Бархатный берет дона Иньиго и лоскут от белого плаща доньи Флор валялись на ступеньках, ведущих со двора в кухню, - значит, здесь возобновилась борьба, сюда тащили пленников, здесь-то и надо было их искать.
От входной двери, к которой и вели две эти ступени, тянулась дорожка из цветов, разложенных гонцом любви прекрасной доньи Флор, но цветы были растоптаны, смяты грязными башмаками, запачканы пылью, и на розах, лилиях и анемонах, словно рубины, блестели капли крови.
Дверь, отделявшая кухню от комнаты, где заботами дона Рамиро был накрыт стол и приготовлены два прибора, где еще воздух был напоен ароматом недавно сожженных благовоний, - дверь эта была растворена настежь, и на пороге сгрудились служители харчевни - переодетые разбойники; они готовы были ринуться на помощь грабителям, орудовавшим на большой дороге; из раскрытой двери неслись крики ярости, вопли, угрозы, жалобные стоны, проклятия.
Там, за дверью, должно быть, все шло к развязке, там происходило то, что заранее со страхом представляла себе девушка-цыганка, когда она советовала путешественникам вернуться.
И действительно, если бы можно было разрушить живую баррикаду, загораживавшую дверь, и пробиться в комнату, вот какая картина поразила бы зрителя.
Дон Иньиго, распростертый на полу, все еще пытался защищаться, держа обломок своей уже бесполезной шпаги; пока она была целой, он поразил двух разбойников - капли их крови и оросили дорожку из цветов.
Трое бандитов с трудом удерживали дона Иньиго, один упирался ему в грудь коленом и приставил к его горлу каталонский нож.
Двое других обыскивали старика, стараясь не столько ограбить его, сколько обнаружить у него спрятанное оружие.
В двух шагах от него прислонилась к стене, пытаясь найти опору, донья Флор: волосы ее были распущены, капюшон плаща был порван, с платья исчезли драгоценные камни.
Впрочем, видно было, что, схватив прекрасную путешественницу, разбойники обращались с ней бережнее, чем со стариком. Причину этого понять было нетрудно.
Донья Флор, как мы уже говорили, была редкостной красавицей, а предводитель шайки, герой этой истории, Сальтеадор, славился учтивостью, что в данном случае, наверно, было еще ужаснее, чем самая безжалостная жестокость.
Да, девушка была прекрасна: она стояла у белой стены, откинув голову; ее дивные глаза, осененные длинными бархатистыми ресницами, горели гневом и возмущением, метали молнии - в них не было ни робости, ни страха.
Ее опущенные белые руки были обнажены (разбойники, срывая с нее драгоценные украшения, разодрали рукава) и казались двумя барельефами, высеченными в стене искусным мастером. Ни единого слова, ни стона, ни жалобы не слетело с ее уст с той минуты, как она была захвачена; жаловались и стонали два разбойника, раненные шпагой дона Иньиго.
Конечно, прекрасная чистая девушка думала, что ей грозит только одно - смерть, и перед лицом этой опасности она считала, что для благородной испанки унизительны жалобы, стоны и мольба.
Грабители были уверены, что прекрасная путешественница не сможет убежать от них; сорвав с нее почти все драгоценности и окружив тесным кольцом, они разглядывали ее, хохотали, причем отпускали такие замечания, которые заставили бы ее смутиться, если б взгляд ее не был устремлен ввысь и, словно проникнув сквозь потолок и стены, сквозь небесную твердь, не терялся в пространстве - он искал незримого Бога, ибо только к нему могла сейчас взывать благородная христианка, умоляя о помощи.
Быть может, донья Флор думала и о том прекрасном молодом человеке, кого не раз видела в этом году: он появлялся под окном ее спальни с наступлением сумерек, а по ночам забрасывал ее балкон самыми роскошными цветами Андалусии.
Итак, она молчала, зато - мы об этом уже говорили - вокруг нее, особенно же вокруг ее отца, не смолкал шум, раздавались вопли, проклятия, угрозы.
- Негодяи! - кричал дон Иньиго. - Убейте, задушите меня, но предупреждаю: за одно льё до Альгамы я встретил отряд королевских солдат, их начальник мне знаком. Он знает, что я выехал, знает, что я еду в Гранаду по велению короля дона Карлоса, а когда выяснится, что я не прибыл, он поймет, что меня убили. Тогда вам придется иметь дело не с шестидесятилетним стариком и пятнадцатилетней девушкой, а с целым войском. Тогда, разбойники, тогда, бандиты, мы увидим, так ли вы храбры в бою с солдатами короля, как сейчас, когда двадцать одолели одного!
- Ну что ж, - сказал один из грабителей, - пусть приходят солдаты короля. Мы о них знаем, видели вчера, когда они шли мимо, но у нас есть надежная крепость, а подземные ходы из нее ведут в горы.
- И, кроме того, - подхватил второй, - кто говорит, что мы собираемся тебя убивать? Если ты так думаешь, то ошибаешься, ведь мы убиваем только бедняков, с которых взять нечего, а благородных сеньоров вроде тебя, способных заплатить выкуп, мы, наоборот, окружаем заботой, и вот доказательство: хоть ты, размахивая своей шпагой, ранил двоих из нас, тебя даже не царапнули, неблагодарный!
Тут ангельские звуки прозвенели среди хриплых, угрожающих голосов разбойников; то был голос девушки - она заговорила впервые:
- Если речь идет о выкупе, то вы, сеньоры, получите поистине царскую плату - назовите цифру, и вас не обманут.
- Клянемся святым Иаковом, мы на это и рассчитываем, прелестное дитя. Вот поэтому, видите ли, мы хотим, чтобы достойный сеньор - ваш отец - немного поуспокоился… Дело есть дело, черт возьми, его решают в споре, а драка только все испортит. Сами видите, ваш отец только мешает нам…
Тем временем дон Иньиго решил защищаться по-иному: все так же орудуя сломанной шпагой, которую бандитам так и не удалось вырвать из его руки, сжимавшей оружие, как в тисках, он ранил в лицо одного из навалившихся на него разбойников.
- Клянусь телом Христовым, - завопил тот бандит, что держал нож у горла дона Иньиго, - еще одна попытка, и тебе, благородный сеньор, придется договариваться о выкупе с Господом Богом, а не с нами.
- Отец! - закричала девушка в отчаянии и сделала шаг вперед.
- Да, лучше послушайтесь красотку, - рявкнул один из разбойников. - Ее слова - золото, а уста подобны устам арабской принцессы, что роняли при каждом произнесенном слове жемчужину или алмаз. Успокойтесь же, почтеннейший, обещайте, что не попытаетесь бежать и вручите нашему достойному другу - хозяину харчевни такую записку, с которой он может отправиться без боязни в Малагу. А там ваш управитель выдаст ему тысячу, две тысячи, три тысячи крон - сколько вам будет угодно: мы не назначаем цифру выкупа путешественникам. Когда же трактирщик вернется, мы отпустим вас на свободу. Ну, а если не вернется, вы будете в ответе - зуб за зуб, око за око, жизнь за жизнь.
- Отец мой, отец, послушайтесь этих людей, - настаивала дочь, - не подвергайте опасности свою драгоценную жизнь из-за нескольких мешков с деньгами.
- Слышите, слышите, сеньор князь? Ибо вы должны быть князем, если не вице-королем, если не королем, если не императором, чтобы эта красотка могла говорить с такой легкостью и простотой о земных благах; слышите?
- Ну так что же вы собираетесь с нами делать? - спросил старик; он в первый раз снизошел до разговора с бандитами, до сих пор довольствуясь тем, что осыпал их бранью и ударами. - Итак, что же вы будете с нами делать в этом разбойничьем притоне, когда отправите вашего достойного сообщника, хозяина постоялого двора, с письмом к моему управителю?
- Ого, что он говорит - разбойничий притон! Ты только послушай, сеньор Калабасас, только послушай, как оскорбляют харчевню "У мавританского короля"! Притон! Поди-ка сюда и докажи, что этот достойный идальго заблуждается.
- Что мы с тобой будем делать? - вмешался другой грабитель, не давая времени дону Калабасасу защитить честь харчевни. - Что мы с тобой будем делать? Все очень просто, сейчас мы тебе расскажем. Прежде всего ты дашь нам честное слово дворянина, что не попытаешься бежать.
- Дворянин не дает честного слова разбойникам.
- Отец, дворянин дает честное слово Господу Богу! - произнесла донья Флор.
- Запомни раз и навсегда, что говорит тебе это прелестное дитя, ибо мудрость Господня глаголет ее устами.
- Хорошо, предположим, я даю слово, что же вы намерены делать дальше?
- Прежде всего мы не будем спускать с тебя глаз.
- Как? - воскликнул дон Иньиго. - Я дам честное слово, а вы не позволите мне продолжать путь?
- Э, нет, - возразил разбойник, - не в те времена мы живем, когда ростовщики Бургоса одолжили Сиду тысячу марок золота, взяв в залог ларь, наполненный песком. Мы не поступим так, как поступили эти почтенные израильтяне, заглянувшие в ларь после того, как уже отсчитали тысячу марок: мы сначала заглянем.
- Ну и негодяи! - сквозь зубы процедил дон Иньиго.
- Отец, - молила донья Флор, стараясь успокоить старика, - отец, заклинаю вас именем Неба!
- Ну хорошо, не будете спускать с меня глаз, а дальше?
- Привяжем тебя крепкой цепью к железному кольцу.
С этими словами разбойник указал на кольцо, вделанное в стену, по-видимому, специально для подобных случаев.
- Меня, как невольника-мавра на цепь, меня! - вскипел старик.
При этой мысли вся его гордость возмутилась, он попытался вскочить - рывок был так силен и стремителен, что старик шага на три отбросил разбойника, упиравшегося коленом в его грудь, и с угрожающим видом сам встал на одно колено.
Так скала отталкивает волну, но волна через миг снова налетает на нее; нечто подобное случилось и сейчас: пятеро-шестеро разбойников кинулись на дона Иньиго и сломали бы ему руку, если б он не отступил; они вырвали у него эфес шпаги с остававшимися шестью дюймами лезвия, и тут же на него кинулся разбойник с ножом, униженный тем, что его отбросил какой-то старик; занеся руку, бандит клялся Богом, что наступил последний час пленника.
Донья Флор, увидев, как блеснула сталь, с горестным криком метнулась к отцу.
Но один из разбойников остановил ее, а другой толкнул приятеля, занесшего нож.
- Висенте, Висенте, - закричал он, сжав его руку, хотя рисковал сам получить удар ножом, - что ты затеял, черт тебя возьми?
- Я убью этого бесноватого!
- Ошибаешься, ты его не убьешь.
- Как это не убью? Клянусь святым Иаковом, мы еще посмотрим…
- А я тебе говорю, что не убьешь. Ты что же, хочешь продырявить мешок с золотом - ведь из него вывалится весь выкуп! Эх, Висенте, у тебя мерзкий нрав, я не раз тебе это твердил. Дай-ка мне побеседовать с достойным сеньором: увидишь, я его уговорю.
Разбойник, которого сообщники называли Висенте, несомненно, понял, как справедливы эти слова, поскольку, хоть и ворча, он отступил.
Когда мы говорим "отступил", это не значит, что он вышел из комнаты; нет, он сделал два-три шага назад, как раненый ягуар, готовый прыгнуть на добычу.
Грабитель, решивший стать посредником, занял его место и обратился к дону Иньиго с такими словами:
- Сеньор кабальеро, будьте же благоразумны! Вас не привяжут к железному кольцу, а всего лишь поместят в погреб, где хранятся самые тонкие вина. Дверь туда так же крепка, как в темницах Гранады, а около нее поставят стражу.
- Что, негодяй? Вы собираетесь так обойтись с человеком моего звания?!
- Отец, ведь я буду с вами, я не покину вас! - воскликнула донья Флор. - А два-три дня промчатся быстро.
- Ну уж нет, красотка, этого мы вам обещать не можем, - сказал один из разбойников.
- Как не можете мне обещать?..
- Не можем обещать, что вы останетесь со своим отцом.
- Боже мой, что же со мной будет? - вскричала девушка.
- С вами? - повторил посредник. - Мы не такие важные сеньоры, чтобы ответить на этот вопрос. Девица вашего возраста, да еще из благородных, - добыча нашего атамана.
- Боже мой! - в отчаянии прошептала девушка (а ее отец закричал от ярости).
- Да вы не бойтесь, - продолжал, посмеиваясь, разбойник, - атаман у нас молод, атаман у нас красавец и, даже, как говорят, из дворян. Значит, в случае чего утешьтесь, почтеннейший, даже если вы знатны, как сам король: неравный брак ей не грозит.
Только сейчас донья Флор поняла весь ужас своего положения, поняла, что ей уготовано судьбой, и, вскрикнув, с быстротой молнии выхватила из-за подвязки небольшой кинжал, острый как игла; лезвие блеснуло у ее груди.
Разбойники отступили на шаг; она снова осталась одна и стояла у стены со спокойным и решительным видом, подобно статуе, олицетворяющей твердость духа.
- Отец, я сделаю все, что вы прикажете, - обратилась она к дону Иньиго.
И взгляд невинной девушки говорил, что по первому слову старика острое лезвие кинжала пронзит ее сердце.
Дон Иньиго молчал, но чрезвычайность ситуации словно придала ему на миг силу юноши - неожиданным и резким движением он отбросил двух разбойников, повисших на нем, и, рывком вскочив на ноги, крикнул:
- Сюда, дочь моя, ко мне!
Он раскрыл объятия, и донья Флор кинулась на грудь отца. Вложив кинжал в его руки, она вполголоса проговорила:
- Отец, вспомните историю римлянина Виргиния, о котором вы мне рассказывали!
Еще не отзвучали эти слова, как один из разбойников - он намеревался схватить девушку - упал к ногам дона Иньиго, пораженный прямо в сердце тоненьким кинжалом, казавшимся игрушкой, а не оружием защиты.
И тотчас же харчевня огласилась яростными криками, в воздухе засверкали, угрожая пленникам, десяток раскрытых ножей, два десятка выхваченных из ножен кинжалов и шпаг.
Отец и дочь, видя, что наступил их смертный час, обменялись последними поцелуями, сотворили последнюю молитву и, воздев руки к небесам, воскликнули в один голос:
- Убивайте!
- Смерть, смерть обоим! - вопили грабители, направляя оружие на старика и девушку.
И вдруг раздался звон - вдребезги разлетелось оконное стекло, разбитое сильным ударом, и в комнате появился молодой человек с баскским кинжалом на поясе. Он спросил тоном человека, привыкшего повелевать:
- Эй, господа, что тут у вас происходит?
Его голос звучал не громче обычной человеческой речи, но крики сразу умолкли, ножи закрылись, кинжалы и шпаги очутились в ножнах. Стало тихо; разбойники отступили на несколько шагов, и посреди образовавшегося круга перед неизвестным остались стоять, обняв друг друга, отец и дочь.
VII
САЛЬТЕАДОР
Тот, чей внезапный приход (безусловно неожиданный и для тех, кто угрожал пленникам, и для самих пленников) произвел такое необычайное действие, и по способу своего появления, и по той роли, какую он призван играть в нашем повествовании, заслуживает того, чтобы мы ненадолго прервали рассказ о событиях, в которых ему предстоит принять участие, и нарисовали читателям его портрет.
Молодому человеку было лет двадцать семь или двадцать восемь. Он был одет как андалусский горец, но его наряд поражал изяществом: серая войлочная шляпа с широкими полями, украшенная двумя орлиными перьями; кожаная расшитая куртка, какие и поныне еще надевают охотники из Кордовы, отправляясь на охоту в горы Сьерры-Морены; алжирский пояс, вышитый шелком и золотом; пунцовые бархатные шаровары с резными пуговицами; под цвет куртки кожаные сапоги со шнуровкой по бокам только у лодыжек и под коленями, чтобы можно было видеть чулки, облегавшие икры.
Простой кинжал - спутник охотников на медведей в Пиренеях - с рукояткой из резного рога, украшенной серебряными гвоздиками, с лезвием шириной в два пальца и длиной в восемь дюймов, остроконечный и обоюдоострый, вложенный в кожаные ножны с серебряной насечкой, был, как мы уже говорили, единственным оружием молодого атамана - а это, бесспорно, был атаман, коль скоро его голос оказывал такое мгновенное и несомненное влияние на рыцарей грабежа и крови, заставляя их (как было только что) отступить.
Завершал наряд атамана плащ с поперечными полосами (такие плащи и сегодня носят андалусские majos), в который он драпировался с таким же величием, как император - в свою пурпурную мантию.
Говоря о его внешности, заметим, что в словах разбойника, заявившего дону Иньиго для успокоения его оскорбленного самолюбия, что их вожак молод, красив, изящен и вдобавок держится с таким достоинством, что его принимают за идальго, - не было ничего преувеличенного: пожалуй, разбойник даже что-то и опустил и ничуть не польстил портрету.