- Их благопристойная, приличествующая случаю поза в самом деле наводит на такую мысль! Случалось ли тебе замечать, чтобы Уберто вел себя подобным образом? - обратился августинец к одному из служителей монастыря, потому что там всегда внимательно и заинтересованно наблюдали за поведением собак.
- Мне сказали, что с того времени, как я в последний раз спускался, в склеп положили нового покойника, - заметил Пьер, который осторожно придерживал мула, чтобы Адельгейде было удобнее взобраться в седло. - Мастифф чует мертвых. Поэтому он, слава тебе, Господи, и свернул этой ночью в Прибежище.
Проводник произнес это с безразличием человека привычного: обычай оставлять тела непогребенными ничуть его не волновал, однако те, кто явился из монастыря, повели себя иначе.
- После тебя никто не спускался, а кто поднимался, все живы-здоровы, уцелели в бурю и теперь отдыхают в монастыре.
- Что за чушь ты плетешь, Анри! В склепе стало одним покойником больше. Их видела эта дама и насчитала четыре; а в тот день, о котором ты говоришь, я сопровождал в Аосту одного пьемонтского дворянина и показывал ему тела: их было три.
- О, как скоро и как внезапно! Это он!
- О ком ты говоришь, дорогая? - воскликнула удивленная - а также и устрашенная - Адельгейда, решив, что слабые нервы бедной девушки не выдержали страшной картины. - Это путешественник, погибший, по несчастью, в ту самую бурю, которую мы, милостью Провидения, сумели пережить. Не нужно так пугаться: зрелище, конечно, ужасное, но все мы в свое время будем выглядеть не лучше, чем он.
Адельгейда была встревожена крайним волнением подруги, но чем оно было вызвано - не могла себе представить; между тем руки Кристины бессильно упали, голос замер, и она лишилась чувств. Сигизмунд подоспел к сестре одним из первых; обычные средства быстро привели ее в себя. Для оказания помощи Кристину отнесли к скале поодаль, где из лиц противоположного пола с ней рядом был только брат. Сигизмунд, однако, тут же отошел, потому что заметил в небольшой толпе, собравшейся у склепа, какую-то сумятицу и поспешил туда. Вернулся он медленным шагом, с лицом задумчивым и опечаленным.
- У нашей бедняжки Кристины чересчур напряжены нервы; ее волнует все, что ни встретится в дороге, - проговорила Адельгейда, после того как объявила, что Кристина очнулась. - Прежде вы подобное за ней замечали?
- До недавнего позора моя безвинно оскорбленная сестра была счастлива и безмятежна, как ангел. Но разве печальное известие до вас еще не дошло?
Во взгляде Адельгейды выразилось удивление.
- В погибшем узнали того, кто недавно намеревался сделаться супругом и покровителем моей сестры, а раны на его голове почти несомненно указывают, что он был убит.
Обморок Кристины не нуждался в дальнейших объяснениях.
- Убит! - еле слышно повторила Адельгейда.
- Эта страшная правда ясна как божий день. Ваш отец с товарищами ищут теперь улики, которые, быть может, окажутся полезны при поисках убийцы.
- Сигизмунд?
- Да, Адельгейда?
- Ты ведь был зол на этого несчастного?
- Не буду отрицать. Что же мне, брату Кристины, еще оставалось?
- Но теперь… теперь, когда его постигла такая страшная участь?
- Я от всего сердца его прощаю. Встреть я его в Италии, а я знал, что он туда собирается… Но это глупость.
- Еще какая, Сигизмунд.
- Я больше не держу на него зла. Мне всегда думалось, что он недостоин Кристины, которая привязалась к нему, по простоте душевной, в ответ на его фальшивые знаки внимания. Но такого жестокого и внезапного конца я ему никогда не желал. Да смилуется над ним Господь Бог, а я его прощаю.
Вслед за этими словами Адельгейда с праведным удовлетворением пожала протянутую ей Сигизмундом руку. Затем они разошлись в разные стороны: Сигизмунд присоединился к группе, собравшейся вокруг покойника, а Адельгейда вернулась к Кристине. К юноше, однако, подошел синьор Гримальди с настойчивым предложением немедленно сопроводить женщин в монастырь, куда, по его словам, отправятся и прочие путешественники, как только исполнят свой печальный долг. Сигизмунд не жаждал принять участие в обряде, а кроме того, подумал, что, покинув это место, его сестра избежит многих горестных переживаний, и потому охотно согласился. Отбывающие тут же начали готовиться в дорогу.
Повинуясь брату, Кристина спокойно, без возражений, села в седло, но смертельная бледность и застывший взгляд говорили о тяжелом ударе, который она перенесла. За весь путь к монастырю она не вымолвила ни слова, и, поскольку окружающие сочувствовали ее горю, маленькая кавалькада продвигалась в таком печальном и мрачном молчании, словно бы везла с собой тело убитого. Через час они достигли монастыря, где давно и страстно мечтали очутиться.
Пока женщин отправляли в дорогу, совсем иная сцена разыгрывалась у строений, удачно названных ранее домом живых и домом мертвых. Поскольку в горах, где располагалось обиталище августинцев, на несколько лиг вокруг не имелось другого жилья и поскольку летом через перевал проходило немало народу, монахи брали на себя, можно сказать, судебно-административные функции, особенно когда требовалось немедленно навести порядок или осуществить формальности, не терпящие отлагательства до прибытия на место полномочных представителей власти. Поэтому, как только стало понятно, что речь идет о преступлении, добрейший ключник принялся за тщательное выяснение всех обстоятельств, какие можно было в данном случае достоверно установить.
Труп был быстро опознан как тело Жака Коли - некрупного, но все же довольно состоятельного собственника из кантона Во. Это засвидетельствовали не только путешественники, но и погонщик, которого Жак Коли просил оставить для него в Аосте мула. Кроме того, был еще и Пьер, видевший Жака в Мартиньи, при подготовке к путешествию через перевал. Мула нигде не было, осталось только несколько кучек вокруг здания - впрочем, тут же топтались его собратья, ожидавшие седоков. Каким образом несчастный Жак Коли лишился жизни, было совершенно очевидно. На теле имелось несколько ран, а в спине торчал нож - обычный, какие были распространены среди путешествующих, - что исключало всякую возможность самоубийства. На платье также наблюдались следы борьбы: оно было порвано и испачкано, однако ничто не пропало. В карманах нашли золото - и хотя его было немного, это заставило усомниться в первоначальном предположении, что несчастный был ограблен.
- Ну и ну, - заметил добрейший ключник, обнаружив последнее обстоятельство, - презренный металл, из-за которого погибло столько душ, уцелел, а христианская кровь пролилась! Не иначе как речь идет не о корысти, а о мщении. Посмотрим, не найдется ли каких-нибудь улик на месте трагедии.
Поиски ни к чему не привели. Вокруг не было ничего, кроме ржаво-коричневых скал и их обломков, так что здесь могла бы пройти, без единого следа, целая армия. Пятна крови нашлись только там, где было обнаружено тело. Внутри домика не сохранилось никаких явных свидетельств кровавой сцены, разыгравшейся в его стенах. Правда, кости тех, кто умер задолго до происшествия, валялись на камнях поломанные и разбросанные, но поскольку в склеп часто заглядывали любопытные и временами обращались с бренными останками по своему усмотрению, то ничего нового или необычного в их теперешнем состоянии не было.
Внутри дома мертвых было сумрачно, благодаря чему он соответствовал - хотя бы отчасти - своему торжественному предназначению. Заканчивая расследование, монах и двое дворян (немало занятых случившимся) стояли у окна и глядели на печальную, но поучительную картину внутри. Одного из тел касались лучи утреннего солнца - и оно, соответственно, было более других доступно взгляду: впрочем, эта темная высохшая мумия представляла собой лишь слабое подобие прежнего человеческого существа. Как и прочие трупы, еще не разложившиеся до костей, этот помещался у стены в сидячей позе, со склоненной вперед головой. Благодаря последнему обстоятельству свет падал прямо на черное сморщенное лицо мертвеца. С леденящим кровь оскалом, с чертами, тронутыми разложением, оно являло собой страшное, но одновременно и благотворное напоминание об общей участи всех смертных.
- Это тело несчастного виноградаря, - заметил монах, в то время как его не столь привычные к подобным зрелищам спутники отшатнулись. - По легкомыслию он заснул на голой скале, и этот сон оказался последним. По его душе отслужено немало месс, но то, что осталось от бренной оболочки, по-прежнему никому не нужно… Но что это? Пьер, ты был здесь недавно: сколько покойников ты видел в последний раз?
- Трех, досточтимый отец, а дамы говорили о четырех. Я искал четвертого, когда заходил внутрь, но, кроме злосчастного Жака Коли, новеньких там не было.
- Поди сюда и скажи, не кажется ли тебе, что в дальнем углу их двое - там, куда положили, из уважения к его профессии, твоего старого товарища-проводника. По крайней мере, поза у него не та, что прежде.
Пьер приблизился и, почтительно сняв шляпу, наклонился внутрь, стараясь заслонить спиной свет, мешающий смотреть.
- И вправду двое! - воскликнул он, удивленно отступая. - Когда мы туда заходили, я этого не заметил.
- Нужно узнать, что там такое! Быть может, одним преступлением дело не ограничилось!
Монастырские служители и Пьер, за долгие годы близко познакомившийся с братией, вновь вошли в дом, а остальные нетерпеливо ждали снаружи. Когда из дома донесся крик, они приготовились снова узнать что-то ужасное, но тут появился Пьер со своими спутниками, таща за собой не труп, а живого человека. Как только последнего вывели на свет, все, видевшие ранее Бальтазара, узнали его робкие, исполненные покорства манеры и беспокойный, недоверчивый взгляд.
Наблюдатели, вначале удивленные, тут же преисполнились самых мрачных подозрений. Все - и барон, и двое генуэзцев, и монах - были свидетелями сцены на большой площади в Веве. Личность палача была им хорошо известна и раньше при плавании по озеру, поэтому все малейшие сомнения должны были рассеяться. Сопоставив же появление Бальтазара со случившимся ночью, все почти что уверились, что ключ к разгадке найден.
Не будем останавливаться на подробностях допроса. Он был недолгим, велся в сухом тоне и скорее ради проформы, чем с целью устранить какие-либо сомнения. Когда необходимые расспросы подошли к концу, оба дворянина вскочили в седла. Отец Ксавье возглавил процессию, которая двинулась к вершине перевала, ведя Бальтазара в качестве арестованного, а тело Жака Коли по-прежнему лежало там, где иссохли ранее столь многие человеческие останки и где ему суждено было найти последнее упокоение, если только не объявятся желающие его оттуда забрать. Путь от Прибежища до вершины Сен-Бернарского перевала представляет больше неудобств, нежели все прочие отрезки дороги. Вскоре показались монастырские строения; нависая над северным краем ущелья, это высеченное в камне, незамысловатое жилье мало отличалось от угрюмых красно-коричневых скал, придававших местности столь дикий и жуткий вид. Чтобы облегчить последний, самый крутой подъем, в склоне было выбито подобие ступеней, по которым, тяжко вздыхая, еле-еле поднимались мулы. Одолев крутизну, путники достигли самой высокой точки перевала. Еще через минуту они очутились у дверей монастыря.
ГЛАВА XXV
- Не окажись ты рядом,
С печатью, нанесенною природой,
И не подвигни на позорный шаг -
Убийство не пришло бы мне на ум.
Шекспир
Сигизмунд со своими спутниками прибыл в монастырскую гостиницу на час с лишним раньше прочих путешественников. Они были встречены с тем же гостеприимством, какое прославленный монастырь оказывал тогда всем прибывающим. Монахи бывали рады даже любопытствующим или простонародью, но все же, привыкнув обихаживать низкорожденных и невежественных гостей, всегда радовались случаю нарушить монотонность своего уединенного существования беседой с представителями высшего сословия. Добрейший ключник приготовил особый прием, ибо чины и звания приносят их обладателям немало преимуществ не только внизу, на равнине, но даже и в горной глуши на перевале Сен-Бернар. Всем гостям была выказана истинно христианская благорасположенность, но в отношении наследницы Вилладингов - фамилии известной и уважаемой повсюду от Альп до Юры, empressement и почтение выходили за пределы обычного, скрывая за собой некую тайную мысль. Яснее приветственных слов они говорили, что отшельников-августинцев отнюдь не удручает необходимость распахнуть двери своей унылой обители для прекрасной представительницы столь знатного рода.
Сигизмунд, однако, всего этого не замечал. Его ум был целиком занят сегодняшними утренними событиями и не воспринимал ничего другого. Юноша прежде всего поручил Адельгейду и свою сестру заботам служанки, а затем вышел на воздух, чтобы подождать остальных путешественников.
Как уже упоминалось ранее, древний монастырь Святого Бернарда был основан в ранние века христианской эры. Он стоит на самом краю крутого подъема, последнего на пути к Седловине. Высокое строение, узкое, но длинное, неуютное с виду, возведено из местного красно-коричневого камня; фронтон здания обращен к Вале, а фасад вытянут вдоль тесного ущелья, в котором оно помещается. Прямо перед главной дверью встает кривой бугор, через который следует тропа, ведущая в Италию. Именно это место является высочайшей точкой перевала, а само здание - самым высокогорным обиталищем в Европе. Ширина ущелья здесь составляет около ста ярдов, а по обоим его краям возвышаются, на тысячу с лишним футов, беспорядочные кучи красноватых камней. Они, однако, кажутся карликовыми в сравнении с другими грудами, из которых несколько, напротив монастыря, достигают высоты вечных снегов. Отсюда тропа идет под гору. Когда подтаивают сугробы перед монастырем (а они не сходят даже в самые жаркие летние дни), вода течет частью в долину Роны, а частью на земли Пьемонта, и лишь после долгого извилистого пути по французским и итальянским равнинам вливается в общий бассейн - Средиземное море. Покинув монастырь, тропа пробегает у подножия скал, оставляя с левой стороны небольшое прозрачное озеро, которое почти полностью занимает дно ущелья. Затем, на другом краю Седловины, она теряется среди рядов остроконечных камней. В этом месте находят сток излишки озерной воды: небольшим проворным ручейком они струятся, журча, по солнечной стороне Альп. Итальянскую границу тропа пересекает у берега озера, на расстоянии мушкетного выстрела от обиталища августинцев, вблизи того места, где римляне воздвигли в свое время храм в честь Юпитера Громовержца. Все вышеописанное открылось взору Сигизмунда, когда он покинул монастырь в намерении подождать на воздухе, пока прибудут остальные путники. Солнце пока еще не приблизилось к зениту, хотя до стен монастыря, расположенного высоко в горах, его лучи добрались уже час назад. От монастырского служителя Сигизмунд узнал, что рядовые путешественники (каких в теплое время нередко набирается в монастырских спальнях не одна сотня) сейчас утоляют голод в трапезной для простолюдинов, и решил держаться от них подальше, чтобы избежать праздных расспросов, которые последуют за известием о том, что случилось внизу. Перед зданием монастыря один из братьев ласкал собак - четырех или пятерых гигантских мастиффов, которые прыгали вокруг него с глухим лаем, в то время как старина Уберто расхаживал меж ними степенно и важно, как и подобало в его годы. Заметив гостя, августинец покинул собак и приветствовал его, подняв свой головной убор, похожий на восточный. На открытую улыбку монаха, такого же молодого, как он сам, Сигизмунд ответил тем же. Подобного случая он и желал, чтобы завязать дружественную беседу, и юноши стали прогуливаться вместе по берегу озера, по тропе, ведущей через Седловину.
- Вы еще столь молоды, брат, - заметил воин, когда между беседующими установилась известная доверительность. - Видно, к своим человеколюбивым трудам вы приступили недавно и провели здесь одну-две зимы, не больше?
- Нынешняя будет восьмой. Сперва я был послушником, потом монахом. К здешней жизни приучаются с малых лет, но даже длительная привычка не спасает легкие, если год за годом подвергать их действию местного разреженного воздуха и морозов. При любой возможности мы спускаемся в Мартиньи, чтобы побыть в более пригодной для человека атмосфере. А ты, наверное, попал прошлой ночью там, внизу, в ужасную бурю?
- Ужаснейшую. Остается благодарить Бога, что все позади, мы уцелели и можем пользоваться вашим гостеприимством. А кроме нас, был в горах еще кто-нибудь? Много народу направлялось в Италию или из Италии?
- Лишь те, кто завтракает сейчас в общей трапезной, а из Аосты - никого. Для путешественников сезон уже закончился. В этот месяц у нас бывают только те, кого гонит нужда и у кого есть особые причины не считаться с плохой погодой. Летом же сюда прибывает порой до тысячи человек.
- Те, кого вы принимаете, достопочтенный брат, должны быть очень вам благодарны: ведь эти края, судя по всему, изобилием не отличаются.
Сигизмунд с монахом оглядели обширные нагромождения нагих иззубренных скал и, встретившись глазами, усмехнулись.
- Природа здесь не родит совсем ничего, - отвечал августинец. - Далее горючее для отопления приходится привозить на мулах издалека, а ты согласишься, конечно, что оно здесь всего нужней. К счастью, у нас есть остатки прежних богатых пожертвований, а кроме того…
Молодой монах умолк в нерешительности.
- Вы собирались сказать, отец, что посетители, которым под силу отблагодарить монастырь, вспоминают иной раз о нуждах тех, кто, встречая такой же радушный прием, не может выказать свои почтительные чувства по скудости средств.
Августинец склонил голову и, чтобы перевести разговор на другую тему, указал, где проходит итальянская граница и где находился древний храм. Тут их внимание привлекло какое-то животное, пробиравшееся среди камней.
- Не серна ли там? - вскричал Сигизмунд, чья кровь быстрее побежала в жилах под действием охотничьего азарта. - Жаль, что у меня нет оружия!
- Это собака, но не местная. Монастырские мастиффы отказали бедному зверю в гостеприимстве, и он вынужден ожидать своего хозяина в отдалении, в то время как тот, надо полагать, находится с прочими в трапезной. Смотрите, они идут: это их шаги выманили осторожного пса из укрытия.
В самом деле, Сигизмунд увидел, что группа из трех пешеходов, покинув монастырь, направляется по тропе к итальянской границе. Внезапное и мучительное подозрение пришло ему на ум. Собакой, изгнанной, как предположил монах, мастиффами и нашедшей убежище в скалах, был Неттуно, а одним из путников, которые шли навстречу, - его хозяин. Сигизмунд узнал его фигуру и походку.