Спустя четверть часа донья Мерседес вернулась, вернее, приоткрыла дверь, пригласив гостей следовать за нею.
Свою спальню она отвела донье Флор, а дона Иньиго устроили в спальне своего мужа.
Ни дон Иньиго, ни донья Флор и не подумали извиняться за то беспокойство, которое они причинили в доме дона Руиса: у гостеприимства были свои законы и уважали их и те, кому его оказывали, и те, кто его оказывал. Дон Иньиго и донья Флор поступили бы так же, если б им пришлось принимать у себя дона Руиса и донью Мерседес.
Пока донья Флор устраивалась в комнате хозяйки, дон Иньиго вошел в комнату дона Руиса, сбросил дорожные одежды и переоделся, торопясь к королю.
Мы уже видели, как он шел в свите дона Карлоса по площади Лос-Альхибес, видели, как он подошел к дону Руису, чтобы сообщить о своем приезде.
Нам уже известно, что придверник призвал к королю верховного судью Андалусии и что только тогда дон Руис узнал о назначении своего друга, еще неизвестном остальным.
Дон Руис вернулся домой в таком мрачном расположении духа, что жена, издали увидев его, не посмела показаться ему на глаза, она удалилась к себе в комнату, находившуюся над ее прежней спальней, наказав старику-слуге Висенте подождать хозяина, сообщить ему о переменах в доме и проводить в комнату, предназначенную для него.
Король был беспощаден, отослав его к верховному судье, и дон Руис считал, что даже влияние самого дона Иньиго не поможет добиться помилования сыну.
Едва взглянув на застывшее, холодное лицо молодого короля, можно было понять, что за его мраморным лбом - вместилище своеволия и упорства; поэтому запоздание дона Иньиго ничуть не удивило хозяина дома, зато он был изумлен, когда появилась донья Флор; сияя от радости, она распахнула двери в его комнату и комнату его жены и закричала, обращаясь то к донье Мерседес, то к дону Руису:
- О, скорей сюда! Пришел отец и возвестил от имени короля дона Карлоса о помиловании сеньору дону Фернандо!
Все собрались в зале.
- Добрая весть! Добрая весть! - воскликнул дон Иньиго, увидев хозяев. - Отворите же дверь счастью, ибо счастье следует за мною.
- Оно будет особенно желанным гостем, поскольку уже давно не посещало этот дом, - отвечал дон Руис.
- Велико милосердие Господне, - с благоговением промолвила Мерседес, - и даже, сеньор, если б я была на смертном одре, не видя того гостя, о ком вы возвещаете, я все же надеялась бы, что он явится вовремя и будет со мной при моем последнем воздыхании.
Вот тогда-то дон Иньиго и рассказал о необычайном происшествии во всех подробностях - и о том, как король сурово отказал ему, и о том, как, очевидно, ответил согласием на такую же просьбу девушке-цыганке, которая, упав на колени, подала ему перстень и пергамент.
Донья Мерседес (для нее как для матери была полна значения каждая мелочь, касающаяся ее сына), не знавшая о том, что рассказал дону Руису дон Иньиго, - о том, как накануне Сальтеадор захватил в плен дона Иньиго и его дочь, - стала допытываться, что это за цыганка.
Тогда донья Флор, взяв ее за руку, произнесла то слово, которое донье Мерседес было так отрадно слышать:
- Пойдемте, мама!
И женщины ушли в комнату доньи Мерседес.
Чтобы, насколько возможно, смягчить тягостный рассказ, донья Флор опустилась на колени перед матерью Фернандо, прильнула к ней и, глядя ей в глаза, сжав ее руки, поведала со своей обычной чуткостью и сердечностью обо всем, что приключилось с нею и отцом в харчевне "У мавританского короля".
Мерседес слушала затаив дыхание, с полуоткрытым ртом, вздрагивая при каждом слове, то ужасаясь, то радуясь, то радуясь, то ужасаясь, возносила Богу бесконечную благодарность, когда узнала, что грозный Сальтеадор, о котором ей так часто говорили, не зная, что это ее сын, как о кровожадном, безжалостном убийце, оказался добрым и милосердным по отношению к дону Иньиго и его дочери.
С этого мгновения в сердце Мерседес зародилась нежная любовь к донье Флор, ведь любовь матери - это чудесная неистощимая сокровищница, ибо, отдав сыну всю свою любовь, она готова любить и тех, кто его любит.
И донья Флор, радостная, полная нежности к матери Фернандо, провела вечер, склонив голову на плечо доньи Мерседес, словно на плечо родной матери, а в это время два старых друга прохаживались по аллее перед домом, и вели серьезную беседу о том, что принесет Испании юный король с рыжими волосами и русой бородой, столь мало похожий на своих предшественников - королей кастильских и арагонских.
XXI
ПОЛЕ БИТВЫ
Пока старые друзья вели беседу, а донья Мерседес и донья Флор молча улыбались друг другу, что было выразительнее самых красноречивых слов, Хинеста, как мы уже упомянули в начале предыдущей главы, шла по горным кручам.
В четверти мили от харчевни "У мавританского короля" путь ей преградили солдаты.
Впрочем, на этот раз она скорее искала их, а не избегала.
- Э, да ведь это красотка с козочкой! - закричали солдаты, увидев ее.
Девушка подошла к офицеру и сказала:
- Сеньор капитан, прочтите-ка эту бумагу.
То был приказ, подписанный доном Карлосом, за его печатью, - о свободе передвижения Сальтеадора.
- Ну и дела! - буркнул офицер. - Чего ради тогда сожгли лес на семи-восьми льё и погубили четырех моих парней!
Затем офицер снова прочитал приказ, будто не поверив своим глазам, и обратился к девушке, принимая ее за обычную цыганку:
- Ты что же, берешься отнести бумагу туда, в его убежище?
- Берусь, - отвечала она.
- Что ж, ступай!
И Хинеста быстро пошла прочь.
- Вот тебе мой совет, - крикнул он ей вдогонку, - сразу скажи ему, кто ты и с какой пришла вестью, а то, пожалуй, он встретит тебя так же, как встретил моих солдат!
- О, мне бояться нечего, он меня знает, - ответила Хинеста.
- Клянусь святым Иаковом, вряд ли стоит хвастаться таким знакомством, красотка!
И офицер, махнув рукой, разрешил ей продолжать путь.
Хинеста была уже далеко.
Она шла к пожарищу, окутанному дымом, той же дорогой, которая вывела ее из пылающего леса, держась усеянного камнями русла бурлящего потока.
Вскоре она оказалась у водопада.
Козочка, бежавшая впереди, вдруг испугалась чего-то и попятилась.
Хинеста подошла ближе.
Ее глаза, привыкшие к темноте, почти так же хорошо видели ночью, как и днем, и теперь она различала во мраке чей-то труп.
То было тело первого солдата, упавшего в пропасть.
Девушка метнулась вправо, но споткнулась о труп второго солдата.
Она бросилась вперед, и ей пришлось перешагнуть через труп третьего.
Она не могла ни о чем спросить у смерти; но само это гробовое молчание сказало ей о том, что здесь произошла схватка, и схватка жестокая.
Неужели с Фернандо что-нибудь случилось?
Она чуть было не позвала его, но рассудила: шум водопада заглушит ее голос, а если услышит Сальтеадор, то, пожалуй, услышат и те, что его осаждают.
Молча и стремительно подбежала она к отвесной скале: если взобраться на нее - можно попасть в грот.
Лишь фея или ангел могли одолеть такой подъем.
Но Хинеста взлетела по нему, словно быстрокрылая птица.
Вот она коснулась ногой уступа у самой пещеры и прижала руку к сердцу. Казалось, оно сейчас выпрыгнет из груди.
И тут она позвала Фернандо.
Хинеста почувствовала, что от тревоги капельки пота увлажнили ее волосы.
Свежий ветерок - такой сквозит из полуоткрытой двери - леденил ей лоб.
Она позвала еще раз.
Даже эхо не откликнулось.
Ей показалось, что в глубине грота виднеется отверстие - прежде его не было.
Хинеста зажгла светильник.
Из зияющего отверстия, как обычно из глубин, доносились какие-то странные звуки; жутко становилось не от дыхания живого существа, не от безмолвия смерти, а от этого непонятного шороха.
Она поднесла светильник к темной дыре.
Пламя задуло ветром.
Хинеста снова зажгла светильник и, заслоняя огонь ладонью, пошла из первого грота во второй.
Козочка не пошла за ней и осталась по эту сторону отверстия, дрожа и блея от страха.
Огромная куча земли, лежавшая во втором гроте, подсказала ей, что работу по соединению пещер если не начал, то довершил Фернандо.
Она стала тщательно осматривать стены.
Вдруг девушка поскользнулась, ступив в жидкую грязь.
Посветив на пол пещеры, Хинеста увидела, что весь он пропитан кровью.
Она чуть не уронила светильник, но, собравшись с духом, подняла его повыше, чтобы осветить весь грот.
Какая-то мохнатая громада чернела в углу.
До девушки донесся острый запах, свойственный хищному зверю.
Видно, этот запах и напугал козочку.
Хинеста подошла к мохнатой громадине, лежавшей без движения.
Девушка узнала большого черного медведя - обитателя гор.
Она наклонилась над ним и осветила его: медведь был мертв.
Кровь еще текла из глубокой раны в груди - как раз на месте сердца.
Цыганка расхрабрилась и дотронулась до медведя: он еще был теплым.
Значит, сражение произошло не больше часа назад.
Она начала понимать, что случилось, пока ее не было.
В судорожно сжатых когтях зверя остался клок ткани, вырванной из плаща Фернандо.
Значит, Фернандо боролся с ним.
Да и кто, кроме Фернандо, мог бы одолеть такого противника?
Теперь все стало понятно: на Фернандо напали солдаты, он убил троих, на их трупы она и натолкнулась по пути. Затем, опасаясь, что его захватят в плен, Фернандо прорыл это отверстие и попал в берлогу медведя.
Медведь защищал вход; тогда Фернандо убил медведя.
Затем он выбежал - выход заслоняли кусты, охваченные огнем, и преследователи его не заметили.
Все так, конечно, и было, тем более что по берлоге, до самого выхода, тянулись кровавые следы ног Фернандо.
Подземелье было длиной шагов в сто-сто двадцать.
Войдя в него со стороны водопада, Хинеста вышла на другой стороне горы.
Группа солдат расположилась на вершине горы - значит, они думают, что Фернандо все еще в пещере.
То здесь, то там вспыхивало пламя, когда огонь добирался до купы смолистых деревьев. Кругом белели клубы дыма; словно призраки в саванах, вросшие ногами в землю, они раскачивались под порывами ветра.
Хинеста, сама легкая, как облачко, затерялась между ними.
На рассвете девушка в накидке, скрывавшей ее лицо от прохожих, появилась на площади Виварамбла, постучала в дверь дома дона Руиса и попросила проводить ее к донье Флор.
Донья Флор, обрадованная добрыми вестями, которые дон Иньиго принес вечером, встретила Хинесту так, как принимают даже незнакомых, когда на сердце радость.
А когда на сердце радость, то лица подобны окнам дома, освещенного изнутри: как бы плотно ни были задернуты занавески и затворены ставни, свет пробивается наружу.
И прохожие, заметив этот свет, останавливаются и говорят: "В этом доме живут счастливцы".
Увидев, что лицо доньи Флор сияет радостью и стало еще прекраснее, девушка чуть слышно вздохнула, но все же донья Флор услышала ее тихий вздох.
Она решила, что незнакомка пришла с какой-нибудь просьбой.
- Вы хотели поговорить со мной? - спросила она.
- Да, - прошептала Хинеста.
- Подойдите ко мне и скажите, какого рода услугу я могу вам оказать?
Хинеста покачала головой.
- Я пришла, сеньора, оказать вам услугу, а не просить о ней.
- Мне? - удивилась донья Флор.
- Да, - проговорила Хинеста. - Вы говорите себе: какую услугу можно оказать дочери богатого и могущественного дона Иньиго, - ведь она молода, прекрасна и любима доном Фернандо?
Донья Флор вспыхнула, но не стала отрицать.
- Так вот, - продолжала Хинеста, - эту девушку можно осчастливить бесценным даром, без которого все другие ничего не стоят: даровать ей бумагу о помиловании того, кто ее любит.
- Но я думала, - промолвила донья Флор, - что бумагу о помиловании отнесли дону Фернандо в горы, где он скрывается.
- Дона Фернандо уже нет там, где я с ним рассталась, и я не знаю, где он, - грустно ответила Хинеста.
- Боже мой! - воскликнула, вся дрожа, донья Флор.
- Однако, - продолжала Хинеста, - я знаю, что он вне опасности.
- Ах, вот как, - радостно отозвалась донья Флор, и улыбка снова засияла на ее губах, а лицо покрылось румянцем.
- Вам я принесла это помилование; передайте ему сами.
- Помилование? - растерянно вымолвила донья Флор. - Да ведь я не знаю, где дон Фернандо. У кого я смогу это узнать? Где я его найду?
- Вы его любите и он вас любит! - сказала Хинеста.
- Не знаю, право… Верю, надеюсь, - прошептала донья Флор.
- Тогда вы наверняка найдете его, ибо он будет вас искать.
И Хинеста подала донье Флор бумагу - помилование дону Фернандо.
Она старалась скрыть свое лицо, но покрывало сбилось, когда она протянула бумагу, и донья Флор увидела ее.
- Ах, да ведь вы цыганочка из харчевни "У мавританского короля"! - воскликнула она.
- Нет, - ответила Хинеста, и одному Богу известно, сколько скорби звучало в ее голосе. - Нет, перед вами сестра Филиппа из монастыря Пресвятой Девы.
Так назывался монастырь, который выбрал дон Карлос для девушки-цыганки, - там ей надлежало, пройдя послушничество, произнести монашеский обет.
XXII
КЛЮЧ
Около полуночи донья Флор ушла с балкона в комнату, отведенную ей в доме дона Руиса.
То была, как вы помните, спальня доньи Мерседес: хозяева предоставили гостям все самое лучшее.
Почему донья Флор так поздно ушла с балкона? Почему так поздно, так небрежно закрыла жалюзи?
Что ее удерживало там до полуночи, отчего она всматривалась в темноту и прислушивалась?
Может быть, она ждала появления прекрасной звезды Геспер, что зажигается на западе?
Или прислушивалась к трелям соловья, что пел гимн ночи в зарослях олеандров, цветущих на берегах Дарро?
А может быть, глаза ее ничего не видели, уши ничего не слышали, а душа была охвачена той сладостной мечтой, что в шестнадцать лет называется любовью?
Хинеста в это время, вероятно, плакала и молилась в монастыре Пресвятой Девы.
Донья Флор вздыхала и улыбалась.
Донья Флор, пожалуй, еще не любила, но, так же как небесная благодать возвестила Деве Марии появление архангела Гавриила, какое-то неясное сладостное дуновение возвестило донье Флор о появлении божества, имя которого - любовь.
И как ни странно, но сердце девушки испытывало влечение сразу к двум молодым людям.
Тот, кого она боялась, тот, кого старалась избегать, лишь только он появлялся, ибо чувствовала бессознательно, что ее целомудрие в опасности, был красавец-всадник, изысканно одетый гонец любви, как он назвал себя, который мчался впереди нее по дороге от Малаги до Гранады, - дон Рамиро.
Тот же, к кому ее невольно влекло, припав к плечу которого она могла бы безмятежно заснуть, тот, на кого она могла бы долго смотреть, не смущаясь, не опуская глаз, был Сальтеадор, разбойник с большой дороги, грабитель из харчевни "У мавританского короля" - дон Фернандо.
Она чувствовала и душевный подъем, и истому; подойдя к зеркалу - последнему дамскому угоднику по вечерам и первому льстецу по утрам, - кивком подозвала горничную, чтобы та раздела ее.
Служанка поняла сразу, в каком расположении духа ее хозяйка, поняла, что ответа на расспросы не дождешься, и, не произнося ни слова, принялась за ночной туалет красавицы.
Никогда еще, пожалуй, глаза доньи Флор, опушенные длинными бархатистыми ресницами, трепещущие ноздри, полуоткрытые губы с белоснежной полоской зубов так красноречиво не говорили ночи: "Мне шестнадцать лет, я хочу любить и быть любимой".
Горничная не ошибалась на этот счет. Женщины обладают удивительным свойством угадывать присутствие любви или ее приближение.
Она надушила свою госпожу не как юную девушку, отходящую ко сну, а как новобрачную, ожидающую супруга.
И донья Флор неверной, слабеющей походкой, чувствуя, как тревожно бьется ее сердце, дошла до постели и легла, подобно гермафродиту Боргезе слегка откинув шею назад и положив прелестную, темноволосую головку на точеную белоснежную руку.
Раньше она не спешила уйти с балкона, а теперь ей хотелось поскорее остаться одной. Она молчала, создав таким образом подобие одиночества; но этого ей было недостаточно - она ждала полного уединения.
Донья Флор приподнялась, прислушиваясь к шагам удалявшейся служанки, которая перед тем все ходила по комнате, словно что-то искала, медлила, чтобы подольше побыть с девушкой, и в конце концов решила уйти, не сомневаясь, что выполняет горячее желание своей госпожи, но раздумывая о том, не извиниться ли ей, что она оставляет ее одну.
Служанка унесла светильник, и комнату озарял неяркий волшебный свет ночника, прикрытого алебастровым абажуром.
Но и этот приятный свет был слишком ярок для глаз молодой девушки; она снова приподнялась и, устало вздохнув, задернула занавес постели, служивший как бы преградой между нею и ночником; теперь почти весь низ ее ложа заливал рассеянный свет, подобный сиянию луны, верх же оставался в темноте.
Каждой девушке было в свое время шестнадцать лет, каждому юноше - восемнадцать, и каждый мужчина, каждая женщина сохранили в том уголке памяти, что связан с сердцем, воспоминание о том, что они видели через врата молодости, отворенные в райские кущи. Однако не будем и пытаться овеществлять сны доньи Флор; цвет розы - это сочетание белого и алого; сон молодой девушки - сочетание надежды и любви.
Прекрасная, нежная девушка, грезившая наяву, теперь грезила во сне. Ее полузакрытые веки смежились, губы приоткрылись, и, словно какое-то облако встало между миром и ее душой, два-три раза она вздохнула, и, казалось, это не вздохи, а жалобы любви, потом грудь ее перестала бурно вздыматься, дыхание сделалось ровным и неслышным, как у птицы. Ангел-хранитель раздвинул занавес постели и, внимая, склонился над ней.
Она спала.
Прошло минут десять. Ни единого шороха не нарушало глубокую тишину; но вдруг раздался скрежет ключа; дверь медленно отворилась, и в полусвете появился человек, закутанный в длинный темный плащ; войдя и тихонько затворив за собой дверь, он опустил задвижку - несомненно чтобы не быть захваченным врасплох, - потом осторожно подошел к постели, присел на край и поцеловал в лоб спящую, прошептав "мама".
Спящая вздрогнула, открыла глаза и вскрикнула; изумленный молодой человек вскочил, уронив плащ, - в свете ночника было видно, что одет он в изысканный костюм кабальеро.
- Дон Фернандо! - удивилась молодая девушка и натянула покрывало до подбородка.
- Донья Флор! - прошептал пораженный молодой человек.
- Как вы тут очутились в такой поздний час? Чего вы хотите? Что вам надобно, сеньор? - спрашивала девушка.
Не отвечая, Сальтеадор задернул тяжелые занавеси, свисавшие над постелью, они соединились, и донья Флор словно очутилась в парчовом шатре. Затем он отступил на шаг, и, встав на колено, произнес:
- Да, сеньора, я пришел сюда - и это так же верно, как и то, что вы прекрасны, что я люблю вас, - пришел сказать последнее прости моей матери и навсегда покинуть Испанию.