Отличительной особенностью Кашана было то, что в небе над ним постоянно кружили и падали вниз большие темные хищные птицы с раздвоенными хвостами - коршуны-падальщики. Также в Кашане и в каждом городе, расположенном восточнее его, широко распространена еще одна птица - майна, которая, кажется, совсем и не летает, а проводит все свое время, копаясь в отбросах на земле. Майна ходит с вызывающе важным видом, выставив вперед нижнюю часть клюва, как драчливый маленький человечек выпячивает нижнюю челюсть в поисках ссоры. Ну и, разумеется, пока я бродил по Кашану, мне тут и там попадались хорошенькие мальчики, которые играли на улицах. Они напевали извечные детские песенки о подпрыгивающем мячике, распевали считалки и дразнилки, играли в прятки и водили хороводы совсем так же, как это делают дети в Венеции, за исключением одного: все их песенки очень сильно смахивали на пронзительный кошачий визг. Приблизительно такой же была и музыка, которую исполняли уличные артисты, выпрашивавшие у прохожих бакшиш. Казалось, у них здесь не было никаких инструментов, кроме changal (а это не что иное, как guimbarde, или иудейская губная гармоника) и chimta (а это кухонные щипцы), потому-то их музыка представляла собой ужасную какофонию, состоявшую из звонких ударов и громыхания. Думаю, что прохожие, которые бросали музыкантам одну или две монеты, поступали так не потому, что благодарили их за выступление, а чтобы те хоть ненадолго замолчали.
Я не слишком долго бродил по Кашану в то утро, к тому же я сделал круг по улицам и вскоре обнаружил, что снова приближаюсь к дому вдовы. Красавица служанка в окне призывно помахала мне рукой, как будто специально поджидала, когда я пройду мимо. Она провела меня в дом, в комнату, украшенную слегка потрепанными qali и диванными подушками, и сообщила по секрету, что ее хозяйка чем-то занята, после чего сказала, что ее зовут Ситаре, что значит Звезда.
Мы вместе присели на груду подушек. Поскольку я уже не был неопытным подростком или неоперившимся юнцом, то не напал на нее с грубой юношеской жадностью. Я начал с ласковых слов и сладких комплиментов, постепенно придвигаясь все ближе, пока мой шепот не стал щекотать ее изысканное ушко и не заставил красотку извиваться и хихикать. Только после этого я поднял ее чадру, приблизил свои губы к ее губам и нежно поцеловал Ситаре.
- Все это очень приятно, мирза Марко, - сказала девушка, - но вам нет нужды терять время.
- Я не считаю, что это потеря времени, - заметил я. - Я наслаждаюсь подготовкой не меньше, чем исполнением. Мы можем заниматься этим целый день…
- Я имею в виду, вам необязательно делать это со мной.
- Ты очень деликатная девушка, Ситаре, и добрая. Но ты забываешь, что я не мусульманин. И мне не надо воздерживаться во время Рамазана.
- О, то, что вы неверный, не имеет значения.
- Я рад это слышать. Тогда давай продолжим.
- Прекрасно. Перестаньте меня обнимать, и я схожу за ним.
- Что?
- Я уже говорила вам. Нет нужды продолжать и притворяться передо мной. Он ведь ждет за дверью, чтобы войти.
- Кто ждет?
- Мой брат Азиз.
- Какого дьявола нам вдруг понадобился твой брат?
- Не нам, а вам. Я сейчас уйду.
Я ослабил свои объятия, сел и внимательно посмотрел на девушку.
- Прости меня, Ситаре, - начал я осторожно, не зная, как лучше спросить, чтобы не обидеть ее. - Но, может, ты divanè? - "Divanè" на фарси значит глупая.
Она посмотрела на меня в явном замешательстве.
- Я предположила, что ты заметил наше сходство, когда был здесь прошлым вечером. Азиз - это мальчик-слуга, который похож на меня, у него такие же рыжие волосы, но он гораздо красивей. Его имя означает "Желанный". Ну конечно, зачем еще тебе было строить мне глазки?
Теперь настала моя очередь прийти в замешательство.
- Даже будь твой брат так же красив, как пери, почему бы мне и не строить тебе глазки?.. Разве ты не понимаешь, что я… что ты мне…
- Я уже сказала: в отговорках нет нужды. Азиз тоже тебя видел и был тотчас же очарован, он уже ждет и страстно желает.
- Да чтоб он провалился, этот твой Азиз! Мне нет до него никакого дела! - воскликнул я в раздражении. - Я человек простой и скажу все, как есть. Ты мне очень понравилась, и я вознамерился совратить тебя. Так что позволь мне проделать это с тобой.
- Со мной? Ты хочешь заняться zina со мной? Не с моим братом Азизом?
Я коротко хлопнул кулаками по ни в чем не повинной подушке, а затем сказал:
- Объясни-ка мне вот что, Ситаре. Неужели девушки по всей Персии, вместо того чтобы вкушать радости любви самим, предпочитают выступать в роли сводниц?
Она призадумалась.
- По всей Персии? Этого я не знаю. Но здесь, в Кашане, подобное широко распространено. Это традиция, которая сложилась у нас давным-давно. Один мужчина встречает другого мужчину или мальчика и оказывается сраженным наповал. Но он не может прямо начать ухаживать за ним, это против закона, установленного пророком.
- Да пребудет с ним мир, - пробормотал я.
- Да. Таким образом, мужчина начинает ухаживать за ближайшей родственницей этого молодого человека. Он может даже жениться на ней, если необходимо. Ну, за это его можно простить, потому что он хочет быть поближе к предмету своего истинного вожделения - например, к брату женщины, а может, и к ее сыну, если она вдова, или даже к ее отцу - и использует каждую возможность, чтобы заняться с ним zina. Понимаешь, если действовать таким способом, то основы морали открыто не попираются.
- Gesù.
- Вот почему я решила, что ты начал ухаживать за мной именно с этой целью. Но, конечно, если ты не хочешь моего брата, то никак не можешь получить меня.
- Почему же нет? Мне показалось, что ты обрадовалась, узнав, что я хочу тебя, а не его.
- Да, это правда. Ты меня удивил, но я очень тебе благодарна. Весьма необычное предпочтение. Я бы сказала, причуда христианина. Но я девственница и должна ею остаться ради моего брата. Ты уже проехал много мусульманских земель и, конечно, все понимаешь. Именно поэтому девственные дочери и сестры содержатся семьями в строгом pardah и добродетель их ревниво оберегается. Только если девушка остается непорочной или женщина - честной вдовой, она может надеяться на выгодное замужество. По крайней мере, так принято здесь, в Кашане.
- Ну, вообще-то то же самое принято и у меня на родине… - пришлось признаться мне.
- Так вот, я постараюсь удачно выйти замуж, то есть буду искать достойного мужчину, который станет кормильцем и хорошим любовником для нас обоих, потому что, кроме Азиза, у меня больше нет родных.
- Подожди минутку, - перебил я ее возмущенно. - Целомудрие венецианской девушки тоже часто становится предметом торговли. Да, венецианцы сплошь и рядом продают своих дочерей и сестер. Но у нас выгодное замужество приносит родным девушки лишь богатство или положение в обществе. А ты, если я правильно понял, хочешь сказать, что здешние женщины смотрят сквозь пальцы на то, что один мужчина вожделеет другого, да еще и потворствуют этому? Ты сознательно станешь женой мужчины, если тебе придется делить его со своим братом?
- Разумеется, я не выйду за мужчину, если ему не понравится мой брат, - сказала она беззаботно. - Тебе должно польстить, что мы с Азизом оба выбрали тебя.
- Gesù.
- Видишь ли, сношения с Азизом ни к чему тебя не обязывают, потому что у мужчины нет девственной плевы. Но если ты пожелаешь нарушить мою, тебе придется жениться на мне и взять нас обоих.
- Gesù. - Я вскочил с дивана.
- Ты уходишь? Ты что, не хочешь меня? А как насчет Азиза? Ты не хочешь взять его хотя бы один разок?
- Боюсь, что нет. Спасибо тебе, Ситаре. - И я неуклюже двинулся к двери. - Не обижайся, просто я оказался несведущ в местных традициях.
- Азиз расстроится. Особенно если мне придется сказать ему, что ты захотел меня.
- Так не говори, - пробормотал я. - Просто объясни брату, что я оказался невежественным чужеземцем. - И с этими словами я вышел за дверь.
Глава 2
Между домом и конюшней был разбит маленький садик, в котором росли травы, используемые на кухне. Там-то я и встретил вдову Эсфирь. На ней был лишь один шлепанец, а второй женщина держала в руке, время от времени ударяя им по земле. Мне стало любопытно. Я подошел ближе и увидел, что она колотила по огромному черному скорпиону. После того как Эсфирь раздавила его, она двинулась дальше и приподняла камень. Еще один скорпион медленно выполз из-под него и она убила и его тоже.
- Единственный способ избавиться от этой напасти, - пояснила мне вдова. - Эти твари заползают сюда ночью, когда их невозможно разглядеть. Уж не знаю почему, но Кашан просто наводнен ими. Мой покойный муж Мордехай (прекрасный был человек), бывало, ворчал, что Господь совершил прискорбную ошибку, наслав на Египет простую саранчу, гораздо лучше было бы послать туда этих ядовитых скорпионов.
- Должно быть, ваш супруг был смелым человеком, мирза Эсфирь, раз он критиковал самого Господа Бога.
Вдова рассмеялась.
- Перечитай-ка свои Священные книги, молодой человек. Иудеи издавна порицали Бога и давали ему советы, еще со времен Авраама. Ты можешь прочесть в Книге Бытия, как Авраам сначала поспорил с Богом, а потом принялся пререкаться с ним, надеясь заключить более выгодную сделку. Мой Мордехай тоже не колеблясь критиковал Бога и его деяния.
Я сказал:
- У меня когда-то был друг - иудей по имени Мордехай.
- Иудей был твоим другом? - Эсфирь отнеслась к этому скептически, но я не мог понять, что именно вызвало у нее сомнения.
- Ну, - пояснил я, - вообще-то, когда я впервые встретился с ним, он был иудеем и называл себя Мордехаем. Но мне кажется, я продолжаю встречать его под другими именами и в иных обличьях. Однажды я даже видел его во сне.
И я рассказал ей обо всех многочисленных случайных встречах и о том, как меня неизменно предостерегали против кровожадной красоты, и о том, как предостережения эти всегда оказывались уместными. Вдова изумленно слушала мой рассказ, и глаза ее становились все больше, а когда я закончил, она сказала:
- Bar mazel, ах ты глупый язычник! И ты не слушался этих предостережений! Да ты хоть понимаешь, с кем все время встречаешься? Это, должно быть, один из Lamed-Vav. Тридцати Шести.
- Тридцати шести кого?
- Tzaddikim. Постой-ка, сейчас вспомню, как называют их христиане. Ага - святыми, праведниками. Это старинное иудейское верование. Говорят, что на Земле всегда существует ровно тридцать шесть настоящих праведников, не больше и не меньше. Никто не знает, кто они такие, да и сами они не осознают того, что являются tzaddikim, - видишь ли, осознание этого ослабит их безупречность. Но эти Тридцать Шесть постоянно странствуют по земле и делают добрые дела, причем вовсе не затем, чтобы заслужить награду или славу. Некоторые говорят, что tzaddikim бессмертны. Другие считают, что, если один tzaddikim умирает. Бог тут же избирает другого доброго человека, но тот не знает, что удостаивается такой чести. Еще кое-кто утверждает, что якобы существует лишь один tzaddikim, который может пребывать в тридцати шести местах одновременно, если захочет. Но все, кто верит в эту легенду, сходятся на том, что, если однажды Lamed-Vav вдруг прекратят делать добрые дела, настанет конец света. Должна, однако, сказать, что никогда не слышала, чтобы хоть один из них помогал язычнику.
Я возразил:
- Но тот, кого я встретил в Багдаде, возможно, даже не был иудеем. Он был всего лишь fardarbab - предсказателем будущего. Кстати, он больше напоминал араба.
Вдова пожала плечами.
- У арабов есть похожая легенда. Они называют праведников abdal. Abdal тоже не знают своей истинной сущности, она известна только Аллаху. Мусульмане ведь считают, что миром правит Аллах. Уж не знаю, позаимствовали ли арабы легенду о наших Lamed-Vav, или же и правда, как утверждают некоторые, мы с ними были одним целым в те далекие времена, когда Землю населяли потомки Ноя. Но кто бы ни был тот, кого ты повстречал, молодой человек, - abdal, который даровал покровительство неверному, или tzaddik, пришедший на помощь язычнику, - тебе оказана великая честь и впредь ты должен быть осмотрительным.
Я сказал:
- Интересно, почему они ни о чем другом со мной не говорили, только о кровожадной красоте? Я уже познал красоту и избежал кровожадности, причем не один раз. Так что едва ли я нуждаюсь в чьих-либо дальнейших советах относительно этого.
- Мне кажется, что это две стороны одной медали, - проговорила вдова, расправляясь с очередным скорпионом. - Если опасность заключена в красоте, нет ли также и красоты в опасности? А иначе почему же мужчина с такой охотой отправляется в путешествие?
- Вы имеете в виду меня? О, я путешествую только из любопытства, мирза Эсфирь.
- Только из любопытства! Послушайте его! Молодой человек, никогда не следует умалять страсть, которая называется любопытство. Но вот возможно ли отделить опасность от любопытства и красоты?
Я не смог усмотреть видимой связи между этими тремя вещами и призадумался: а может, моя собеседница слегка divanè? Я знал, что пожилые люди порой отличаются странностями, и лишь укрепился в своих подозрениях, когда вдова вдруг ни с того ни с сего поинтересовалась:
- Хочешь, я поведаю тебе самые печальные слова, какие только слышала в своей жизни?
Похоже, это был чисто риторический вопрос, поскольку, не дожидаясь моего ответа, она продолжила:
- Это были последние слова, которые произнес мой супруг Мордехай (достойный был человек), когда уже лежал при смерти. Рядом стояли раввин и другие члены нашей маленькой общины, и, разумеется, я тоже была там, оплакивая мужа, но пытаясь держаться с достоинством. Мордехай уже произнес прощальные слова, он уже сказал все Shema Yisrael и успокоился перед тем, как умереть. Его глаза были закрыты, а руки сложены, и мы все думали, что он упокоился с миром. И вдруг, не открывая глаз, не адресуясь ни к кому конкретно, Мордехай снова заговорил, четко и ясно. И вот что он сказал…
Тут вдова изобразила человека на смертном ложе. Она закрыла глаза и скрестила руки на груди, причем в одной руке она до сих пор держала грязный шлепанец. Женщина слегка откинула голову назад и произнесла замогильным голосом:
- Я всегда хотел отправиться туда… и сделать это… но так и не сделал.
Эсфирь еще какое-то время стояла в этой позе, и я ждал, что она скажет еще что-нибудь, но напрасно. И тогда я повторил слова умирающего человека: "Я всегда хотел отправиться туда… и сделать это…" И спросил:
- Простите, но что ваш муж имел в виду? Отправиться куда? Сделать что?
Вдова открыла глаза и потрясла передо мной шлепанцем.
- Раввин тоже спросил это после того, как мы прождали какое-то время, надеясь услышать больше. Он склонился над кроватью и поинтересовался: "Отправиться в какое место, Мордехай? Сделать какую вещь?" Но Мордехай ничего ему не ответил. Он был мертв.
Я окончательно запутался и сказал лишь:
- Мне жаль, мирза Эсфирь.
- Мне тоже. И ему тоже было жаль. Только представь, как должен сокрушаться человек в последнее мгновение своей жизни. Однажды что-то возбудило его любопытство, но он упустил возможность отправиться куда-то и увидеть это, или что-то сделать, или получить это - и теперь уже ничего не исправить.
- Ваш муж был путешественником?
- Нет. Он торговал одеждой, и очень успешно. Мордехай никогда не ездил дальше Багдада или Басры. Но кто знает, где он хотел оказаться и что сделать?
- Вы считаете, что ваш супруг умер несчастным?
- По крайней мере, он не выполнил того, что хотел. Я не знаю, о чем именно Мордехай говорил, но… Ох!.. Как я жалею, что он не отправился туда, пока был жив, где бы это ни находилось, и не сделал того, о чем мечтал, чем бы это ни было.
Я попытался тактично предположить, что теперь это уже не имеет для усопшего никакого значения.
Но вдова сухо заметила:
- Это имело для Мордехая значение, особенно однажды. Когда он понял, что шанс упущен навсегда.
Пытаясь хоть как-то приободрить пожилую женщину, я сказал:
- Но если бы он воспользовался шансом, вы, может статься, переживали бы сейчас еще больше. Возможно, это было что-то… меньше всего достойное одобрения. Я заметил, что в этих землях много греховных соблазнов. И боюсь, что однажды мне самому придется признаться священнику, что я слишком свободно следую туда, куда заводит меня любопытство, и…
- Ну и признавайся себе на здоровье, но никогда не отказывайся от любопытства и не пренебрегай им. Если мужчина совершает промах, значит, он подвержен страстям так же, как и ненасытному любопытству. Будет жаль, если его проклянут за что-то пустяковое.
- Я надеюсь, что меня все-таки не проклянут, мирза Эсфирь, - сказал я набожно. - И я верю, что Мордехай тоже попал в Царствие Небесное. Может, это как раз и оказалось главной его добродетелью, что он упустил тот шанс, что бы это ни было. А поскольку вы ничего не знаете наверняка, то не надо и мучиться из-за этого…
- Я и не мучаюсь. Вот уж не собиралась лить из-за этого слезы.
Я удивился: зачем тогда Эсфирь донимала меня обсуждением этого? И, словно в ответ на мой невысказанный вопрос, она продолжила:
- Я просто хотела, чтобы ты знал об этом. Когда рано или поздно настанет твой час умирать, ты, может, и будешь свободен от всех иных порывов и чувств, но с тобой останется одна неизменная страсть - любопытство. Оно одинаково присуще и торговцам одеждой, и знатным людям, и даже рабам. Разумеется, и путешественникам тоже. И в самый последний момент любопытство заставит тебя убиваться и жалеть - как это произошло с Мордехаем, - но не о том, что ты сделал в своей жизни, а о том, чего ты уже не сможешь сделать.
- Мирза Эсфирь, - запротестовал я, - но человек не может жить, опасаясь все время что-то упустить. Я совершенно уверен, что никогда не стану Папой Римским или, например, шахом Персии, но надеюсь, что это не отравит мою жизнь. И не будет мучить меня на смертном ложе.
- Я не имею в виду вещи несбыточные. Мордехай умер, сокрушаясь о чем-то, что было в пределах досягаемости: это было возможно, он мог получить это, но упустил возможность. Представь, что ты мечтаешь о каком-то зрелище, развлечении или приключении, которые ты мог бы пережить, но упустил - пусть даже это сущая ерунда, - но всё, стремиться к этому уже поздно, оно навсегда остается недосягаемым.
Я послушно попытался представить себе это. И хотя был в то время еще совсем молодым, эта отдаленная, как я полагал, перспектива заставила меня покрыться холодным потом.
- Представь себе, каково это - умирать, - продолжила вдова неумолимо, - не успев вкусить все на этой земле. Добро, зло, даже безразличие. И понять вдруг в последний миг, что это ведь ты сам лишил себя всего, из-за своей осторожности и осмотрительности, небрежного выбора, неспособности следовать туда, куда ведет любопытство. Скажи мне, молодой человек, может ли быть боль сильнее по другую сторону смерти? Да ведь это не сравнится даже с вечными муками!
Стряхнув с себя наваждение, я весело сказал:
- Ну что же, если мне действительно помогает кто-то из этих Тридцати Шести, о которых вы говорили, тогда все, возможно, не так уж и страшно.