антония, где происходила ожесточённая битва. Прибытие опытных воинов воодушевило сарацинов и они с неистовой злобой бросились на баррикады, вливаясь в пространство между стен. Вскоре и сарацины, и рыцари перемешались, так что луки и арбалеты стоящих на стенах защитников крепости оказались бесполезными.
Острие атаки возглавлял Хасан ибн Али аль-Каин, который, точно молния, поражал противника своей саблей, а потом подныривал под меч рыцаря и подло ударял прямо в сердце острым стилетом. Такая решительность на несколько мгновений поколебала мужество госпитальеров, сломав их строй, но маршал крикнул: "Назад! - и струящийся коктейль разделился на рыцарей и сарацинов. Тут же ударили лучники, запустив стрелы, которые быстро разредили ряды мамелюков те спасались от стрел круглыми щитами.
- Ты трус, маршал! - на чистом французском языке сказал Хасан аль-Каин, выступая вперёд и бросая слова в сторону Матье де Клемона. Тот сделал несколько шагов вперед и стал с обнажённой головой перед ассасином. И рыцари, и мамелюки невольно остановились, наблюдая поединок чести. Кто-то бросил Матье де Клемону лёгкий меч, чтобы уравнять с саблей ассасина, и маршал отбросил в сторону тяжелый сарацинский буздыхан, которым он до этого орудовал.
Не откладывая в долгий ящик, противники обменялись ознакомительными ударами и принялись рубиться по-настоящему. Матье де Клемон был сильнее, но Хасан аль-Каин оказался проворнее и легко избегал разрушительных ударов, изменяя траекторию удара меча лёгким касанием сабли. Танцевали довольно долго. Внезапно, ассасин сделал неожиданный выпад и острием сабли намотал золотую цепочку на шее у Матье де Клемона. Цепочка треснула и на её конце ярким пламенем, точно кровь, что-то блеснуло. Маршал левой рукой схватил пламя, замахиваясь на противника мечом, а ассасин потянул цепочку к себе.
Огорчённый тем, что ему досталась только цепочка, Хасан аль-Каин выкрикнул: - Так умри же, собака! - и как зверь бросился на Матье де Клемона. Крик ассасина прозвучал, как призыв, и мамелюки бросились на рыцарей с неистовым воплем: - Убей неверного!
Застывшие на стенах защитники всполошились и обрушили град камней на сарацинов, а казаны с горящим маслом огненным дождём оросили ряды мамелюков, что заставило их отхлынуть от наружной стены.