- Они явились из преисподней, - прошептал ребенок, прячась за спиной у отца, с широко раскрытыми от страха глазами.
Бритос и Агиас, спотыкаясь, спустились по ступеням лестницы Дома Совета, толпа расступилась, чтобы пропустить их.
- Это сын Аристарха! - воскликнул какой-то мужчина, стремясь вперед, чтобы рассмотреть лицо Бритоса.
Женщина закричала:
- Почему они спаслись? Почему только они?
Гул на площади становился все громче, казалось, что толпа смыкается вокруг двух несчастных юношей, окружая их. В этот момент из зала заседаний вышел один из старейшин, показывая, что он хочет говорить. Толпа умолкла.
- Спартанцы, - провозгласил старейшина. - Эти два юноши, которые проходят сейчас среди вас, - доблестные воины. Они доставили нам послание от царя Леонида. Они покинули Фермопилы по приказу царя.
Толпа расступилась снова, и два воина, едва держась на ногах, прошли по площади к Дому Бронзы. Рядом со столбом, который стал свидетелем кровавого конца царя Клеомена, стояла, мертвенно-бледная Исмена.
- Мама, - выдохнул Бритос.
Щит выпал из его рук, с шумом ударяясь о землю.
- Мама… с ним, говорила ты… или на нем.
Он упал на колени. Агиас едва удерживался на ногах, раскачивался из стороны в сторону, как кукла, висящая на гвозде. Бритос поднял лицо к матери, языком облизывая пересохшие и потрескавшиеся губы:
- Мама! Отец любил тебя до самого последнего вздоха.
Исмена опустилась на колени рядом с ним.
- Мама, я не хотел оставлять его… я не хотел оставлять его! - вскричал он надломленным голосом и закрыл лицо руками, рыдая.
***
Один из старейшин дал знак стражу, чтобы он вышел, и тот покинул помещение, закрывая за собой тяжелую железную дверь. Эфор прошел в центр зала.
- Благородные старейшины, - сказал он. - Царь Леонид и наши воины доблестно пали, защищая Грецию, и теперь афиняне не смогут отказать в предоставлении флота под командованием нашего флотоводца Еврибиада для защиты Пелопоннеса. Наш долг заключается в дальнейшем укреплении перешейка.
Прежде всего, мы должны отдать почести павшим воинам, и постараться, по возможности, получить их тела. Они не останутся без погребения! Далее мы должны провести назначение регента, потому что сын Леонида, юный Плистарх, еще недостаточно взрослый, чтобы занять трон. Поэтому Совет предлагает на этот пост Клеомброта, брата скончавшегося царя. Он, несомненно, согласится возложить на свои плечи ответственность тяжкого бремени регентства в такой опасный момент.
Мы также имеем сведения о человеке, который провел армию Великого царя к горному ущелью Анопея, обрекая наши войска на гибель в битве при Фермопилах.
Старец с длинной белой бородой поднялся со своего места.
- Царь Леонид в любом случае должен был погибнуть; всем нам известно, что его судьба была предрешена в тот самый момент, когда эта ассамблея постановила, что ни один человек не будет отозван из рядов обороны перешейка.
Первый оратор побледнел.
- Или, возможно, - продолжал старик отважно, - благородные старейшины и эфоры, вы желаете опровергнуть истинную причину, по которой царь Леонид был послан на смерть при Фермопилах?
Почтенные отцы, кое-кто думал, что эту минимальную цену нужно уплатить за то, чтобы принудить афинян привести свой флот для обороны перешейка. Никто не высказался против этой идеи, даже я сам, но сейчас я призываю вас всех к почтению памяти доблестных людей, которые добровольно и сознательно пожертвовали собой, и над которыми мы не имеет права лицемерно издеваться.
Предатель, конечно, провел солдат Великого царя к нашим защитникам, но не случись этого, единственное, что могло бы измениться, так только то, что агония, испытанная царем Леонидом и его людьми, продлилась бы еще на какое-то время.
Старец вернулся на свое место и накинул полу плаща на голову, отделяя себя от пренебрежительного молчания.
Эфор, снова заговорил после смущенной паузы:
- Благородный Архелай говорил, безусловно, под влиянием чувств, соответствующих настоящему моменту. Но нам всем известно, что наш долг - наказать предателя. Изменника зовут Эпиальт, сын Евридема, малийца. Начиная с настоящего момента, он не будет знать ни покоя, ни отдыха, пока не понесет заслуженное наказание за свой низкий и омерзительный поступок.
- А теперь, - продолжал оратор, - наступил тот момент, когда мы должны зачитать послание, которое царь Леонид, перед своей смертью, пожелал направить нам.
Он вскрыл кожаный свиток и медленно развернул его в тишине, установившейся в зале.
- Что? Лист пустой! - прошептал он, смертельно побледнев. - На нем ничего не написано вообще.
Бритос и Агиас надеялись, что их снова пригласят в город, потому что, хотя причина их безопасного возвращения и была обнародована, но тень подозрения осталась. На собраниях сиденья, находившиеся рядом с их местами, всегда оставались пустыми, а прежние друзья больше не разговаривали с ними.
Агиас перестал выходить из дома днем, чтобы избежать возможных встреч с кем-нибудь из знакомых. Все дни он проводил в постели, уставившись остекленевшими глазами в потолочные балки.
Он выходил только по ночам, и долго бродил по опустевшим улицам в темноте. Его разум слабел день за днем.
Любовь родителей, которые никогда не теряли веры в него, была не в счет. Отвергаемый городом, которому он всегда преданно служил, под гнетом позора, которым народ заклеймил его, он потерял всякий интерес и привязанность к жизни.
Однажды ночью он возвращался домой, пьяный и возбужденный. Дул знойный, удушливый ветер, поднимая столбы пыли на затихших улицах спящего города.
Он открыл дверь своего дома, и порыв ветра, ворвавшийся внутрь, задул пламя огня, горевшего перед образами богов. Перепуганный таким зловещим предзнаменованием, юноша вернулся на улицу, не решаясь входить в свой дом.
Он побрел к дому своего друга, живущего поблизости, чтобы попросить лампу и снова зажечь огонь, дабы родители, когда проснутся, не увидели, что он погас.
Он несколько раз постучал в дверь. Собака на привязи начала лаять, и, наконец, вышел его товарищ, завернутый в простыню.
- Агиас, - сказал он, - что ты здесь делаешь в такой поздний час? Что тебе нужно?
- Я только что вернулся домой, - отвечал Агиас, - и уже собирался войти внутрь, как ветер вдруг потушил наш огонь. Дай мне лампу, чтобы снова зажечь его.
Друг посмотрел на него с сочувствием и одновременно с презрением и произнес:
- Нет, Агиас, прости, но я не могу дать тебе наш огонь. Мой брат был при Фермопилах… помнишь?
Он захлопнул дверь. Ветер подул с еще большей силой, разнося по округе упорный лай собаки. Агиас попятился, споткнулся на пороге, отлетел к стене, которая окружала дом, и долго тихо рыдал, прислонившись к ней.
На следующее утро обнаружили, что он повесился на потолочной балке в собственном доме, разорвав на полосы свой малиновый плащ.
Слухи об ужасной смерти Агиаса распространились по всему городу, достигли они и дома Бритоса. Эту новость принесла его мать.
- Бритос, - заговорила она, - произошло нечто ужасное. Агиас… умер.
- Умер? - эхом откликнулся сын, резко поворачиваясь к ней.
- Да, сын. Он повесился в своем собственном доме прошлой ночью.
Бритос замер на мгновенье, словно пораженный молнией. Он не мог справиться с дрожью, охватившей его тело. Затем он вышел со двора и направился к дому друга. Перед дверью стояла небольшая группа женщин в черном, тихо рыдая. Он вошел в темную комнату; в центре, на погребальном ложе лежало тело его друга, одетое в доспехи, которые его родители старательно привели в порядок, по возможности восстановив, по меньшей мере, часть былых украшений.
Его мать сидела с сухими глазами и лицо, покрытым вуалью, в изголовье, рядом со своим мертвым мальчиком.
Его отец подошел к Бритосу и обнял юношу.
- Бритос, - проговорил он упавшим голосом. - Бритос, для твоего бедного друга похорон не будет, не будут его сопровождать товарищи по оружию и почетный эскорт. Командир вашего отряда сказал мне, что, и почести не будут отдаваться "тем, кто струсил".
Он умолк, снимая край своего плаща в руках.
- Тем, кто струсил… - пробормотал Бритос, словно отвергая эти слова. - Тем, кто струсил!..
Он снова обнял убитого горем старика.
- Для Агиаса будет выполнен похоронный ритуал, - сказал он твердым голосом. И добавил: - И такой, какого заслуживает истинный воин.
Он ушел к себе домой, когда четыре илота стали готовить катафалк для доставки тела на кремацию, для которой уже были готовы ветки скромного погребального костра.
Под изумленном взглядом матери, Бритос достал из сундука парадные доспехи Клеоменидов, те самые, которые были на его отце в дни праздника, когда он появился в Доме Бронзы с царем Клеоменом.
Он тщательно вымылся, причесался, надушил свои длинные волосы, черные как смоль, собрал их в пучок низко на затылке. На ноги он надел чеканные защитные наголенники, надел кирасу, украшенную медными и оловянными орнаментами, затянул пояс, с которого свисал тяжелый спартанский меч. На плечах он застегнул черный плащ пряжкой с огромным желтым янтарем, потом взял большой щит, украшенный изображением дракона, и копье.
- Сын, зачем ты делаешь все это? Куда ты собираешься? - спросила Исмена.
- Командир нашего отряда отказался эскортировать Агиаса на похороны. Он сказал, что Спарта не отдает почестей тем, кто струсил. Поэтому будет справедливо, если трус будет эскортировать труса, сопровождая его к последнему месту успокоения. Я стану хранителем чести Агиаса.
Он надел шлем с тремя гребнями на голову и направился к дому Агиаса, не обращая ни малейшего внимания на насмешки и удивление прохожих. Он всю ночь простоял на часах около тела друга, как статуя бога войны.
Незадолго до рассвета, когда город еще спал, небольшая процессия двинулась по тихим улицам: впереди шли четыре илота с катафалком-носилками, за ними родители Агиаса с покрытой головой, к ним присоединилась небольшая группа родственников. Шествие замыкал Бритос в превосходных парадных доспехах, которые блестели в бледном свете серого рассвета.
Они прошли через центр города. Треноги перед Домом Бронзы почти потухли и лишь слегка дымились. Они повернули к южному входу в город. В великом безмолвии были слышны только далекий лай собак, да крики первых петухов, которые сразу же растворялись в неподвижном воздухе.
Когда они вышли в окрестности города, на дорогу, которая вела в Амиклы, Бритос заметил фигуру человека, одетого в поношенный серый плащ: это был Талос. Бритос жестом пригласил его присоединиться к ним.
- Ты единственный, кого не хватало на похоронах "того, кто струсил", - хрипло сказал он.
Талос присоединился в конец небольшой процессии, которая шествовала по пыльной дороге. Он прошел часть пути, разглядывая убогие носилки, на которых умерший раскачивался из стороны в сторону от неровного шага четырех носильщиков. Затем, неожиданно для всех, Талос достал из своей сумки тростниковую свирель и начал играть на ней.
Музыка, издаваемая простым инструментом, напряженная, вибрирующая, встревожила Бритоса, продолжавшего торжественно идти в медленной похоронной процессии; это был боевой гимн сражения при Фермопилах.
На выбранном месте умершего уложили на погребальный костер, и вскоре пламя уничтожило тело, изнуренное постом и безрассудством.
Таковы были похоронные почести, отданные Агиасу, сыну Антимаха, воину двенадцатой сисситии спартанцу.
ГЛАВА 10
Одинокий гоплит
События, что сопровождали смерть Агиаса, были настоящим ударом для Бритоса. В следующие дни он замкнулся в себе, не разговаривая ни с кем, отказываясь даже есть. Однажды безлунной ночью он покинул дом, решив покончить счеты с жизнью. Он хотел избавить свою мать от того ужасного зрелища, свидетелями которого вынужденно стали родители Агиаса, поэтому он направился к горе Тайгет. Он выждал наступления глубокой ночи, когда все крепко спали, прошел через атриум босиком и вышел во двор.
Мелас, верный пес, подбежал к нему с лаем, но Бритос попытался его успокоить.
- Хороший мальчик, сиди смирно, - шептал он, поглаживая собаку до тех пор, пока та не легла на землю.
Он гладил ее по лоснящейся шерсти, вспоминая тот великолепный день, когда отец подарил ему Меласа. Бритос поднялся на ноги и прошел через двор по тропинке, ведущей в лес, той самой, по которой он столько раз ходил с друзьями, когда был мальчиком.
Он пристально оглядывал лес, блуждая по нему и приходя в ужас от мысли о такой темной смерти, без почестей, без упокоения - смерти, к которой никто и никогда его не подготавливал. Он искал место, где его никогда не найдут, содрогаясь, когда задумывался о своем непогребенном теле, оставленном на растерзание лесному зверью.
Он думал о своей душе, которая будет беспокойно метаться на пороге преисподней. Он думал о своем городе… Спарта потребовала кровь царя Леонида и его отца, которыми пожертвовали точно так же, как приносят жертвы на алтарь. Бессмысленная жертва!.. Его город виноват в агонии царя Клеомена, в ужасающем конце Агиаса, а скоро будет запятнан и его собственной кровью, даже ничего не зная об этом.
Он пришел на поляну на вершине холма, с огромным дуплистым каменным дубом, который был окружен зарослями куманики. Пришло время прекратить все досужие слухи; сделать то, что необходимо.
Бритос вытащил кинжал и приставил его к сердцу. Раздвинув пальцы правой руки, он приготовился нанести удар ладонью…
Но в это мгновенье огромный волосатый кулак опустился ему на голову, как молот, сбивая с ног на землю и лишая сознания.
- Во имя Зевса, Карас, я просил тебя просто оглушить его, а не убивать, - произнес чей-то голос.
- Дело в том, - пробормотал Карас, - что эти юные мальчишки сделаны из другого теста, чем в мои дни.
- Что ты хочешь сказать?
- Лишь только то, что сказал, - ответил голос из глубин густой бороды. - Если бы ты был бы с нами, когда мы сражались на Геллеспонте с фракийцами… Там был спартанский наемный солдат, который потерял свое копье, - и ты знаешь, что он сделал? Он разбивал вражеские щиты кулаком!
- Ты никогда не рассказывал мне, что сражался с фракийцами.
- Я сражался со всеми, - проворчал Карас, поднимая тело Бритоса на свои плечи. - А теперь давай пойдем, пока еще не наступил день.
Они направились к верхнему ручью и к рассвету добрались до лачуги Караса.
- Ну, наконец-то! - пробормотал Карас, положив свою ношу на подстилку из козьих шкур, а затем проворчал: - Он уже начинал давить на меня…
Талос снял плащ с капюшоном, который полностью закрывал его лицо, и уселся.
- Почему бы тебе не дать нам что-нибудь поесть? - спросил он. - Эта полуночная прогулка заставила меня проголодаться.
- Правильно, - отвечал Карас - Но не думаю, что тут найдутся особые разносолы: у меня совершенно не было времени для таких дел.
Он достал ломоть хлеба и медовые соты.
- Тебе посчастливилось, что у меня есть хоть это, - сказал он и положил еду на скамью. - Я нашел мед вчера в дупле того дуба на вершине, которая смотрит на Амиклы. А теперь, - продолжал он, - не расскажешь ли мне, что ты намерен сделать с этим парнем? - спросил он, указывая на Бритоса, который еще не пришел в себя.
- Я хочу, чтобы он жил. Ничего более.
- Ох, - заворчал бородатый гигант, - мы все здесь сошли с ума. Если бы мы допустили, чтобы все шло своим чередом, то к этому моменту было бы на одного спартанца меньше. Но нет, - продолжал он с набитым ртом, - ты заставляешь меня блуждать полночи, следуя за этим глупцом, потом я должен тащить его на своей спине, как мешок с мукой, начиная от огромного каменного дуба, всю дорогу сюда. Я говорю себе: у Талоса должен быть какой-то план, он хочет взять реванш по какой-то причине. Или, возможно, хочет получить хороший выкуп, может быть, передать его персам, как только они появятся здесь… Но нет, нет, господа, он хочет всего лишь спасти ему жизнь!
- Послушай меня, болван, - отвечал Талос. - С этим человеком и его семьей связано что-то такое, с чем я еще не разобрался, поэтому я не хочу, чтобы он умер, понятно?
- Да, конечно, я понял, - проворчал Карас, с трудом проглатывая огромный кусок хлеба. - Больше не стану возражать.
- Хорошо, а сейчас мы должны убедиться, что он спит, и будет спать дальше. Если он проснется, то, скорее всего, он впадет в отчаяние.
Карас поднял свой исполинский кулак.
- Ради Зевса, только не это! Ты же убьешь его.
- Послушай, мальчик, я надеюсь, ты не хочешь, чтобы я взял его на руки и спел колыбельную? Он уже слишком большой для этого, а у меня нет настроения.
- Успокойся, Карас, сейчас не время для шуток. Дай ему что-нибудь вроде зелья, которое точно лишит его чувств. Что это была за штука, которую ты заставлял меня пить после набега криптии? Что-то, что успокаивало боль и приносило сон…
- У меня больше нет этого зелья, - проворчал Карас, доставая из кожаного мешка какой-то порошок и смешивая его с вином и медом.
Талос улыбнулся. Карас заставил юношу, лежавшего в полусознательном состоянии на подстилке, сделать несколько глотков этой жидкой смеси.
- А теперь, слушай внимательно, Карас, потому что я хочу попросить тебя еще об одном одолжении.
- Что на этот раз? Ты хочешь, чтобы я притащил тебе царя Леотихида, связанным и в мешке, а может быть, всех пятерых эфоров?
- Нет, я хочу комплект доспехов.
Карас бросил сердитый взгляд и посмотрел прямо в глаза юноши.
- У тебя есть свои доспехи, если они, действительно, тебе нужны.
- Нет, Карас, не пришло еще время.
- Но тогда о каких доспехах ты говоришь? Я не понимаю.
- Карас, не волнуйся о том, что ты понимаешь, а чего не понимаешь, просто сделай то, что я прошу, если можешь.
- Их нужно украсть, если я не ошибаюсь.
- Ты ничуть не ошибаешься. Ну, так что?
- Я ничего не боюсь. Какие доспехи тебе нужны?
- Совсем не любые. То, чего я хочу, - это доспехи благородного Аристарха. Ты можешь взять их в сундуке, в доме Клеоменидов.
Карас поперхнулся.
- В доме Клеоменидов? Ради Поллукса, не мог бы ты выбрать другое место?
- Я знаю, знаю, Карас, если ты считаешь, что для тебя это невозможно…
- Ох, да будут прокляты все ведьмы в аду!.. Если ты так этого хочешь, я достану их для тебя. Просто совсем не легко избавиться от проклятого пса, который вечно носится туда-сюда во дворе. Я бы лучше встретился с Цербером, чем с этим черным чудовищем.
- Можешь рассчитывать на одного из слуг, он - на нашей стороне.
- Хорошо, - сказал Карас. - Эти доспехи будут у тебя не позднее чем через три дня.