- Смотри-ка, а ведь ты подловил меня! Ты и правда показал мне настоящую красавицу!
Я огрызнулся, бросив через плечо одно из немногих ругательств, которое знал на пушту.
- Bahi chut! - Оно указывало, что надо сделать с чьей-то там сестрой.
Лавочник грубо захохотал и крикнул мне вслед:
- Я бы так и сделал, если бы она была такой же хорошенькой, как ты!
Но я уже выбежал наружу, где все еще шел снег.
Не считая того, что я спотыкался на каждом шагу, потому что лишь смутно видел землю сквозь снег и чадру, а также того, что я часто наступал на собственный подол, я добрался до караван-сарая без приключений. Это даже слегка разочаровало меня, потому что я всю дорогу стискивал кулаки, зубы и весь кипел от злости, твердо решив, что, если ко мне грубо обратится или со мной начнет заигрывать какой-нибудь урод, я убью его. Я незаметно проскользнул в гостиницу через заднюю дверь, поспешил переодеться и хотел уже было выбросить одежду девушки. Но потом подумал и отрезал от ее платья квадрат, чтобы сохранить его на память как диковинку. С тех пор с его помощью я удивлял многих, кто не верил, что какая-либо ткань может быть не подвержена горению.
Вообще-то я слышал о подобной материи еще задолго до того, как покинул Венецию. Помнится, священники рассказывали, что Папа Римский среди драгоценных церковных реликвий хранит sudarium - одеяние, которым в свое время якобы вытирали святое чело Иисуса Христа. Этой ткани приписывались священные свойства, и поэтому, утверждали священники, ее нельзя было уничтожить. Ее можно было кинуть в огонь и оставить там на долгое время, а затем извлечь обратно в целости и сохранности. Еще я слышал, что некий выдающийся целитель оспаривал заявление священников о том, что якобы именно святой пот сделал sudarium невосприимчивым к разрушению. Он настаивал на том, что ткань, должно быть, сделана из кожи саламандры - создания, про которое Аристотель заявил, что оно уютно чувствует себя в огне.
При всем моем уважении как к набожным верующим, так и к прагматичным последователям Аристотеля, я все-таки возражу и тем и другим. Поскольку я проявил интерес к этой не сгорающей в огне ткани, сотканной огнепоклонниками-гебрами, мне потом показали, как ее делают и из какого материала. В горах неподалеку от Балха есть некая порода, мягкая на ощупь. После того как эту породу дробят, она разделяется не на зерна, как песок, а на волокна, как лен. Эти волокна мнут, сушат, вымачивают, снова мнут, вытягивают, а затем скручивают в нить. Понятно, что из любой нити можно соткать ткань, и также ясно, что ткань, сделанная из минерала, не должна гореть. Необычная горная порода, грубое волокно и волшебная ткань, сотканная из него, - все это огнепоклонники-гебры считают священным и приносят в жертву своему Ахурамазде; они называют эту удивительную материю словом, которое буквально обозначает "непачкающийся камень" и которое я взял на себя смелость перевести на более цивилизованный язык как "горный лен".
Глава 3
Мой отец и Ноздря отсутствовали недель пять или шесть, ну а поскольку дядя Маттео не требовал особого внимания, у меня оставалось довольно много свободного времени. Поэтому я еще несколько раз возвращался в дом гебра - обязательно надевая при этом одежду, которой не требовалась "чистка". И каждый раз, когда я произносил пароль: "Покажи мне самый лучший товар", старик просто сотрясался от хохота, вспоминая мое появление перед ним в женской одежде. Мне приходилось сносить его хохот и грубые шуточки, терпеливо ожидая, когда персиянин возьмет наконец мой дирхем и покажет, какая комната свободна.
Раз за разом я перепробовал всех его девушек. Ну а поскольку все они были мусульманками-пуштунками и, соответственно, tabzir, то сношения с ними приносили мне лишь облегчение, а не настоящее удовлетворение. Я мог бы с таким же успехом проделывать это с kuch-i-safari, причем это обошлось бы мне гораздо дешевле. Я даже узнал от девушек несколько слов на пушту, посчитав этот язык недостойным дальнейшего изучения. Судите сами: вот, например, слово "gau", когда его произносят нормально, на выдохе, значит "корова", однако оно же на вдохе означает "теленок". А теперь представьте себе, как простое предложение "У коровы есть теленок" звучит на пушту. Представили? Ну а сейчас попытайтесь вообразить, как ведется более сложный разговор.
Выходя из дома свиданий обратно через лавку, торгующую "горным льном", я все-таки останавливался, чтобы переброситься несколькими словами на фарси с хозяином-гебром. Обычно старик делал несколько насмешливых замечаний на свою излюбленную тему - как мне пришлось переодеться женщиной, но он также снисходил до ответов на мои расспросы относительно особенностей его религии. Мне было интересно побеседовать с этим уникумом - ярым последователем старинной языческой религии. Лавочник признался, что сейчас осталось совсем мало верующих, но он утверждал, что когда-нибудь его религия снова станет главной - и не только в Персии, но и на восток и на запад от Балха, от Армении до Бактрии. Кстати, первым делом старик сказал мне, что не следует называть его гебром.
- Это слово означает всего лишь "язычник", и оно используется мусульманами в качестве насмешки. Мы предпочитаем, чтобы нас называли "заратуши", потому что мы являемся последователями Заратуштры, Золотого Верблюда. Именно он научил нас поклоняться богу Ахурамазде, чье имя в наши дни переделали в презренное Ормузд.
- Что значит "огонь", - со знанием дела произнес я, поскольку Ноздря много рассказывал мне об этом. И кивнул головой в сторону лампы, которая всегда горела в лавке.
- Ничего подобного, - обеспокоенно ответил старик. - Это глупое заблуждение, что мы якобы поклоняемся огню. Ахурамазда - это бог Света, и мы просто поддерживаем огонь как напоминание о его благотворном свете, который изгоняет темноту его извечного врага Аримана.
- Вообще-то, - заметил я, - ваш Ахурамазда не слишком отличается от нашего Господа Бога, который борется против своего врага Сатаны.
- Согласен. У мусульман - Аллах и Шайтан, у вас, христиан, Иисус Христос и Сатана, которых вы получили от иудеев. Ну а прообразами Бога и Дьявола для самих иудеев послужили наши Ахурамазда и Ариман. Кстати, ваши ангелы и демоны тоже скопированы с наших небесных посланцев малахим и их противников злых дэвов. А ваши Рай и Преисподняя взяты из учения Заратуштры о природе и загробной жизни.
- Ну хватит! - запротестовал я. - Мне нет дела до иудеев и мусульман, но истинная христианская вера никак не может быть простым подражанием чему-то.
Старик перебил меня:
- Взгляни на любую картину, где изображены ваш христианский Бог, ангелы или святые. Они обязательно запечатлены со сверкающим нимбом вокруг головы, разве не так? Красивая фантазия, и придумали ее, между прочим, мы. Ибо нимб символизирует свет нашего вечного пламени, которое в свою очередь олицетворяет свет Ахурамазды, вечно освещающий его посланцев и святых.
Это звучало достаточно правдоподобно, и мне расхотелось спорить, но, разумеется, я никак не мог признать правоту язычника. Старик продолжил:
- Вот почему нас, заратушей, веками преследовали, осмеивали, уничтожали и отправляли в изгнание. Причем все: мусульмане, иудеи и христиане. Понятно, что люди, которые гордятся своей единственно истинной верой, должны делать вид, что получили ее через какое-то особое откровение. Они не хотят помнить, что она просто пришла к ним из первоначальной веры других народов.
Возвращаясь в тот день обратно в караван-сарай, я думал, что, возможно, церковь поступает мудро, требуя от христиан слепой веры и запрещая рассуждения. Чем больше вопросов я задавал и чем больше ответов на них получал, тем сильнее становились мои сомнения. Когда я проходил мимо сугроба, то сгреб снег в пригоршню и слепил из него снежок. На первый взгляд он был круглый и плотный. Но когда я присмотрелся к нему внимательней, его округлость в действительности оказалась состоящей из огромного числа плотно примыкающих друг к другу углов и пиков. Если бы я подержал снежок в руках подольше, то вся его видимая прочность превратилась бы в воду. В этом и заключается опасность любопытства, думал я: все несомненные факты превращаются в обрывки и исчезают. Человек достаточно любознательный и упорный может даже обнаружить, что круглый и плотный земной шар на самом деле таковым не является. Интересно, станет ли он гордиться своей способностью к умозаключениям, если они выбивают почву у него из-под ног? И опять же кто ответит: является ли истина более прочным фундаментом, чем иллюзия?
На следующий день, возвратившись в караван-сарай, я обнаружил, что отец и Ноздря вернулись из своего путешествия. Хаким Хосро тоже был там, все трое собрались вместе у постели дяди Маттео и говорили разом.
- …И оказалось, что это вовсе даже не в Кабуле. Султан перенес столицу к юго-востоку от него, в город, который называют Дели…
- Неудивительно, что вы так долго отсутствовали, - заметил дядя.
- …Пришлось пересечь огромное количество гор, преодолеть перевал, который называется Хайберским проходом…
- …Затем пересечь земли под названием Пенджаб…
- Правильней сказать Пандж-Аб, - встрял хаким, - это значит Пять Рек.
- Да уж, это было непросто. Кстати, султан, как и шах Персии, захотел непременно отправить богатые подношения в знак своей верности великому хану…
- Таким образом, у нас теперь есть великолепная лошадь, нагруженная изделиями из золота, кашмирскими тканями, рубинами и…
- Все это хорошо, - перебил Ноздрю отец. - Но теперь скажите главное: как себя чувствует наш больной?
- Такое чувство, что я весь насквозь пустой, - проворчал дядя, почесывая свой локоть. - С одного конца я выкашлял всю мокроту, а с другого - извергнул остатки дерьма и газов, а между ними из меня вышла последняя капля пота. Я чертовски устал оттого, что меня всего обклеивали этими магическими бумажками и посыпали как сдобную булку bignè.
- В противном случае его состояние осталось бы без изменений, - сказал хаким Хосро рассудительно. - Мы должны были помочь природе в лечении. Я счастлив, что вы все снова вместе, но теперь настоятельно рекомендую поскорее покинуть Балх и взять больного с собой на природу. Куда-нибудь повыше, в горы, расположенные на востоке, где воздух чище.
- Но он же там холодный, - запротестовал отец, - такой же холодный, как милостыня. Разве это хорошо для Маттео?
- Холодный воздух - самый чистый воздух, - сказал хаким. - Я установил это благодаря пристальным наблюдениям и специальному изучению вопроса. Вот вам доказательство: у людей, которые живут в холодном климате, подобно русским, белый цвет кожи. А у тех, кто живет в жарком климате - скажем, у ариянских индусов, - кожа грязно-коричневая или черная. Мы, пушту, живущие посередине, имеем кожу промежуточного оттенка - желтовато-коричневую. Поэтому я убедительно советую вам как можно скорее отвезти больного на вершины этих холодных, чистых и белых гор.
После того как мы с хакимом помогли дяде Маттео встать, вылезти из козьих шкур и впервые за эти недели одеться, мы ужаснулись тому, как он похудел. Дядюшка выглядел еще выше в своих одеждах, которые внезапно стали ему велики, хотя еще совсем недавно полнота растягивала их по швам. Здоровый цвет лица исчез, сменившись бледностью, а его конечности от долгого бездействия дрожали, но дядя Маттео объявил, что он безмерно рад, что встал. А позднее, когда мы ужинали в зале караван-сарая, он таким же зычным голосом, как и всегда, с интересом расспрашивал постояльцев об особенностях дороги в восточных горах.
Купцы охотно отвечали, они дали нам великое множество полезных советов. Хотя меня, например, несколько смутило, что, говоря о горах на востоке, все путешественники называли их по-разному.
Первый купец сказал:
- Это Гималаи, Обиталище Снега. Прежде чем вы подниметесь туда, обязательно купите склянку с маковым соком. Это снадобье поможет в случае, если вас поразит снежная слепота.
Другой купец сказал:
- Это Каракорум, что значит Черные и Холодные Горы. Питающиеся снегом воды наверху холодны круглый год. Ни в коем случае не позволяйте своим лошадям пить из рек, только из ведра, после того как вы немного согреете воду, иначе у них начнутся судороги.
А третий купец заметил:
- Эти горы называют Гиндукуш, или Убийцы Индусов. В этой труднопроходимой местности лошади порой становятся непослушными и неуправляемыми. Если такое вдруг произойдет, просто привяжите волосы из конского хвоста к его языку, и животное мгновенно успокоится.
Четвертый купец сказал:
- Эти горы называют Памир, что означает Путь к Пику. Единственная пища, которую найдут там ваши лошади, - это синевато-серый сильно пахнущий невысокий кустарник, который зовется burtsa. Лошади обязательно сами отыщут его. Между прочим, этот кустарник еще и хорошее топливо для костра, потому что он полон природных масел. Как это ни странно, но чем зеленее кустарник выглядит, тем лучше он горит.
А пятый купец сказал:
- Это Кхвая, Горы-Хозяева. Они никогда не дадут вам сбиться с пути, даже в самом густом тумане. Только помните, что южные склоны гор начисто лишены растительности. Если вы вдруг увидите деревья, кустарники или вообще какую-нибудь растительность, то знайте - это северная сторона горы.
Шестой купец заметил:
- Те горы называют Мустах, Хранители. Постарайтесь попасть туда и пройти через них до того, как весну сменит лето, потому что тогда начнется Bad-i-sad-o-bist, ужасный "Ветер, дующий сто двенадцать дней подряд".
А седьмой купец добавил:
- Эти горы называются Такх-и-Сулейман, Трон Соломона. Если вас случайно застигнет там ураган, будьте уверены: он начался в какой-то пещере неподалеку, в логове одного из демонов, изгнанных туда добрым царем Соломоном. Просто отыщите пещеру и закройте вход в нее большими камнями, тогда ветер стихнет.
Итак, мы упаковали вещи, расплатились с владельцем караван-сарая, попрощались со всеми новыми знакомыми и снова двинулись в путь. Отец, дядя, Ноздря и я сели на своих коней и повели за собой в поводу вьючную лошадь и еще двух, нагруженных ценными подарками для великого хана. Мы двинулись от Балха прямо на восток, через деревни Кхолм, Квондуз и Талокван, больше напоминающие рынки. Похоже, все жители этой покрытой травой местности занимались тем, что выращивали лошадей и постоянно торговали племенными жеребцами и кобылами со своими соседями. Лошади были просто великолепны, их можно было сравнить с арабскими скакунами, хотя форма их головы и не была такой же изящной. При этом все продавцы неизменно утверждали, что порода, которую они разводят, берет начало от Буцефала - коня Александра Македонского, и это, разумеется, выглядело совершенно нелогично и совершенно неправдоподобно. Каждый говорил это лишь о своих лошадях, что было нелепо, поскольку торговля шла везде. Во всяком случае, я ни разу не видел там ни одной лошади с павлиньим хвостом, украшавшим легендарного Буцефала: а ведь именно так утверждалось в "Александриаде", которую я в юности изучил вдоль и поперек.
В это время года все луга были покрыты снегом, так что мы не могли увидеть, как редеет зелень по мере нашего продвижения на восток. Но мы знали, что так и происходит, потому что земля под снегом постепенно сделалась сначала неровной, затем каменистой, деревень становилось меньше, и по дороге нам попался всего лишь один весьма захудалый караван-сарай. После того как мы миновали последнюю деревню под названием Кешем - кучку замшелых каменных домишек у подножия холмов, предшествующих горам, - мы вынуждены были приблизительно три ночи из четырех ночевать под открытым небом. Да уж, было не слишком весело спать под навесом в снегу, замерзая на ветру и питаясь всухомятку походными припасами.
Мы беспокоились, что такая жизнь еще больше ослабит дядю Маттео. Но он не жаловался, не в пример нам, бывшим гораздо здоровее его. Дядюшка утверждал, что чувствует себя лучше на пронизывающем ветру, холодном воздухе, как и предсказывал хаким Хосро; кашель уменьшился, и кровь из мокроты вскоре исчезла. Дядя позволял остальным делать за себя тяжелую работу, но не разрешал сокращать из-за него переходы. И каждый день он садился в седло или упорно, как и мы, проходил рядом с лошадью тяжелый отрезок пути. Однако мы особенно не спешили, поскольку знали, что нам все равно придется остановиться на зиму, как только мы спустимся со склонов гор. Кроме того, через некоторое время все мы стали такими же худыми, как и дядя Маттео, и сил у нас заметно поубавилось. Только у Ноздри сохранилось его пузо, но и оно теперь стало поменьше и уже не напоминало дыню, которую он носил под одеждой.
Добравшись до реки Пяндж, мы отправились по ее широкой долине вверх по течению на восток, а уж оттуда - в горы. Кстати, долина эта заметно отличалась от обычных: огромная, шириной во много фарсангов, она казалась ниже только по отношению к горам, которые вздымались вверх на противоположной ее стороне. И располагалась эта долина не на земле, а неизмеримо выше, среди облаков, недосягаемая, словно Небеса. Однако, смею заметить, она вовсе не напоминала Небеса поскольку была холодной, твердой и неприветливой, а отнюдь не благоуханной, мягкой и гостеприимной.
Местность была однообразной: широкая долина, обрамленная обвалившимися скалами, и чахлая растительность, вся согнувшаяся под снежным покровом. Река с мутной водой, протекавшая через долину, а вдалеке от нее по обеим сторонам - белые как зубы и как зубы же острые горы. Ничто не менялось здесь, кроме освещения, которое варьировалось от золотисто-персикового на рассвете до огненно-розового на закате. Посередине было небо, то синее, то пурпурное; изредка на нем появлялись облака, похожие на мокрую серую шерсть, а из них словно выжимали снег или ледяной дождь.
Земля здесь нигде не была ровной: сплошное нагромождение камней и скал, вокруг которых нам приходилось прокладывать путь или осторожно пересекать их. Но чуть в стороне от этих спусков и подъемов наше продолжительное восхождение было незаметно взору, и мы могли даже счесть, что все еще находимся на равнине. Поскольку каждую ночь мы останавливались на ночлег, горы со всех сторон на горизонте казались такими же одинаково высокими, как и те, которые окружали нас прошлой ночью. Однако на самом деле горы становились все выше, долина постепенно шла вверх. Это напоминало восхождение по пологой лестнице, где если особенно не присматриваться, то и не заметишь, что земля уходит от тебя все дальше и дальше.
Тем не менее по ряду признаков можно было определить, что все это время мы поднимались вверх. Во-первых, следовало обратить внимание на поведение наших лошадей. Мы, двуногие создания, время от времени слезая с лошадей и идя пешком, в такие моменты могли физически ощутить, что каждый наш шаг вперед был также и небольшим шагом вверх, однако животные с четырьмя конечностями и раньше прекрасно знали, что они постоянно движутся, подымаясь по наклонной плоскости. Бедные лошади с трудом тащились вперед, прикладывая к этому чрезмерные усилия, так что нам даже в голову не приходило понукать их, вынуждая двигаться быстрей.