"Я должен убить маркиза, – говорил он себе, – потому что не хочу умереть".
Полковник обернулся к нему.
– О чем вы задумались, граф? – спросил он.
– Я думаю, – сказал тот, вздрогнув, – что главная тайна жизни – это смерть. Кто знает, буду ли я жив через час?
– Вы с ума сошли? Высчитывать шансы умереть, идя на дуэль, по-моему, непростительная глупость.
– Ах! – вздохнул граф. – Я не думаю, что на свете есть человек храбрее меня. Однако какое-то странное чувство волнует меня…
– Какое?
– Мне кажется, что на мне должна оправдаться пословица: "Когда двое дерутся из-за женщины, то всегда бывает убит тот, кого она любила первым".
Полковник пожал плечами.
– Знаете ли, – продолжал граф Степан, – прошла только неделя после моей последней дуэли.
Полковник вздрогнул.
– Вы дрались? – поспешно спросил он.
– Да.
– Где?
– В Париже.
– С кем?
– С молодым человеком, искавшим случая поссориться со мною за две недели перед тем, с которым случай столкнул меня в Опере.
Полковник вдруг остановился посреди тропинки и обернулся к графу. Он побледнел, как смерть, и мрачное предчувствие овладело им…
– Вообразите, – продолжал граф, – мне необычайно повезло на этот раз; молодой человек чуть не убил меня…
Полковник едва переводил дыхание. Они стояли всего в нескольких шагах от места, где ожидал их Гонтран.
– Скорее, граф, – закричал маркиз, – я жду вас уже двадцать минут!
Эти слова заставили полковника и графа продолжать путь. Однако встревоженный полковник внезапно спросил своего собеседника:
– А! Так вас чуть не убили?
– Да.
– Каким образом?
– Мы дрались на пистолетах и должны были стрелять, идя друг другу навстречу… Я выстрелил первый…
Полковник вздрогнул.
– И… вы его убили? – спросил он с расстановкой, как будто каждое из этих четырех слов раздирало его горло.
– Нет… я сделал два выстрела… Но он все шел ко мне. Вздох облегчения вылетел из груди полковника, и граф заметил наконец, какой интерес возбуждает в нем его рассказ.
– Что с вами, полковник? – спросил он его.
– Со мною? Ровно ничего.
– Вы бледны и взволнованны…
– Нет, нет; однако, продолжайте…
В это время они подошли к Гонтрану, который им поклонился.
– Тысячу извинений, – вежливо обратился он к русскому, – я чуть не потерял терпение; теперь уже полночь, гости баронессы разъезжаются, и дядя заметит мое отсутствие.
– Я к вашим услугам.
Полковник обернулся к Гонтрану, который также заметил его бледность и растерянность.
– Граф, – сказал он, – рассказывал историю, сильно заинтересовавшую меня. Вы позволите ему докончить ее?
– С удовольствием, – согласился маркиз.
– Итак, – продолжал полковник, – после двух выстрелов вы не были ранены?
– Нет, но это случилось против желания моего противника.
– Как?
– А вот увидите, – сказал граф. – Мы дрались за женщину.
Полковник снова вздрогнул.
– Я был избранником, а ему изменили.
– Сударь! – резко прервал его полковник, – не угодно ли вам назвать имя вашего противника.
– Зачем?
– Затем, что я, мне кажется, знаю его.
– Вы?
– Да я.
– В конце концов, я не вижу необходимость скрывать. Его зовут Арман Л…
Полковник побледнел, как смерть.
– Дальше? Дальше? – прохрипел он.
– Честное слово! – добавил граф. – Я думал, что буду убит. Молодой человек подошел ко мне, приставил пистолет к моей груди и сказал: "Вы не поедете в Бретань".
– Вышла осечка? – спросил Гонтран, понявший теперь, какое значение имел для полковника этот рассказ.
– Нет, – ответил граф, – в ту минуту, когда он должен был выстрелить, он упал.
Полковник вскрикнул. На этот крик граф внезапно обернулся и увидел, как громом, пораженного полковника.
– Негодяй! – закричал тот громовым голосом. – Негодяй, это был мой сын!
И, оттолкнув подбежавшего к нему Гонтрана, он сказал ему:
– Я сам убью этого человека, я!
И прежде чем удивленный граф успел произнести слово, сделать движение или крикнуть, полковник выпрямился во весь рост, глаза его метнули молнию, губы искривились, и он смело взглянул на него.
Одною рукой он бросил шпагу к ногам графа, а другою ударил его по щеке.
– Убийца! – крикнул он ему. – Посмотрим, кто победит… Отец отомстит за сына!
Положение дела изменилось для Гонтрана. На этот раз не он рисковал жизнью ради ассоциации, а полковник, глава общества "Друзей шпаги", которого чувство отца и отчаяние заставило схватиться за шпагу.
Величественным и потрясающим зрелищем явился этот поединок на скале, нависшей над морем, среди спокойной и благоухающей ночи, где все влекло к жизни.
Из противника Гонтран обратился в секунданта.
Полковник тотчас же начал бой. Граф, за минуту перед тем любивший его как старинного друга своего отца, как отца любимой им женщины, получив пощечину и услыхав яростный и полный глубокой ненависти крик полковника, ответил ему таким же взрывом негодования.
– Мне нужна ваша кровь, – сказал он ему. – Вся ваша кровь за эту пощечину!
– А! – вскричал полковник, нападая на графа. – А, ты думал, что я отец баронессы! А, ты поместил меня к ней! Но ты не знал, подлец, ты не знал, что я собирался растоптать своими ногами ее, эту женщину, которая разбила сердце моего ребенка! Ты не знал, что я уже давно приговорил тебя к смерти! Ты не знал этого… убийца!
Полковник, несмотря на свою ярость, сохранил присутствие духа и наносил удары графу с каким-то необычайным остервенением.
Граф кричал от злости и защищался с энергией отчаяния, но шпага полковника постоянно отражала его шпагу и всегда находила дорогу к его груди. Покрытый кровью, изнуренный, испуская рев раненого зверя, он отскакивал, стараясь избегнуть шпаги мстителя, но шпага настигала его, касалась его руки, плеча, груди. Полковник обратился в палача, пытающего свою жертву.
Наконец он загнал графа на край скалы, на два шага от пропасти, и здесь продолжал поражать его. Скала, возвышаясь на сто футов над морем, оканчивалась небольшой площадкой, а у подножия ее бурлил океан, готовый поглотить того из сражающихся, который будет побежден.
Инстинкт самосохранения заставил графа напрячь последние силы, и он во что бы ни стало захотел убить полковника.
Но полковник не растерялся, не отступил ни на шаг и сказал своему врагу:
– Пора кончать. Убийца, ты сейчас умрешь! Полковник сделал шаг вперед и быстро нанес удар в грудь графа. Шпага пронзила молодого дворянина насквозь, и полковник увидал, что у раненого уже наступает предсмертная агония. Он выдернул шпагу… Тогда граф громко вскрикнул и навзничь упал в пропасть.
Гонтран услыхал глухой шум, раздавшийся из глубины океана. Морские волны поглотили труп графа Степана.
Полковник отбросил свою шпагу. И маркиз увидал, как этот человек, только что кипевший гневом, упал на колени и, закрыв свое смертельно побледневшее лицо руками, зарыдал и проговорил:
– Сын мой, сын мой!
Каменное сердце было наконец разбито.
XLI
В это время бал приходил к концу. Каждую минуту стук выезжавшей из ворот Керлора кареты извещал об отъезде кого-нибудь из гостей.
Парк начал пустеть, и скоро остались только наиболее близкие знакомые баронессы Сент-Люс. Старый шевалье де Керизу, почувствовавший желание отдохнуть вследствие приступа ревматизма и дневной усталости, приказал подать свою карету.
Начали искать графа Степана. Но граф исчез. После безуспешных поисков по парку виконт де Керизу спросил дядю, как же им поступить.
– Честное слово, – отвечал старый дворянин, эгоист, как и все пожилые люди, – самое лучшее уехать. У графа есть верховая лошадь, он нас догонит.
"Или останется здесь", – подумал виконт, знавший о любви молодого русского и предположивший по этому исчезновению, что у него предстоит свидание с госпожою Сент-Люс.
Между тем баронесса тоже начала удивляться, что не видать ни маркиза де Ласи, ни графа Степана.
– Граф ревнует, – решила она, – и, верно, поссорился с маркизом.
Это предположение вместо того, чтобы испугать ее, было ей приятно. Такой бессердечной женщине, как она, было лестно, что двое молодых людей ушли с бала, чтобы шпагою завоевать ее любовь. Однако, продолжая размышления, она рассчитала, что они не могут драться среди ночи; и если бы даже предположить, что один из них вызвал своего соперника, то, во всяком случае, дуэль должна состояться не раньше, как на следующий день.
"Быть может, – подумала она, – граф, взбешенный моей холодностью, уже давно уехал".
Но отсутствие де Ласи было труднее объяснить.
Баронесса Сент-Люс, как мы уже видели, была очень капризна: она каждый день меняла поклонников. Однако ухаживания графа она принимала целый месяц, и это было уже слишком. Путешествие в Бретань было последнею главою их романа, хотя баронесса не рассчитывала на Гонтрана. Последний произвел на нее сильное впечатление. Его красота, приключения, дуэли возвели его в герои в воображении капризной и увлекающейся молодой женщины; утренняя охота поставила его на еще более высокий пьедестал. Два раза, благодаря случайности, граф Степан должен был разыграть в его присутствии второстепенную роль, а этого женщина никогда не прощает любимому человеку.
– Если кто не охотник, тот не должен охотиться, если же видишь любимую женщину в опасности, то хоть загони свою лошадь, но приезжай вовремя, чтобы спасти ее. Это вполне логичное рассуждение баронессы Сент-Люс объяснило ее поведение в течение дня. Граф, трагического конца которого она и не подозревала, окончательно упал в ее мнении.
Керизу уехали. Что же касается барона де Ласи, то он уже давным-давно потребовал свою лошадь и, мало заботясь об отсутствии племянника, уехал домой.
Скоро баронесса Сент-Люс и Наика остались совершенно одни. Баронессу сильно интересовало: куда девался Гонтран? Неужели он действительно дрался с графом? Но ведь в таком случае он может быть убит! Эта мысль испугала госпожу Сент-Люс. Она уже любила маркиза, насколько была способна любить, и в продолжение бала составляла планы новой интриги. Она предположила, что если дуэль состоялась, то капитан Ламберт должен был знать о ней что-либо, и потому захотела расспросить его. Начали искать полковника, как раньше искали Гонтрана и графа, но нигде не нашли.
"Более нет сомнения, – подумала она, – они дерутся".
Она вспомнила, что в Керлоре есть оружейная зала. Чтобы проверить свое предположение, она поднялась во второй этаж.
В эту залу входили редко, и баронесса решила, что малейший беспорядок убедит ее в справедливости ее предположения. И она не ошиблась: полковник и граф, выходя, забыли закрыть дверь залы… все сомнения баронессы Сент-Люс рассеялись.
Конечно, если бы де Ласи был ее возлюбленным, хотя бы в течение двух недель, она не стала бы так беспокоиться о его дуэли с графом, как не тревожилась раньше о маркизе П., который дрался с виконтом Ральфом. Но она мечтала о любви Гонтрана и пока еще не пользовалась ею. Этого было достаточно, чтобы она почувствовала сильнейшее беспокойство. В течение часа она ждала с трепещущим сердцем в большой зале Керлора; ее волнение усилилось, и она почувствовала потребность отвлечь свои мысли, материнское чувство заговорило в ней. Она подумала, что если поцелует спящего маленького Гектора, то успокоится. Она прошла в свою комнату вместе с Нанкой.
Бросив перчатки и веер на стул, она тотчас же отправилась в комнату Наики. Ночник постоянно горел там на камине. В углу, между окном и кроватью Наики, стояла колыбелька ребенка, тщательно задернутая белыми занавесками. Обе женщины подошли к ней на цыпочках, и белая рука баронессы откинула занавес…
Вдруг раздался крик… крик матери, у которой отняли ее ребенка. Колыбель была пуста! В продолжение пяти секунд обе женщины смотрели друг на друга, пораженные ужасом и с холодным потом на лбу. Затем потрясенная госпожа Сент-Люс, как тигрица, бросилась к двери, крича:
– Гектор! Гектор!
Ответа не было. В это время Наика заметила, что платье ребенка исчезло.
– Гектор! Гектор! – повторяла обезумевшая баронесса.
Она звонила, звала слуг и искала ребенка во всех закоулках. Ребенок исчез, и никто его не видал! Старый огромный замок с длинными и темными переходами, с холодными комнатами, обставленными тяжелою дубовою мебелью, был обыскан сверху донизу. Целый легион слуг с факелами в руках бегал в течение нескольких часов из одной залы в другую, из коридора в коридор, предводительствуемый госпожой Сент-Люс, забывшей в эту минуту о том, что она так тщательно скрывала от света в продолжение четырех лет свой грех, и повторявшей диким голосом:
– Дитя мое! Это мое дитя!
Нигде не могли найти маленького Гектора. На минуту смутная надежда пробудилась в сердце матери. Ребенок, с огорчением ушедший с праздника, быть может, оставшись один, сам оделся и вернулся в парк, но сон осилил его, и он прилег у какого-нибудь дерева. Парк обшарили так же, как и замок. Ребенка не нашли.
Тогда ужасное подозрение мелькнуло в уме баронессы; она вспомнила человека, у которого отняла невесту и сделала своим сообщником, рабом; она вспомнила, что этот когда-то честный и хороший человек посвящен был во все ее порочные тайны, и задала себе вопрос: уж не он ли придумал какую-нибудь страшную месть?
– Жан, где Жан? – спросила она.
Но никто не видал его с самого полудня.
– Ах! – вскричала Наика. – Это он, это он!
Наика поняла теперь, почему Жан, некогда любивший ее и готовый умереть за нее, вдруг сделался послушным и терпеливым рабом этой женщины, лишившей его счастья.
В Керлоре был старый слуга, уже несколько лет впавший в детство, на которого никто обыкновенно не обращал внимания. Этот слуга, которого звали Иероним, проводил целые часы на берегу у подножия скалы, терпеливо следя – на что способны только идиоты – за каждой волной, ударявшей о берег.
Этот человек провел часть ночи невдалеке от лестницы, которая вела с берега моря на площадку. Обыкновенно равнодушный ко всему окружающему, в эту ночь старый Иероним внимательно следил за царившим в замке переполохом. Он слышал, как произносили имя ребенка, и расхохотавшись, сказал:
– А! Ищут ребенка…
– Да, а ты видел его? – спросили его.
– Да, видел, – ответил он.
– Когда?
– Сегодня ночью.
– Где?
Тень сознания промелькнула в уме идиота, и он прибавил:
– Внизу… там внизу.
– Боже мой! – вскричала Наика. – Где это он видел его?
Идиот указал рукою на океан.
– Ах! – прошептала баронесса. – Мой ребенок утонул.
– Нет, – сказал старик, покачав головою.
– Но где же он в таком случае? Где он? Говори, говори! – повторяла Наика, стараясь угадать истину по безумным глазам Иеронима.
– Уехал!
– Уехал? Уехал? Но как? С кем? – спрашивала убитая горем мать, в отчаянии ломая руки.
– Уехал по морю… в лодке…
При этом ответе многие из слуг пожали плечами.
– Он сумасшедший! – сказали они.
– Но с кем же он уехал? – спросила Наика, схватив за руки старика.
– С Жаном.
Обе женщины переглянулись и уже более не сомневались. Отсутствие Жана подтверждало слова старика. Госпожа Сент-Люс, потеряв голову, поднялась на площадку и окинула долгим и жадным взглядом море, на котором уже скользил свет зарождающегося дня. Вдали не было видно ни одной лодки, ни одного корабля.
– Дитя мое! Дитя мое! Мое бедное дитя! – повторяла в припадке безумия мать.
И эта женщина, для которой ничего не было святого, упала на колени, моля Бога и святых, плакала отчаянными и кровавыми слезами и звала своего ребенка раздирающими душу криками.
Слуги уехали верхом по всем направлениям, а госпожу Сент-Люс, почти лишившуюся чувств, отнесли в ее комнату… В течение часа она металась по комнате с растрепанными волосами, блуждающими глазами; она была так страшна, что похититель испугался бы, если бы увидел разгневанную мать. Вдруг дверь отворилась, и человек, о котором совсем было забыла баронесса в своем горе, медленно и величественно вошел, как небесный мститель. Это был полковник Леон.
Он был бледен, как привидение, крупные слезы катились по его впалым щекам, и баронесса, искавшая своего сына повсюду и почти обезумевшая от горя, задрожала от удивления и ужаса, увидав этого человека, горе которого, казалось, было еще сильнее, чем ее. Она застонала и отступила на шаг, не будучи в силах ни вскрикнуть, ни сделать движения. Полковник закрыл дверь и направился прямо к ней;
Баронесса инстинктивно подалась назад, точно перед призраком смерти. Полковник запер за собою дверь, и оба они: мать, у которой похитили ее ребенка, и человек, полагавший, что сын его умер, – остались наедине. Страх баронессы был так силен, что она все отодвигалась от полковника. В глазах госпожи Сент-Люс капитан Ламберт был не более как управляющий, то есть, иначе говоря, подчиненный, и вдруг он без ее зова осмелился явиться в ее комнату. Но у полковника был теперь тот повелительный взгляд, перед которым все склонялось, и на него нельзя было смотреть без невольного ужаса… Его полный сдержанного гнева и затаенного горя вид, казалось, говорил баронессе: я пришел потребовать у вас страшного отчета.
– Баронесса, – медленно начал полковник мрачным и сдержанным от гнева голосом, – я пришел слить свое горе с вашим.
Баронесса вздрогнула и сделала еще шаг назад.
– Вы плачете о вашем ребенке?
Слова эти поразили госпожу Сент-Люс. Откуда этот человек знает, что Гектор ее сын?
– Дитя мое! – воскликнула она с тоской и ужасом.
– Я также оплакиваю своего ребенка, – сказал полковник.
– Вы?
В этом слове послышалось необычайное удивление.
– Мой сын умер, сударыня…
Глаза полковника засверкали от злобы.
– Ваш же… – продолжал он.
– Ах! – вскричала баронесса. – Вы знаете, что стало с ним, с моим Гектором?
– Да.
– Вы знаете и не скажете мне? О, говорите!
– Позже!
Надменная баронесса уже не дрожала перед этим таинственным и ужасным человеком, но смотрела на него умоляющими глазами. Яростный вопль вылетел из горла полковника:
– А, так вы любили вашего ребенка! – прохрипел он. – Вы, значит, любили хоть кого-нибудь на этом свете?
– Дитя мое! – сказала она с невыразимой мукой. – Вы знаете, что стало с ним и не хотите сказать мне. Ах! Значит, вы не знаете, что такое мать.
И гордая баронесса упала на колени и с мольбою протянула руки к полковнику:
– Ваш сын не умер, – сказал он.
Она вскричала. Это был крик радости и муки.
– Дитя мое! – бормотала она. – О, верните мне его… Скажите мне…
– Выслушайте сначала, сударыня, историю моего умершего сына, которого я оплакиваю, выслушайте вы, чей сын еще жив…
Полковник не только не поднял баронессу, но продолжал магнетизировать ее взглядом, обладавшим свойством змеи.
– Слушайте… – продолжал он. – Слушайте же, я этого требую.