Прежде чем ответить доверием на доверие и подать такую же команду, майор Хейуорд обвел глазами равнину и с тревогой заметил на ней многочисленные темные кучки краснокожих, высыпавших из чащи леса и с любопытством наблюдавших за встречей.
- Господин де Монкальм, несомненно, отдает себе отчет в неравенстве наших положений,- несколько смущенно заметил он, указывая на этих опасных, нахлынувших со всех сторон врагов.- Отпустив наш конвой, мы рискуем угодить в руки дикарей.
- Сударь, порука вашей безопасности - слово французского дворянина,- отпарировал Монкальм, выразительно положив руку на сердце.- Этого, надеюсь, достаточно?
- Да, вполне. Отвести людей!- приказал Дункан офицеру, командовавшему эскортом.- Отойдите на такое расстояние, сэр, чтобы не слышать наших разговоров, и ждите распоряжений.
Манроу, явно встревоженный этим маневром, немедленно потребовал объяснений.
- Проявлять недоверие - не в наших интересах, сэр,- ответил молодой человек.- Маркиз де Монкальм дал слово, что мы в безопасности, и я распорядился отвести солдат чуть подальше, чтобы доказать, насколько мы полагаемся на его уверения.
- Может быть, вы и правы, сэр, но я не очень-то полагаюсь на слово всех этих новоявленных маркизов.
Их дворянские грамоты достаются им слишком дешево, и нельзя поручиться, что они скреплены печатью истинного благородства.
- Не забывайте, сэр, что мы имеем дело с человеком, равно прославившим себя и в Европе и в Америке. Солдата с его репутацией можно не опасаться.
Манроу развел реками, словно покоряясь неизбежности, хотя в его суровых чертах по-прежнему читалось недоверие, объяснявшееся скорей врожденным презрением к французам, чем какими-либо разумными основаниями, которые могли бы оправдать подобное чувство. Монкальм терпеливо дождался конца этой беседы вполголоса, затем подошел поближе и открыл переговоры.
- Я пожелал встретиться с вашим командиром, сударь,- начал французский генерал,- в надежде убедить его, что он уже сделал все возможное для поддержания чести своего государя и должен теперь прислушаться к голосу человеколюбия. Я готов в любое время и где угодно засвидетельствовать, что он отважно оборонялся и прекратил сопротивление лишь тогда, когда исчерпал все средства защиты.
Когда Дункан перевел Манроу эту вступительную тираду, тот ответил с большим достоинством, хотя и достаточно учтиво:
- Как высоко я ни ценю свидетельство маркиза де Монкальма, оно станет еще более веским, если я в полной мере заслужу его.
Хейуорд перевел, и французский генерал с улыбкой заметил:
- В том, что так охотно воздается истинному мужеству, можно и отказать бессмысленному упрямству. Не угодно ли полковнику осмотреть мой лагерь и воочию убедиться как в многочисленности нашей армии, так и в невозможности успешно сопротивляться ей?
- Я знаю, что у французского короля хорошие слуги,- отчеканил непоколебимый шотландец, едва Дункан кончил переводить,- но у моего венценосного повелителя столь же большая и столь же верная армия.
- К счастью для нас, ее здесь нет,- возразил Монкальм, в пылу нетерпения не дождавшись вмешательства переводчика.- В каждой войне бывают свои превратности, которым храбрый воин покоряется с таким же мужеством, с каким смотрел в лицо врагу.
- Предполагай я, что маркиз де Монкальм столь хорошо владеет английским, я не стал бы утруждать себя переводом, да еще весьма несовершенным,- сухо отозвался раздосадованный Дункан, вспомнив, о чем они с Манроу только что говорили.
- Извините, сударь,- запротестовал француз, и его смуглые щеки слегка покраснели.- Понимать чужой язык и говорить на нем - две решительно разные вещи, а потому попрошу вас и впредь помогать мне.- Затем он помолчал и добавил:-Здешние высоты дают полную возможность наблюдать за вашей крепостью, господа, и я, пожалуй, не хуже вас самих знаю слабые ее места.
- Спросите французского генерала, не виден ли в его подзорную трубу Гудзон и не знает ли он, когда и откуда ожидать нам армию Вэбба,- гордо отрезал Манроу.
- Пусть генерал Вэбб сам ответит на этот вопрос,- дипломатично объявил Монкальм, неожиданно протянув Манроу вскрытый конверт.- Из этого письма, сударь, вы узнаете, что передвижения генерала Вэбба не поставят мою армию в затруднительное положение.
Не дожидаясь, пока Дункан переведет слова Мон-кальма, ветеран схватил письмо с нетерпением, говорившим о том, какое большое значение он придает его содержанию. Однако по мере того как глаза его пробега-ля строку за строкой, горделивое выражение на лице полковника сменилось глубокой скорбью, губы дрогнули, рука выронила листок и голова опустилась на грудь, словно у человека, чьи надежды разбиты одним ударом. Дункан поднял письмо, даже не попросив извинения за подобную вольность, и с одного взгляда уловил его роковую суть. Их общий начальник не только не поддерживал Манроу в намерении сопротивляться , но, напротив, советовал безотлагательно сдать форт, черным по белому объясняя неизбежность капитуляции тем, что не может отрядить на помощь гарнизону ни единого человека.
-- Здесь нет подделки! - объявил Хейуорд, тщательно обследовав бумагу с обеих сторон.- Вот подпись Вэбба. Это и есть перехваченное письмо!
-- Он предал меня!- горестно вскричал Манроу.- Он покрыл бесчестьем род, на который еще никогда не ложилось пятно, он опозорил мои седины!
- Не говорите так! - перебил его Дункан.- Мы пока еще хозяева форта и нашей чести! Продадим же нашу жизнь такой ценой, чтобы враг счел покупку слишком дорогою!
- Благодарю, мой мальчик! - воскликнул старик, выходя из оцепенения.- Ты напомнил Манроу о долге. Идем же назад и выроем себе могилы за этими валами!
- Господа,-- сочувственно и великодушно остановил их Монкальм, делая шаг вперед,- вы плохо знаете Луи де Сен-Верана, если считаете, что он способен воспользоваться этим письмом с целью унизить храбрецов или приобрести таким неблаговидным путем сомнительную славу. Выслушайте раньше мои условия, а потом уж уходите.
- Что говорит француз? - сурово осведомился ветеран.- Уж не ставит ли он себе в заслугу, что перехватил разведчика с письмом из штаб-квартиры? Скажите ему, сэр, что если он хочет запугать врага словами, пусть снимет осаду с нашей крепости и обложит форт Эдуард.
Дункан объяснил Манроу, что говорит маркиз.
- Господин де Монкальм, мы слушаем вас,- уже более спокойно молвил полковник.
- Удержать форт невозможно,- сказал его благородный противник.- Интересы моего монарха требуют, чтобы укрепление это было снесено. Что же касается вас и ваших доблестных сотоварищей, то нет такой почести, дорогой сердцу солдата, в которой вам будет отказано.
- Знамена? - спросил Хейуорд.
- Увезите их в Англию и покажите своему королю.
- Оружие?
-- Оставьте его себе. Никто не сумеет употребить его в дело лучше, нежели вы.
- Наш уход и сдача форта?
- Все будет обставлено наипочетнейшим для вас образом.
Дункан повернулся и перевел эти предложения своему командиру, который выслушал их с изумлением: его глубоко тронуло такое необычное и неожиданное великодушие.
- Ступайте, Дункан, - приказал он. - Ступайте с этим маркизом,- а он таки настоящий маркиз,- к нему в палатку и обо всем договоритесь. Вот уж не думал, что увижу под старость две небывалые вещи: англичанина, который боится поддержать друга, и француза, слишком честного, чтобы воспользоваться преимуществами своего положения!
С этими словами ветеран вновь поник головой и медленно направился к форту, всем своим убитым видом показывая встревоженному гарнизону, что несет дурные вести.
Дункан остался обсудить условия капитуляции. Вернулся он уже ночью, во время первой смены караула, тайно посовещался с комендантом и снова покинул форт. Сразу же после его ухода Манроу объявил о прекращении военных действий и о том, что он подписал соглашение, в соответствии с которым крепость будет утром сдана, но гарнизон сохранит оружие, знамена, личное имущество, а следовательно, по воинским понятиям, и свою честь.
ГЛАВА XVII
Мы нить прядем и ткем, и вот
Сеть паутины жертву ждет.
Грей
Войска противников, стоявшие друг против друга на пустынном берегу Хорикэна, провели ночь на 9 августа 1757 года примерно так же, как если бы встретились на славнейшем поле боя в Европе. Побежденные были молчаливы, угрюмы, подавлены; победители ликовали. Но и печали и радости бывает предел, а потому еще задолго до предутренней смены караула все смолкло, и тишина бескрайних лесов лишь изредка оглашалась веселым возгласом какого-нибудь пылкого молодого солдата на французских аванпостах или угрожающим окриком с валов форта, к которым английские часовые до самого момента капитуляции по-прежнему не подпускали противника. Но даже эти редкие звуки смолкли в этот глухой час, предшествующий наступлению дня, и путник, сколько бы он ни прислушивался, ни за что не обнаружил бы на берегах Святого озера две погруженные в сон армии.
Глубокое безмолвие длилось уже довольно долго, когда полотнища, закрывавшие вход в одну из просторных палаток во французском лагере, вдруг раздвинулись, и оттуда вышел человек. Он был закутан в плащ, который в равной мере мог служить защитой как от холодной лесной росы, так и от нескромных взглядов, потому что закрывал и лицо и фигуру. Он беспрепятственно прошел мимо гренадера, охранявшего сон французского командующего, и солдат в соответствии с уставом почтительно взял на караул, после чего незнакомец быстро миновал палаточный городок и направился к форту Уильям-Генри. Встречая на пути многочисленных часовых, он быстро и, видимо, правильно отвечал на их оклики, потому что пропускали его без дальнейших расспросов.
Если не считать этих частых, но кратких остановок, незнакомец без задержки и молча проследовал от центра лагеря до самых аванпостов, где наконец поравнялся с солдатом, стоявшим на часах в непосредственной близости от неприятельских укреплений. Послышался обычный оклик:
- Qui vive?
- France ,- прозвучало в ответ.
- Le mot d'ordre?
- La victoire , - громким шепотом произнес незнакомец, подходя поближе, чтобы солдат мог расслышать его.
- C'est bien ,- ответил часовой, вновь беря ружье на плечо.- Vous vous promenez bien matin, monsieur .
- II est necessaire d'etre vigilant, mon enfant , - ответил пришелец, откинул с лица плащ, посмотрел в глаза солдату и двинулся дальше к укреплениям англичан. Солдат вздрогнул, и ружье, которое он с величайшим почтением взял на караул, негромко звякнуло; когда же он снова взял ружье на плечо и вернулся на пост, у него сквозь зубы вырвалось:
--- II faut etre vigilant, en verite; je crois que nous avons la un caporal qui ne dort jamais .
Меж тем офицер продолжал свой путь, ничем не показав, что слышал слова изумленного часового. Больше он уже не останавливался, пока не достиг низкого берега, где очутился в опасной близости от западного бастиона форта. Затянутая облаками луна светила слабо, но все же позволяла различать контуры окружающих предметов. Из предосторожности офицер укрылся за стволом дерева и простоял там довольно долго, пристально вглядываясь в темные безмолвные валы английской крепости. Он предавался этому занятию отнюдь не как праздный или любопытный зритель: взгляд его, перебегавший с одной части фортификаций па другую, доказывал, что наблюдатель хорошо знаком с военным делом и что осмотр он производит не без некоторой подозрительности. В конце концов незнакомец, видимо, остался удовлетворен результатами наблюдений. Он нетерпеливо посмотрел на вершину восточной горы, словно желая поторопить наступающий день, и уже собирался повернуть обратно, как вдруг услышал легкий шорох на внешнем выступе бастиона и замер на месте.
В этот момент фигура приблизилась к краю вала и остановилась, видимо, для того, чтобы, в свой черед, бросить взгляд на отдаленные палатки французского лагеря. Новопришедший тоже повернул голову к востоку, словно с таким же нетерпением ожидал восхода; затем он оперся о парапет и устремил взор на зеркальную поверхность озера, которая, словно некий подводный небосклон, сверкала тысячами мнимых звезд. Скорбный вид этого человека, в раздумье стоявшего в такой ранний час на валу английской крепости, равно как его мощная, осанистая фигура разом позволили внимательному наблюдателю угадать, кто перед ним. Чувство деликатности, а также осторожность подсказали французскому офицеру, что ему лучше удалиться. С этой целью он уже выскользнул из-за дерева, как вдруг другие звуки привлекли его внимание и вновь остановили его шаги. Это был тихий, почти неуловимый плеск воды, за которым последовал скрип прибрежной гальки. Через секунду офицер увидел, как из озера, в нескольких футах от места, где он стоял, вынырнула темная фигура и украдкой направилась к берегу. Затем вверх медленно поднялось дуло ружья, но, прежде чем грянул выстрел, рука французского офицера легла на курок.
- Ха! - вырвалось у дикаря, чей предательский выстрел был так внезапно предотвращен.
Французский офицер ничего не ответил, а лишь опустил руку на плечо индейца и молча отвел его подальше от места, где разговор их мог повлечь за собой опасные последствия и где один из них, видимо, искал себе жертву. Затем, распахнув плащ и показав краснокожему свой мундир с орденом Святого Людовика на груди, Монкальм строго спросил:
- Что это значит? Разве мой сын не знает, что его канадские и английские отцы зарыли томагавк в землю?
- А что делать гуронам? - возразил дикарь на ломаном французском языке.- Наши воины еще не сняли ни одного скальпа, а бледнолицые уже стали друзьями!
- А, это ты, Хитрая Лисица! Сдается мне, ты слишком уж старателен для друга, который еще недавно был нашим врагом. Сколько раз село солнце с тех пор, как Лисица ушел из лагеря англичан?
- Где сейчас солнце? - угрюмо молвил дикарь.- Оно за горой, темное и холодное. Но, взойдя снова, станет горячим и ярким. Лисица - солнце своего племени. Между ним и его народом пролегло много темных туч и высоких гор, но теперь это солнце сияет снова, и небо прояснилось.
- Мне хорошо известно, что Лисица имеет власть над соплеменниками,- согласился Монкальм.- Еще вчера он охотился за их скальпами, а сегодня они слушают его у костра совета.
- Магуа - великий вождь!
- Пусть он докажет это, научив свое племя правильно вести себя с нашими новыми друзьями.
- Для чего вождь канадцев привел в леса своих молодых воинов и стрелял из пушки в земляной дом? - спросил находчивый индеец.
- Для того чтобы захватить его. Эта земля принадлежит моему господину, и он приказал мне, твоему отцу, прогнать поселившихся на ней англичан. Они согласились уйти, и теперь я не называю их больше врагами.
- Так. Но Магуа взялся за томагавк, чтобы окрасить его кровью. Сейчас он блестит; когда он станет красным, Магуа зароет его.
- Но Магуа поклялся не пачкать французские лилии. Кто враг великому королю, живущему за соленым озером, тот враг и тебе. Друзья его - друзья гуронов.
- Друзья! - с горечью и презрением подхватил индеец.- Пусть мой отец даст Магуа руку.
Понимая, что влияние на воинственные племена, собранные под его знаменами, легче сохранять уступками, чем силой, Монкальм нехотя выполнил просьбу дикаря. Краснокожий приложил палец французского генерала к глубокому шраму на своей груди и торжественно спросил:
- Знает ли мой отец, что это такое?
- Разве воин может не узнать следы ран? Сюда попала свинцовая пуля.
- А это? - продолжал индеец, поворачиваясь к французу обнаженной спиной, вопреки обыкновению не прикрытой куском ситца.
- Это? Мой сын был жестоко оскорблен! Кто нанес ему побои?
- Магуа слишком крепко заснул в английских вигвамах, и палки оставили след на его спине,- ответил индеец с глухим смехом, который не мог однако, скрыть дикую злобу, душившую краснокожего. Но он тут же овладел собой и с врожденным достоинством прибавил: -Ступай и скажи своим молодым воинам, что наступил мир. Хитрая Лисица сам знает, как говорить с гуронами.
Не удостоив генерала дальнейшими разговорами и не дожидаясь ответа, дикарь взял ружье под мышку и медленно направился через лагерь к лесу, где расположились его соплеменники. На каждом шагу его окликали часовые, но он упрямо шел вперед, не обращая ни малейшего внимания на солдат, которые не застрелили его только потому, что хорошо знали фигуру и походку индейца, а также его неукротимую смелость.
Монкальм долго стоял на берегу, где расстался с краснокожим, и печально думал о непокорном нраве своего союзника. Репутация его уже пострадала однажды из-за кровавой сцены, разыгравшейся при обстоятельствах, до ужаса походивших на теперешние. Чем дольше он размышлял, тем острее сознавал ту огромную ответственность, которую берет на себя человек, не брезгающий никакими средствами для достижения цели, и ту страшную опасность, какой он подвергает себя, пуская в ход силу, способную вырваться из-под его власти. Наконец Монкальм отогнал мрачные мысли, которые показались ему непростительной слабостью в минуту столь полного торжества, и направился к себе в палатку, отдав на ходу приказ играть зорю и поднимать лагерь.
Первый раскат французских барабанов эхом отозвался в глубине крепости, и вскоре всю долину огласила военная музыка; ее энергичные и оживленные звуки не замедлили заглушить барабанную дробь. Горны победителей гремели бодро и весело, пока самый нерадивый солдат - и тот не занял свой пост, но тотчас же смолкли, как только британские волынки подали свой пронзительный голос. Тем временем окончательно рассвело, и, когда французская армия выстроилась для встречи своего командующего, на оружии и амуниции солдат уже играли яркие лучи солнца. Монкальм официально сообщил войскам об успехе, без того уже давно всем известном. Отряд, удостоившийся чести быть назначенным для охраны форта, продефилировал перед генералом и направился к месту назначения; англичанам сигналом сообщили о его приближении, и на расстоянии пушечного выстрела от форта французы совершили обычные церемонии, связанные с переходом крепости из одних рук в другие.