- Ты просто не узнаешь ее - столько лет спустя. Ты и тогда-то на нее не заглядывался, даже не вспомнил о ней. А теперь постарайся воскресить обрывки воспоминаний, - Андрей говорил спокойно, так, как положено приказывать подчиненному, который умен, надежен, но не сообразителен.
Еремей зажег лучину от свечки. Граве подошел к столу.
- Это не она, - уверенно повторил доктор.
- Как - не она?
- Я не узнал бы Евгению в лицо. Но ей тогда было столько же, сколько и мне. Мне же тридцатый год, ей - соответственно. А этой особе года двадцать два, не более. И еще - Евгения высока ростом, а эта - правильного дамского сложения, невысока… Еремей Павлович, что тут у вас творится? - спросил Граве. - Кажется, не я один угодил в переделку.
- У дома Венецкой изловили, - Еремей укачал на пленницу. - Ну ей-богу, все совпадало! А вишь ты…
- Пусть так! - стоя лицом к темной стенке, сказал Андрей. - Пусть не Евгения. Но эта особа похитила Машу и околачивалась возле особняка Венецких, чтобы выследить Гиацинту. - Андрей не мог признать себя виновным в недоразумении, и его это раздражаю безмерно.
- Нет, я как раз Машу искала, - возразила пленница. - Я матушке Леониде слово дата, что со мной она будет безопасна. Я думала, что эти два бездельника, Решетников и Вяльцев… Вперед будет мне наука: не всяк, кто в гостиной романсы поет, достоин доверия! Разве могла я знать, что эти два щеголя - пьянчужки, каких свет не видел?! При мне-то они были трезвы, как два ангела!
- Коли так - вы непременно смольнянка, - сказал Граве. - Их там двенадцать лет держат, обучая наукам и не позволяя видеть все низменное.
- Погоди, доктор, - вмешался Андрей. - Притвориться простодушной смольнянкой нетрудно. А тут - вторая ниточка, ведущая к "малому двору". Первая - что вымогателя приютили в беспоповской богадельне, а беспоповцы - известные смутьяны, и твои деньги, доктор, пошли на политическую интригу. Вторая - что эта особа не нашла ничего лучше, как спрятать Машу в Гатчине. Вот и размышляй!
- Ежели бы все российские пьянчужки вдруг занялись политическими интригами, то Россия развалилась бы на тысячу княжеств, наподобие германских, - возразила пленница.
- Но отчего Гатчина?! А?
- Оттого, что на порядочном расстоянии от столицы! А Решетников за мной махал, бывал у дядюшки и на все был готов, чтобы угодить. Кто же мог знать, что у себя, в Гатчине, он по вечерам пьет и безобразничает?
- Кто ваш дядюшка?
- Сие вам знать не обязательно, - отрубила пленница. - Вы полагаете вымогательницей меня. А вдруг вы потребуете у дядюшки выкуп за меня?
- Она по-своему права, - заметил Граве. - Послушай, Соломин, дадим этой особе возможность оправдаться. Но сперва сядем и подумаем, как быть мне! Я ведь должен что-то ответить Венецкой! - и доктор пустился пересказывать речь графини в подробностях.
- Знаешь ли, доктор, эти дела так быстро не делаются, - наконец прервал его Андрей. - Сейчас пост, не венчают, и ты еще можешь какое-то время поторговаться из-за своего вероисповедания…
- Но графиня торопит со сватовством! Я воображаю, как у девицы глаза на лоб полезут! А поскольку ей приходится играть роль, она должна будет дать свое согласие, смириться.
Вот уж что-что, а смирившуюся Гиацинту Андрей представить себе не мог.
- Ты умеешь писать по-русски, доктор? - спросил он.
Граве развел руками - по-немецки и малость по-французски умел, а русской грамоты почитай что не знал.
- Фофаня, доставай перо и чернильницу, - велел Андрей. - Мы сейчас составим письмо к Гиацинте. Пусть она мужественно играет роль сиротки до той поры, пока не найдет письма, компрометирующие Машу, и не разведает о госпоже Поздняковой…
- Ты ничего не понял, Соломин, ты ничего не понял! Она станет изображать невесту по принуждению, она мое общество с трудом переносит. Я не обучен говорить комплименты… Она же избалована, изнежена, привыкла к комплиментам! Она не в состоянии оценить прямую натуру, а у меня натура прямая.
- Еремей Павлович! - позвал Андрей.
- Чего тебе, сударик?
- Есть у нас водка?
- Как не быть… Грешен, люблю начать обед с чарочки, сам знаешь.
- А скоромное осталось?
- Я бочонок с солониной в подпол поставил.
- Вытаскивай штоф и наливай господину доктору стакан, а Фофаня слазит за солонинкой. Доктор у нас немец, поста не держит, ему можно. Трезвого его понять я не в состоянии, может, спьяну будет говорить вразумительнее.
Тут пленница рассмеялась.
- Да куда ж вразумительнее? - спросила она. - Господин доктор хочет сказать, что девица ему совершенно голову вскружила.
- Нет, отнюдь нет! - воскликнул Граве. - Как могла вскружить голову мне - мне! - легкомысленная щеголиха, у которой в голове одни модные ленточки, бантики, пух и перья?!
- Но ведь именно этим щеголиха и может вскружить голову человеку положительному. О том и в книгах пишут! А ей следовало цитировать по памяти философические труды? Сударь, это было бы еще хуже. Мне доводилось цитировать по-французски статьи господина д’Аламбера, речь шла о способах познания. И ответ ему господина Дидро. Но что из этого вышло? Два кавалера, сидевшие со мной рядом, исчезли так скоро, что я ощутила лишь легкой ветерок, словно от крыльев пролетевшей пташки. А я ведь старалась говорить так, чтобы это было понятно даже петиметру…
Андрей невольно рассмеялся.
- Кабы вы оправдались перед нами, было бы любопытно побеседовать с вами о философии, - сказал он. - Меня не удивляет склонность дам к этой науке, я видел даже французскую книжицу "Тереза-философ" у приятеля…
- Боже мой! Ради бога, не упоминайте в приличном обществе, что вы брали в руки эту книжонку. Место ей - в помойной яме.
- Я открывал ее, - признался Граве. - Это чтение не для девиц. Но мне как врачу полезно было знать, какие штуки проделывают с собой женщины… впрочем, бог с ними…
Андрей, опозорившись, не пожелал продолжать этой щекотливой беседы.
- А ведь говорят, что сочинил этот кошмар маркиз д’Аржан, философ с европейским именем, - ответила доктору пленница. - Я сама выросла почитай что в монастыре и знаю, что девицы любопытствуют узнать о нежных чувствах между дамами и кавалерами, но дурных и нелепых опытов над собой, как Тереза, не делают.
- Так вы читали?
- Несколько страниц всего…
- Вы, кажется, собирались оправдаться? - перебил Андрей. - Мы готовы слушать. Говорите.
- Допустим… - помолчав, сказала пленница. - Я действительно смольнянка прошлого выпуска. Вы ведь знаете, что выпуски случаются не каждый год. Покинув Воспитательное общество, я сперва поселилась у дальней родственницы, которая хотела повенчать меня со своим сыном. Однако сын, несколько раз побеседовав со мной, венчаться передумал, хотя…
- Хотя вы богатая невеста? - с неожиданным презрением спросил Андрей.
- Да, пожалуй… У меня есть сильный покровитель, очень сильный, который, узнав, что сватовство не состоялось, обещал сам решить мою судьбу. И первое, что было сделано, - я переехала к дядюшке, который сперва не слишком хотел этого, но потом мы подружились. Скорее всего, он желал угодить моему покровителю. И вот я уже четвертый год живу такой жизнью, какая мне нравится…
Андрей, имея дело лишь с голосами и запахами, стал очень чуток по этой части. Веселые и бодрые интонации обманули бы его раньше - а теперь он уловил некую фальшь.
- Кто дядюшка ваш? - строго спросил он. - У кого мы можем получить сведения о вас?
- Я уже пояснила, почему не хочу выдавать этого…
- Верить вам я не могу, - сказал на это Андрей. - Тем более - вы не желаете открывать свое имя. Может, потому, что покровитель ваш - великий князь Павел Петрович?
- Позвольте… Великому князю нужны надежные люди, чтобы снабжать его деньгами. Но тут одно противоречие. Те деньги, которыми могла откупиться Марья Беклешова, для великого князя совершенно незначительны…
- А деньги госпожи Поздняковой? Машу наказали, чтобы Позднякова знала, что бывает с ослушницами.
- Вы хотите сказать, что вымогатели пристали к Аграфене Поздняковой?
На сей раз фальши в голосе Андрей не уловил, и это его рассердило.
- Изволь радоваться, доктор, перед нами удивительная актерка. Гиацинте до нее далеко, - сказал он.
Но Граве, видимо, проникся сочувствием к пленнице.
- Выслушай эту даму до конца, Соломин, и тогда уж суди. Пусть объяснит, для чего она увезла Беклешову из Воспитательного общества и отчего явилась туда в мужском платье, - потребовал доктор.
- Это объяснить несложно. Воспитанницы разучивают для государыни комедию. А девица, которой дали мужскую роль, не справляется. Маман… то есть госпожа де Лафон, решила пригласить другую, которой как раз мужские роли отменно удавались. И это оказалась я. Я приезжала туда на репетиции. А костюм надевала дома - это мой собственный костюм, для маскарадов. Чтобы не тратить времени на юбки и шнурованье. И я после репетиции забегала к матушке Леониде. В тот день я увидела у нее Машу. Матушка умоляла помочь - она не могла держать Машу у себя. Я согласилась, и мы с Павлушей… Павлуша - лакей в дядюшкином доме и мой молочный братец, вы же знаете, какими тесными бывают связи между молочными братом и сестрой… Мы вдвоем вывели ее и увезли. Просто счастье, что я взяла с собой Павлушу, - ведь на нас напали и пытались Машу отбить! Потом же, когда она пропала из Гатчины, я перепугалась до полусмерти и стала ее всюду разыскивать. Я знала, что она должна была венчаться с графом Венецким… эту грустную историю Маша успела мне рассказать… Я подумала, графиня могла бы сжалиться над бедной девушкой! И я, взяв с собой Павлушу и Вяльцева… Прочее вам известно, господин Соломин!
- Одно не исключает другого, - упрямо отвечал Андрей.
- Так давай покажем ее госпоже Гиацинте, - вдруг предложил Граве. - Только не думай, что я ищу предлога лишний раз увидеть эту взбалмошную девицу. Но если мы остановимся на своем недоверии к этой особе, то можем проворонить истинного соблазнителя или соблазнительницу!
- Да, Гиацинта очень зла на маркиза де Пурсоньяка, - согласился Андрей. - Но черт их, баб, разберет! Сегодня - зла, завтра - простила, а потом - вообще из-за него в монастырь пошла! - и Андрей замолчал надолго. Он сам не понимал, почему эта переодетая женщина вызывает в нем такую ярость.
- Но как мне устроить, чтобы Гиацинта увидела эту особу, как? - вдруг заголосил Граве. - Мне придется опять ехать к Венецкой, искать встречи с Гиацинтой, и она бог весть что себе вообразит! Она меня на смех подымет, девчонка!
Еремей, созерцая странную беседу, понимал все яснее: и разлюбезного баринка, и ошалевшего доктора неплохо бы свезти в бешеный дом, где, сказывали, лечат обертываниями в мокрые простыни и цепью приковывают за ногу к койке.
- Да это ж совсем просто! - сказала пленница. - Привезите меня к особняку Венецких, я, шапку снявши, встану на видном месте, а девица пусть поглядит из окошка и скажет.
- Разумно, - согласился вместо питомца Еремей. - Андрей Ильич, что, коли мы отпустим эту барыню под докторским присмотром? Да и я могу с ними поехать. Коли что - скрутим вдвоем и привезем обратно.
Андрей не ответил. Он осознал беду. Голос незнакомки в те мгновения, когда она не восклицала, а говорила рассудительно, делался иногда похожим на голос Катеньки. Это раздражало и было невыносимо. Ока не смела так говорить!
- Андрей Ильич, что с тобой? - забеспокоился Еремей.
- Ничего. Поезжайте. Эту особу… ее отвезите к господину Валеру. Ежели невинна… прошу простить великодушно… - это он произнес совсем тихо.
- Я принимаю ваши извинения, господин Соломин, - ответила пленница, - потому что ежели не приму - явлю себя бестолковой дурой. Я готова ехать куда угодно и сделать все что угодно, потому что… я же знаю свою невинность и знаю, что мы не встретимся более… Только скажите мне, что с Машей, и расстанемся.
- Маша повенчалась со своим женихом, и он теперь ее будет защищать, - вместо Андрея ответил Граве. - Господь привел их к браку оттого, что они долго друг друга любили, вопреки сумасбродству знатной барыньки!
- Так едем скорее, - сказала пленница. - Прощайте, господин Соломин. Я буду молиться за вас.
- Дай Бог, чтобы мы более не встретились, - буркнул Андрей и, когда Граве с Еремеем увезли свою странную добычу, взял с собой Фофаню и пошел стрелять.
Еремей и Тимошка вернулись вечером следующего дня.
- Ну, что? - спросил Андрей.
- Не она.
Дядька рассказал питомцу как пленница стояла посреди Захарьевской без шапки да в метель:
- …тут-то ее и приметили графинины форейторы. Ведь господин доктор барыню перепугал: родня-де за сироткой охотится. Ох, как мы удирали!
- А как ты узнал, что это не она?
- Так мы потом приехали к господину Валеру и там ждали весточки от доктора. Девица сказала, что впервые этого кавалера видит. Так что - маркиза еще только придется искать.
- И куда же незнакомка потом подевалась?
- Взяла извозчика и укатила. Куда - не сказалась.
- Пришла из небытия и ушла в небытие, - пробормотал Андрей. - Как привидение…
- Я вот боюсь - как бы графиня сиротку нашу в деревню под конвоем не упрятала и доктора туда же.
- Это было бы скверно. Более - ничего? О свадьбе Аграфены Поздняковой Гиацинта не разведала?
- Как же так сразу? Ей в новом доме освоиться нужно, обогреться, домашним женщинам подарочки сделать, а потом уж и разнюхивать. Эх…
- Что, дяденька?
- Ведь какая красавица - а достанется дураку… Норовистая. Назло за дурака пойдет.
Оба, дядька и питомец, разом загрустили. Что делать дальше - было пока что непонятно.
- Так, - сказал наконец Андрей. - Отставить меланхолию! У нас есть главное, что необходимо, - деньги. Мы продолжаем следить за домом Венецкой - на случай, коли там появятся приспешники вымогателя, и мы устраиваем слежку за домом Элизы - ведь там, скорее всего, мерзавцы будут искать Гиацинту. И мы ждем новостей от самой Гиацинты. Все просто. Проклятый маркиз сам даст о себе знать! Но для этого нужно опять ехать в столицу.
* * *
Валер был в смятенных чувствах. Он предвидел перемены в жизни, но уже не понимал, нужны ли они ему. Он слишком привык быть любовником замужней женщины, любовником верным и преданным, но именно любовником! Свидания случались не настолько часто, чтобы стать делом обыденным. Валер привык жить один - если не считать прислуги, ну так камердинера можно и за дверь выставить, ну так и кухарку можно назвать дурой и запретить высовываться из ее кухонных угодий. А теперь предстояло стать мужем и, очевидно, отцом. Предстояло постоянно видеть рядом с собой женщину - разумеется, горячо любимую, но ведь совместная жизнь чревата размолвками, и человек, привыкший к молчанию, может просто не вынести дамского общества.
Он честно рассказал о своих страхах Андрею. Андрей задумался - ведь Валер прав… И неизвестно - как бы еще справился с радостями семейной жизни офицер, за два года армейского существования привыкший к мужскому обществу и к методе наведения порядка посредством крика и зуботычин? Ведь с Катенькой в пору их любви тоже были тайные свидания - будучи во всем зависим от теток, Андрей не мог вести любимую под венец, а потом жить за ее счет. Невеста должна быть с приданым - так ведь и жених обязан соответствовать, иначе он - подлец. Это аксиома, и Андрей сильно не уважал молодых щеголей, охотников за приданым, готовых жениться хоть на старой обезьяне.
- Но есть разные способы привыкнуть друг к другу, - сказал он Валеру. - Например, поехать в свадебное путешествие в тот же Париж. За развлечениями и гуляньями вы привыкнете решать все вопросы совместно…
- Думали мы уж о Париже… Все одно - боязно.
Андрей вздохнул - видно, наступает у мужчин возраст, когда не кидаешься под венец с любимой с восторгом и трепетом, а пытаешься сопоставить неудобства холостой и женатой жизни, соображая, которых больше.
- Как вы уговорились с Граве? - спросил он.
- Было бы очень хорошо, Соломин, ежели бы вы меня избавили от этого безумца, - прямо сказал Валер. - Он то набивается ко мне в зятья, то ругает Гиацинту за ветреность, то несет совсем уж околесицу. Как человек, столько учившийся, может быть таким дураком?! Кабы ему удалось вылечить вас… - признался Валер. - Вы-то с ней управитесь, а я бы лучшего зятя не желал.
Мысль о браке с Гиацинтой, как ни странно, Андрея не раздражала. Та нравилась ему и прямотой своей, и отчаянным кокетством, что же до внешности - оставалось лишь поверить на слово Граве и Валеру. К тому же умные люди говорят, что на второй год брака внешность уже не имеет огромного значения. А ведь мог повенчаться на Маше! И что бы из этого вышло?
- Господин Валер, не могли бы вы послать служителя в лавку мадам Бонно? Может, там ждет меня письмо от графа Венецкого, - сказал Андрей. - Коли нет - все равно надобно отписать ему, что мы в ближайшие дни узнаем о грядущем венчании его кузины, а статочно, и получим Машины письма.
- Хотел бы я сличить Машины письма с теми, что писала моя сумасбродная дочка.
- Гиацинтины разве у вас?
- Элиза умница - два письма она у злодеев выманила, словно бы для того, чтобы убедиться в дочкиной виновности. Одно из них фальшивое. Она их надежно спрятала - отослала к кому-то из теток, зашив в подушку. Тяжко тому придется, кто вздумает у старой тетки пол сотни подушек потрошить!
- А письма Евгении? Не может же так быть, чтобы ей - писали, а от нее - ни слова. Маша те, что получала, жгла - боялась батюшки. А Гиацинта? - Андрею не нужно было видеть лицо Валера, чтобы понять: меньше всего тот хочет говорить о письмах с дочкой. - Ладно, потом я спрошу ее сам, - пообещал он. - А сейчас мне нужно снять на несколько дней комнату. Как только Гиацинта что-то разведает или сумеет найти Машины письма - я должен сразу знать об этом.
- В этом самом доме можно комнату снять, хотя комната - с репутацией.
- Как это?
- В ней человека зарезали. Хозяин уж чуть ли не приплатить готов, лишь бы в комнате жили.
- Одна комната?
- С прихожей, где слуги могут спать.
- Конюшня есть?
- В соседнем дворе, можно сговориться. Я-то извозчика помесячно нанимаю, очень выгодно.