- Проходи! - сказал полицейский и, используя свою уступку в интересах служебного долга, добавил: - И сделай милость, скажи своим бюргерам: у нас, в Женеве, с путешественниками обходятся справедливо!
- Твоя просьба необдуманна! - буркнул деревенский богач, надувшись наподобие тех, кто слишком долго дожидался справедливости. - А теперь за дело! Сыскать палача - задача не из легких.
Свое место рядом с неаполитанцем и вестфальским студентом Никлас Вагнер занял с видом строгого судии, чьи суровые манеры обещают, что суд будет справедлив.
- Снова ты в наших краях, пилигрим! - суховато сказал полицейский очередному представшему перед ним путешественнику.
- Помоги тебе святой Франциск! Может ли быть иначе? Времена года - и те, бывает, заставляют себя ждать; но я приезжаю и уезжаю без опозданий.
- Видно, больная совесть не дает покоя и гонит тебя в Рим! Бородатый паломник, закутанный в лохмотья, усеянные ракушками, являл собой ужаснейшую картину человеческой испорченности. Отвратительное впечатление, производимое лицемером, усилилось, когда он, в ответ на замечание чиновника, громко и дерзко расхохотался:
- Ты, наверное, последователь Кальвина, уважаемый, - иначе ты не говорил бы так. О своих грехах я не тужу. Меня наняли в Германии прихожане, чтобы я, жалкий, принял на себя их тяготы; и навряд ли найдется кто другой, кому можно всецело доверять в подобного рода поручениях. И если ты уже высказал все свои предположения, я покажу тебе документы: там ты найдешь подтверждение моим словам; бумаги у меня в образцовом порядке - сам святой Петр не нашел бы, к чему придраться!
Служитель понял, что перед ним - один из тех откровенных лицемеров (если только можно применить это определение к не скрывающему своих мыслей человеку), что сделали искупление грехов предметом торговли; занятие это было весьма распространено в конце семнадцатого и даже в начале восемнадцатого столетия, да и сейчас вы еще можете встретить в Европе такого пилигрима. С нескрываемым омерзением полицейский вернул паспорт владельцу; и пилигрим, вновь обретя свой документ, присоединился к трем бдительным стражам, хотя никто его о том не просил.
- Не задерживайся! - с отвращением воскликнул чиновник. - Ты назвал нас последователями Кальвина. Женева давно скинула алую мантию; не забывай об этом, когда вновь отправишься паломничать, иначе трость полицейского прогуляется по твоей спине!.. Погоди-ка! Ты кто такой?
- Еретик, обреченный гореть в геенне, если все то, во что верит торговец молитвами, правда, - ответил пассажир, проходя через ворота с неколебимо спокойным видом, способным притупить бдительность даже самого неусыпного стража. Это был хозяин Неттуно; полицейский, взглянув на невозмутимого скитальца по волнам, засомневался, вправе ли он останавливать моряка, поскольку моряки обладали привилегией свободно приезжать в город и покидать его.
- Тебе известны наши правила, - предположил женевец, почти уже решившись пропустить итальянца.
- А то нет! Осел - и тот знает, где тропа делает поворот. Мало тебе, что ли, Никласа Вагнера - известного богача, чью гордыню ты уязвил, заставив его предъявить бумаги? Неужто ты еще и меня собираешься расспрашивать? Поди сюда, Неттуно; ты умный пес, отвечай за обоих. Мы не из тех, кто витает меж небом и землей; нас породили две стихии: и водная и земная!
Итальянец разглагольствовал громко и самоуверенно; речь его предназначалась скорее для толпы, чем для представителя Женевы. Расхохотавшись, путешественник огляделся, ожидая отклика зрителей, которых сочувствовать незнакомцу могла заставить только инстинктивная неприязнь к законности.
- Имя-то у тебя есть?! - воскликнул чиновник, все еще колеблясь.
- Чем я хуже посудины Батиста? У меня и бумаги при себе есть - или ты думаешь, что я иду на барк их искать? Пса моего зовут Неттуно, он прибыл из дальней страны, где собаки плавают не хуже рыб. А мое имя Мазо, хотя злокозненные люди называют меня не иначе, как Маледетто.
Многие в толпе, те, кто понял слова итальянца, расхохотались с безудержным весельем, ибо чернь всегда находит в наглости непреодолимое обаяние. Служитель чувствовал, что смеются именно над ним, хотя и не понимал, по какой причине; итальянского языка он не знал, и значение последнего слова, которое вызвало хохот в толпе, осталось для него скрытым, и все же он рассмеялся, как если бы вполне уяснил себе смысл шутки. Итальянец, пользуясь достигнутым успехом, кивнул чиновнику с добродушной улыбкой, словно старому знакомому. Свистом подозвав пса, он вразвалочку направился к барку и первым поднялся на его борт с достоинством человека, огражденного своими привилегиями от докучливой заботы чиновников. Столь беззастенчивая наглость достигла своей цели, и преступник ушел от правосудия; между тем именно этого странника, примостившегося в одиночестве возле узла со скудными пожитками, давно и упорно разыскивали городские власти.
ГЛАВА II
Помилосердствуйте, прошу,
Мой добрый господин;
Не знал о промахе своем
Сей славный паладин.
Чаттертон
После того как закоренелый преступник столь нагло обманул всеобщую бдительность, трое стражей вкупе с добровольным помощником - пилигримом, рьяно занялись выявлением высшего вершителя законности, дабы он не осквернил своим присутствием разношерстную компанию пассажиров. Едва женевец дозволял очередному путешественнику пройти, как они подвергали трепещущего, недоумевающего беднягу самому неумолимому допросу, угрожая изгнанием при любом пустячном подозрении. Коварный Батист подливал масла в огонь, с притворным пылом побуждая проверяющих сомневаться именно в тех пассажирах, проверка которых могла увенчаться наименьшим успехом. Путешественники один за другим проходили через это суровое испытание, пока наконец невиновность последнего безымянного бродяги не была доказана, и толпа у ворот почти вся растаяла, так что проход оказался свободен. Престарелый аристократ, который был уже представлен читателю, без помехи подошел к воротам вместе с молодой особой и свитой из трех лакеев. Служитель полиции с почтительностью приветствовал старика, который держался спокойно и с достоинством, чем разительно отличался от шумливого и неотесанного сброда, с коим чиновнику только что пришлось иметь дело.
- Я Мельхиор де Вилладинг, житель Берна, - сказал путешественник, неспешно предлагая служителю бумаги, подтверждающие истинность своих слов. - А это моя дочь, мое единственное дитя, - с грустью подчеркнул старик. - Эти молодцы в ливреях - мои верные, преданные слуги. Мы, прибегнув к покровительству святого Бернарда, покидаем наши суровые Альпы ради краев, более благоприятных для тех, кто слаб здоровьем; возможно, ласковое итальянское солнце оживит сей поникший цветок и заставит его весело поднять головку, как некогда бывало в родной усадьбе!
Полицейский чиновник улыбнулся, почтительно отстраняя протянутые ему бумаги, ибо престарелый отец изливал свои чувства столь трогательно, что не мог не пробудить отклика даже в самом зачерствелом сердце.
- Молодость и нежное родительское попечение сделают свое дело, - заметил служитель. - Больная обязательно поправится.
- Да, она слишком молода, чтобы увянуть так рано! - отозвался старик, забыв о бумагах и созерцая увлажнившимся взором бледное, но все еще невыразимо прекрасное лицо своей юной дочери, смотревшей на отца с ответной любовью и благодарностью. - Но ты так и не убедился, что я именно тот, за кого себя выдаю.
- В этом нет необходимости, досточтимый барон; весь город знает о вашем приезде, и я почитаю особым долгом сделать для одного из знатнейших гостей Женевы все, чтобы у него сохранились самые приятные воспоминания о пребывании в нашем городе.
- Женевцы славятся своей учтивостью, - сказал барон де Вилладинг, пряча бумаги в предназначенный для них конверт; к услужливости чиновника он отнесся как человек, привыкший к подобного рода почестям. - Знакомо ли тебе счастье быть отцом?
- Небеса не однажды благословляли меня своей милостью; я забочусь о пропитании одиннадцати душ, не считая тех, кто произвел их на свет.
- Одиннадцать детей! Воистину, воля Господня неисповедима! Моя дочь - последняя надежда нашего рода, единственная наследница титула и владений Вилладингов. Не страдает ли твоя семья от бедности?
- В городе найдутся люди беднее меня; спасибо вам за вашу доброту, господин.
Адельгейда - ибо так звали дочь барона де Вилладинга, - слегка зарозовевшись, подошла поближе к служителю.
- У нашего стола никому не тесно, - сказала она, опуская в руку чиновника золотую монету. - Вот, возьмите для своих детей. - И добавила еле слышно, почти шепотом: - Пусть самый младший из вашей семьи, кто умеет молиться, попросит у Господа за несчастную больную и старика, который боится потерять последнее дитя.
- Благослови тебя Господь, юная госпожа! - сказал растроганный до слез чиновник, которому нечасто приходилось наблюдать подобную силу духа, соединенную с кротостью и набожностью. - Все наше семейство, от молодых до старых, будет неустанно за тебя молиться!
Щеки Адельгейды вновь побледнели, и она тихо проследовала за отцом, неспешно идущим к барку. Эта умилительная сцена смягчила суровость четверых стражей, выстроившихся у ворот. Вдобавок, они не посмели досаждать расспросами такому крупному аристократу, как Мельхиор де Вилладинг. Красота и знатность в сочетании с простодушием и милосердием, которые только что выказала юная девушка, потрясли грубые чувства неаполитанца и его товарищей. Без единого слова они пропустили всех лакеев, и на какое-то время бдительность их была ослаблена. Два или три путешественника свободно проскользнули мимо них, пользуясь счастливым поворотом судьбы.
Следующим к чиновнику подошел молодой воин, кого барон де Вилладинг называл Сигизмундом. Бумаги его были в порядке, и потому никаких заминок не последовало. Однако строгий кордон из четверых засомневался, согласится ли юноша подвергнуться дополнительной проверке, ибо вид у него был довольно недружелюбный. Уважение к силе - или, возможно, менее похвальное чувство - побудило проверяющих воздержаться от расспросов; и только пилигрим, самый дотошный из стражей, осмелился сделать замечание, когда воин успел уже отойти на несколько шагов.
- Эти длань и меч способны укоротить жизнь христианина! - нагло воскликнул бесстыжий торговец церковными злоупотреблениями. - Отчего вы не спросили, кто он такой и чем занимается?
- Вот сам и спросил бы, - ввернул насмешливый Пиппо. - Предаваться скорби - это по твоей части. Я, например, предпочитаю вертеться вокруг оси по своей воле, а не после хорошего тычка; взгляни, какой огромный кулак у этого юного великана!
Бедный студент и бюргер из Берна, очевидно, разделяли мнение неаполитанца, ибо продолжения дискуссии не последовало. Тем временем к воротам уже подошел новый путешественник. В облике его не было ничего, что способно было бы обострить бдительность суеверного трио. Мирный, кроткий на вид, средних лет мужчина спокойно и просто протянул паспорт верному стражу города. Полицейский, изучив документ, бросил быстрый вопрошающий взгляд на его владельца и поспешно вернул паспорт, словно желая поскорее отделаться от путешественника.
- Бумаги в порядке, - сказал он. - Можешь проходить.
- Ну-ка, ну-ка! - воскликнул неаполитанец, для которого буффонада была родной стихией. - Ну-ка, ну-ка! Взгляните на сего кровожадного, свирепого странника! Не это ли наконец Бальтазар?
Как и ожидал выступавший, публика вознаградила его смехом; приободрившись, наглый шут продолжал:
- Тебе, друг, известны наши обязанности; покажи-ка нам свои руки! Не обагрены ли они кровью?
Путешественник остановился в замешательстве; это был человек, склонный к уединенной, мирной жизни; и только дорожное приключение могло свести его лицом к лицу с жестоким фигляром. Однако он простодушно протянул руки вверх ладонями, что повергло всех стражей в бурное веселье.
- Это ничего не значит: щелок, зола и слезы жертв способны смыть кровь даже с пальцев Бальтазара. Мы проверим, не запятнана ли твоя душа, парень, прежде чем позволить тебе присоединиться к добропорядочной компании.
- Отчего вы не остановили вон того юного воина? - спросил странник, и глаза его загорелись гневом, ибо даже кротость пытается противостоять грубому, незаслуженному насилию; оскорбленный людьми черствыми и беспринципными, он весь дрожал от возмущения. - Его вы не осмелились расспрашивать!
- Во имя святого Дженнаро! Это все равно что остановить текущую лаву. Попробовал бы сам его расспросить! Этот юный воин - честный крушитель черепов, и мне будет лестно путешествовать в одной с ним компании; не сомневаюсь, около дюжины святых ежечасно приносят за него свои молитвы. Тот же, кого мы ищем, отринут всеми: добрыми и злыми, небесами и землей; и даже в жарком обиталище, куда его со временем поместят, он пребудет отверженным.
- Палач - вершитель закона.
- Что такое закон, дружище? Но иди себе свободно: с твоей стороны нашим головам не грозит опасность. Иди - и молись неустанно, чтобы Господь избавил тебя от секиры Бальтазара.
В лице странника что-то дрогнуло, как если бы он хотел ответить неаполитанцу; но, передумав, он прошел вперед и тут же исчез в толпе пассажиров на палубе. Следующим был монах из монастыря Святого Бернарда. Служитель давно знал и монаха-августинца, и его пса и потому не стал задавать вопросов о роде занятий и цели путешествия.
- Мы спасаем жизнь людям, а не отнимаем ее, - сказал монах, переходя от охранника порядка по должности к тем, в чьем праве на проверку отъезжающих можно было усомниться. - Мы живем среди снегов, где христиане умирают, утешенные Церковью.
- Честь и слава тебе и твоим трудам, святой августинец! - сказал неаполитанский жонглер, который, хоть и был нагл и дерзок, все же испытывал бессознательное уважение к тем, кто отрекается от себя ради блага ближних, - чувство, присущее всякому, даже самому развратному человеку. - Проходи вместе со своим псом; наши добрые пожелания вам обоим!
Перед воротами уже никого не осталось; и несколько наиболее предубежденных путешественников, наскоро посовещавшись, пришли к естественному выводу, что гнусный палач, испугавшись их протестующих выступлений, потихоньку ускользнул, и пассажиры, таким образом, счастливо избавились от его присутствия. Желанную весть встретили радостными восклицаниями, и все поспешили на барк, ибо Батист громко и настойчиво заявил, что, поскольку причина задержки устранена, откладывать отплытие нельзя ни на минуту.
- О чем вы только думаете, люди! - с хорошо разыгранным возмущением заявил Батист. - Разве леманские ветра похожи на одетых в ливреи лакеев, чтобы, послушно вашим прихотям, дуть, когда бы вы ни пожелали, то с запада, то с востока ради удобства путешествия! Берите пример с благородного Мельхиора де Вилладинга, который, давно уже заняв свое место на палубе, молится, как вы видите, всем святым, чтобы этот свежий западный ветер не прекратил дуть, в наказание за нашу беспечность.
- Вон там еще идут путешественники, торопятся попасть на барк! - вмешался коварный итальянец. - Поскорей отдавай швартовы, капитан Батист, а не то мы тут надолго застрянем.
Капитан тут же поспешил к шлюзу - разузнать, что может принести ему этот новый поворот событий.
Двое путешественников в пропыленном дорожном платье, сопровождаемые слугой и носильщиком, который пошатывался под тяжестью груза, спешили к воротам, как будто чувствовали, что из-за малейшего промедления могут остаться на берегу. Главным из них, по всей видимости, был немолодой путешественник, которому спутники подчинялись не из-за боязни физического воздействия, но из уважения. Через одну руку у путешественника был перекинут плащ, а в другой он нес рапиру, необходимую принадлежность аристократического сословия в те времена.
- Вы опаздываете на последний барк, отплывающий к пределам Аббатства виноградарей, синьоры, - заявил женевец, сразу же распознавший, из какой страны прибыли путешественники. - Судя по вашей спешке, вы намереваетесь попасть на празднество.
- Да, именно таково наше намерение, - признался старший из путешественников. - И, как ты верно заметил, мы действительно опаздываем. Внезапные сборы и дурные дороги явились тому причиной, но, к счастью, мы успели добраться сюда до отплытия; взгляни же скорей на наши бумаги и дай пройти.
Полицейский с надлежащей тщательностью с обеих сторон изучил документ, который, по-видимому, не был в полном порядке, ибо на лице служителя отобразилось сожаление.
- Синьор, ваш документ годен для Савойии Ниццы, но в нем отсутствует подпись женевских властей.