- Я нашел их в собственном сердце. Оно мой священный храм, и я не вхожу туда без благоговейного трепета перед всемогущим Создателем. Когда я появился на свет, над кровом моего отца нависали тучи, и потому мне приходилось держаться поодаль от людей; однако одиночество заставило меня пристальней вглядеться в собственную натуру, которая, надеюсь, не стала хуже от изучения. Я знаю, что являюсь недостойным грешником, много хуже других людей, если верить тому, что они о себе говорят.
Слова герра Мюллера, сказанные им негромко и искренне, пробудили всеобщее любопытство. Собеседники могли бы принять его за одного из тех восторженных мечтателей, которые возбуждают себя, занимаясь притворным самобичеванием, если бы не задумчивый и кроткий вид странника, производящий на всех самое благоприятное впечатление. Его постоянная самоуглубленность и готовность уступить свидетельствовали о том, что он привык размышлять более над своими, нежели над чужими поступками, и старается исправить только себя.
- Не всякий из нас может иметь то лестное мнение о себе, на которое ссылается господин Мюллер, - утешающе заметил генуэзец, причем на лицо его набежала едва приметная тень, - да и вряд ли вообще найдется человек, чья совесть совершенно спокойна. Если ты способен утешиться тем, что другие не менее несчастливы, знай: мне также пришлось немало страдать, хотя жизнь моя складывалась так, что иные считали меня счастливцем и даже завидовали мне.
- Я был бы низок, если бы искал себе утешение в чужом несчастье! Я не жалуюсь, синьор, хотя моя жизнь не была мне в радость; трудно быть счастливым, когда все кругом порицают вас. И все же я страдаю, но не ропщу.
- Что за одинокая душа! - шепнула Адельгейда юному Сигизмунду: оба, с глубочайшей сосредоточенностью, внимали тихой, но впечатляющей речи герра Мюллера. Юноша ничего не ответил, и его прелестная спутница с удивлением заметила, что он, бледный необычайно, с усилием улыбнулся в ответ на ее слова.
- Люди осуждают обычно тех, сын мой, - вмешался монах, - кто уклоняется от своих обязанностей. Последние могут быть не вполне достойны, и все же общественное мнение никогда не порицает невинности, даже в самом широком смысле этого слова, если на то нет оснований.
Герр Мюллер внимательно взглянул на августинца и готов был уже ответить, но, повинуясь некоему внутреннему побуждению, сдержался и кивнул в знак согласия. В то же самое время странная, мучительная улыбка появилась на его лице.
- Верно ты говоришь, добрейший каноник, - простодушно подтвердил барон. - Мы только и делаем, что ссоримся со всеми; а при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что причина наших горестей - в нас самих.
- А воля Провидения, отец! - воскликнула Адельгейда, слишком горячо для покорной и нежной дочери, каковой она обычно себя обнаруживала. - Разве способны мы вернуть к жизни умерших или удержать тех, кого Господу угодно отнять у нас?
- Ты права, дочка! Этой истины твой престарелый отец не может отрицать…
Слова барона вызвали неловкое молчание собеседников; герр Мюллер переводил взгляд с одного лица на другое, как если бы искал человека, на которого он мог бы положиться. Наконец он обратил взгляд на береговые холмы, созданные Творцом столь причудливыми, и, казалось, растворился в их задумчивости.
- Душа его искалечена опрометчивыми поступками юности, - тихо заметил синьор Гримальди. - И потому его раскаяние неотделимо от самоотречения. Не знаю, чего он заслуживает более - зависти или жалости? Покорность судьбе, судя по всему, не избавила его от страданий.
- Он не похож на лгуна или шарлатана, - ответил барон. - Если он и в самом деле Мюллер из Эмменталя или Энтлебуха, мне должна быть известна его история. Все они богатые бюргеры с честным именем. Правда, во времена моей молодости один из них навлек на себя неудовольствие городского совета тем, что утаивал доходы, не желая платить налогов; но потом он внес в городскую казну достаточно солидную сумму, и дело было позабыто. В нашем кантоне, герр Мюллер, редко встретишь человека, который не является ни сторонником Рима, ни последователем Кальвина.
- Немного, господин, найдется людей в том же положении, что и я. Ни Рим, ни Кальвин не удовлетворят меня, ибо я нуждаюсь в Господе.
- Ты, наверное, убил человека?
Странник кивнул, и лицо его, под наплывом собственных мыслей, приняло зловещее выражение. Барону де Вилладишу оно настолько не понравилось, что старый аристократ в замешательстве отвел глаза. Герр Мюллер несколько раз взглянул в сторону носовой части барка, как если бы ему необходимо было что-то сообщить, но он затрудняется это сделать по некой немаловажной причине. Наконец он признался - спокойно и не стыдясь, как человек, понимающий важность своих слов, хотя говорить старался как можно тише:
- Я Бальтазар, из одного с вами кантона, господин барон; и я прошу вашей защиты на случай, если те непокорливые души, что сейчас собрались на полубаке, узнают истину. У меня кровь в жилах стыла от ужаса, когда я слышал их страшные угрозы и ругательства. Если бы не страх, я не выдал бы своей тайны, ибо - Бог свидетель! - я не горжусь своим ремеслом.
Наблюдая всеобщее удивление, смешанное с явной брезгливостью, синьор Гримальди попросил объясниться.
- Имя твое ничего мне не говорит, герр Мюллер или герр Бальтазар, если так угодно, - заявил генуэзец, оглядываясь на своих друзей. - В нем кроется некая тайна, которая должна быть мне растолкована.
- Синьор, я бернский палач.
Синьор Гримальди, несмотря на длительную привычку обуздывать слишком сильные чувства, присущую классу аристократов, не мог скрыть неожиданного изумления, ибо и он не был чужд общечеловеческих предрассудков.
- Ну и повезло же нам с соседом, Мельхиор!.. - отрывисто заметил он, бесцеремонно отвернувшись от странника, чью кротость он теперь почитал напускной, ибо немногие способны доискиваться истинных мотивов поведения тех, кто осужден в глазах света. - Сколько прекрасных и полезных сентенций было нами высказано по столь недостойному поводу!
Друг его, однако, не был столь неприятно поражен, когда услышал истинное имя странника. Барона необыкновенно смущало то, что странник изъясняется загадками, и теперь, когда все так быстро открылось, де Вилладинг испытал серьезное облегчение.
- Под вымышленным именем ты намереваешься скрыться ото всех! Я хорошо знаю Мюллеров из Эмменталя и потому тщетно пытался соотнести рассказ этого доброго человека с каким-либо представителем их семейства. Но теперь мне все стало ясно; конечно же, у Бальтазара нет оснований гордиться тем, что судьба предназначила для их рода занятие палачей.
- Это наследственная должность? - живо поинтересовался генуэзец.
- Именно так. Ты ведь знаешь, что у нас в Берне чтут старинные обычаи. Тот, кто рожден бюргером, до конца своих дней пользуется наследственными привилегиями, а тот, кто не обладает ими от рождения, обязан заслужить либо купить их. Наши устои - подражание природе, которая оставляет человека таким, каким она его создала, причем порядок и гармония в обществе зиждутся на древних, четко очерченных законах, что является и мудрым и необходимым. Кто рожден сильным, тот и пребудет сильным; тому же, кто рождается слабым, приходится довольствоваться своей слабостью.
Похоже было, что синьор Гримальди испытывает раскаяние.
- Значит, ремесло палача перешло к тебе по наследству? - спросил он у Бальтазара.
- Да, синьор; иначе моя рука никогда бы не поднялась на убийство. Это довольно тяжкая должность, несмотря на то что она предписана и освящена законом; да будет проклят этот закон!
- Предки твои находили свою должность почетной!
- А нам приходится страдать по причине их заблуждений; что касается нашей семьи, синьор, дети воистину призваны рассчитываться за грехи отцов вплоть до самых младших поколений!
Лицо генуэзца посветлело, и он заговорил с обычной учтивостью:
- Да, здесь была допущена некая несправедливость, иначе ты не находился бы сейчас в столь плачевном положении. В случае действительной опасности обращайся к нам за помощью без колебаний. Законы следует уважать, но хотелось бы, чтобы они не были так жестоки. Природа наделила тебя недостатками, как и любого из нас; жаль, что ее труды настолько несовершенны.
- Я не жалуюсь на всеобщее презрение, к которому уже привык, но опасаюсь ярости невежественных и суеверных людей, которые воображают, что мое присутствие может навлечь на барк проклятие.
Существуют обстоятельства, которые гораздо более поучительны, нежели тысячи вдохновенных и громогласных проповедей, поскольку факты, в их обнаженной простоте, гораздо более красноречивы, чем слова. Именно такое впечатление произвела неожиданная, кроткая просьба Бальтазара. Любой из компании аристократов отнесся бы к этому человеку совсем иначе, встреть он его в иной, возможно, более заурядной, обстановке. Но сейчас все были возмущены насилием, которое сделало его жизнь столь плачевной, а добрейший Мельхиор де Вилладинг недоумевал, как подобная несправедливость могла свершиться под сенью бернских законов.
ГЛАВА VI
Я словно видел кораблей обломки,
Белеющие кости моряков,
Златые слитки, якори большие,
Отборный жемчуг, груды самоцветов,
Разбросанные по морскому дну.
"Ричард III"
Свет сумерек сделался теперь едва заметен, и над озером быстро сгущалась тьма. Фигура Мазо, который все еще расхаживал по своей площадке, отчетливо вырисовывалась на фоне слабо светлеющего неба, но на обоих берегах ничего уже нельзя было различить: мелкие предметы совершенно слились с бесформенным, огромным нагромождением гор. То здесь, то там проглядывала звездочка, хотя почти весь небосвод над горными вершинами был затянут облаками. Полоса тусклого, неестественного света виднелась там, где вдоль Роны простирались луга, а также неподалеку от вершины Монблана, который, невидимый с этой части озера, располагался под прикрытием Савойских Альп - монарх над вершинами, укрывшийся в крепости из скал и ледяных глыб.
Из-за перемены впечатлений, которую принес с собой поздний час, а также неприятного осадка, оставшегося после краткой беседы с Бальтазаром, всем захотелось, чтобы плавание, уже прискучившее, поскорее завершилось. Все, что недавно наполняло душу чистейшим восторгом, померкло и сделалось угрожающим; и самая величественность, с какой природа смешала воедино все свои стихии, внушала чувство неуверенности и тревоги. Волшебные, мягко очерченные природные арабески, которые недавно вызывали у всех такой восторг, превратились в сумрачные скалы, нависшие над беспомощным барком, как предостережение о чудовищной и незыблемой мощи, способной в час, когда бушуют стихии, сокрушить любого дерзкого противника.
Компания на корме барка с затаенной тревогой наблюдала за переменами, которые могли расцениваться как предзнаменования, хотя беззаботный смех, грубые шутки и возгласы, доносившиеся с носовой части судна, с очевидностью доказывали, что большинство пассажиров продолжало веселиться с безоглядной беспечностью, присущей людям грубых нравов. Впрочем, один из зрителей украдкой отделился от толпы и устроился на груде тюков, предпочитая размышление в одиночестве бурному веселью толпы. Это был вестфальский студент, который, устав от увеселений, слишком примитивных для его вкуса, и пораженный величественным видом озера и гор, тихо отошел в сторону, чтобы поразмышлять об оставленном доме и дорогих его сердцу существах; он был охвачен волнением, столь свойственным болезненным натурам, воспитанным на утонченной метафизической философии. Мазо, который по-прежнему расхаживал по своей площадке, поглядывая то на небеса над Монбланом, то на неподвижно застывший барк, остановился, едва только студент расположился неподалеку от него, и улыбнулся, видя, как пристально и задумчиво созерцает молодой человек проглянувшую в небе звезду.
- Не астроном ли ты, что смотришь так пристально на далекий сияющий мир? - спросил Маледетто, испытывая чувство того превосходства, которое моряк обнаруживает по отношению к сухопутному человеку, всегда готовому признать свою беспомощность перед чуждой ему, опасной стихией. - Только астролог может испытывать столь углубленный интерес к небесным светилам.
- В этот час я и моя возлюбленная условились соединяться душой при помощи этой звезды.
- Я слышал о таком способе беседовать. Видишь ли ты что-нибудь, когда смотришь на эту звезду?
- Мой взгляд сливается со взором девушки, которая сейчас также смотрит на эту звезду своими милыми голубыми глазками; о, как часто они светились любовью, когда она смотрела на меня! Вдали от родины, посреди опасностей, такая связь является немалым утешением!
Мазо положил ладонь на плечо студента; пожатие его заставляло вспомнить о тисках.
- Ты прав, - сказал он задумчиво. - Что ж, береги и скрепляй узы, которые связывают вас, всеми возможными способами. Мне ли не знать, как одиноко бывает в миг беспощадной битвы за место под солнцем! Смотри же на свою звезду без смущения; смотри и смотри, пока не заслезятся глаза! Блеск звезды напомнит тебе сияние дорогих глаз; вечное горение - постоянство и верность твоей возлюбленной; меланхолию светила ты уподобишь ее печали. Гляди же и гляди на свою звезду, пока небо не затянула черная завеса.
Вестфалец был изумлен поэтической горячностью моряка, хотя и с недоверием отнесся к его замечанию о тучах, которые тем не менее быстро покрывали небосклон.
- Какая дивная ночь, не правда ли? - не слишком уверенно спросил он.
- Погода не самая прекрасная. Место здесь дикое, а на швейцарских озерах порой бывает слишком жарко даже хладнокровному моряку. Смотри же на звезду, юноша, и вспоминай, как нежна была к тебе твоя любимая; волны коварны, и потому дли миг приятных мечтаний!
Мазо отошел, поселив в душе студента смутную тревогу, хотя юноша с детской настойчивостью продолжал вглядываться в звезду, временами появлявшуюся в просветах меж тучами. В это же мгновение разнузданные, бессвязные и грубые выкрики донеслись с полубака.
Маледетто, прекратив мерить шагами свою площадку, предоставил ее в полное распоряжение студента, а сам спустился к молчаливой, погруженной в раздумье компании на корме. Было так темно, что лица казались почти неразличимы, даже на небольшом расстоянии. С величайшим спокойствием и хладнокровием пробравшись посреди всех этих знатных господ, он оказался наконец меж генуэзцем и монахом-августинцем.
- Синьор, - сказал Мазо по-итальянски, приподнимая свою шапочку, хотя удивить генуэзца знаками внимания, которые обычно оказывала аристократии чернь, было довольно трудно, - боюсь, как бы путешествие, начавшееся столь блестяще, не возымело бы плачевный конец. Желал бы я, чтобы ваше сиятельство и вся благородная компания благополучно высадились в гавани Веве!
- Ты хочешь сказать, что имеются серьезные основания для опасений?
- Синьор! Жизнь моряка полна превратностей: то ты плывешь себе спокойно по тихой водной глади, а то вдруг волны начинают швырять тебя так, что душа вон. Мне не слишком хорошо знакомы здешние воды, но небосклон вон там, над Монбланом, настораживает меня; будь это на безмятежно-голубом, но коварном Средиземном море, такие признаки я счел бы дурным предвестием.
- А что думаешь ты, отче? Ты давно живешь в Альпах и знаешь, каковы здесь бывают бури.
Августинец, по окончании беседы с Бальтазаром, пребывал в серьезном, задумчивом настроении. Он также был неприятно поражен предзнаменованиями; ему не однажды приходилось убеждаться в изменчивости погоды и наблюдать разгул стихий, под стать величественности гор; и потому он с тоской вспоминал о тех гостеприимных домах, которые охотно предоставляли приют одному из братьев бенедиктинцев, также славящихся гостеприимством и самоотверженностью.
- Да, я, как и Мазо, от всей души желаю, чтобы мы благополучно прибыли в порт, - ответил добрейший каноник. - В жаркие дни, наподобие сегодняшнего, от озер и долин поднимаются теплые потоки, и воздух разреживается; тогда холодные воздушные массы лавиной устремляются вниз, чтобы заполнить пустоту, причем стремительность их движения можно уподобить взрыву. Горе тому, кто окажется в этот миг в ущелье или посреди скал; но падение воздушного столпа на озеро еще ужасней!
- Вы полагаете, что сейчас нам угрожает эта опасность?
- Не знаю, но как бы мне хотелось, чтобы мы все сейчас оказались дома! Неестественное мерцание в небе и необычайная тишина, какую редко приходится наблюдать здесь, внизу, побуждают меня творить молитвы!
- Почтенный августинец рассуждает как человек ученый, который провел много времени в обители посреди гор, наблюдая и изучая, - заметил Мазо. - Что касается меня, то я, как моряк, должен опираться на свой опыт. Это спокойствие на воде рано или поздно прекратится, и воздух начнет перемещаться. Мне не нравится, что нет бриза с суши, на который столь уповал Батист; приняв во внимание недавний зной, я опасаюсь, что вот-вот наступит сильное столкновение ветров. И, судя по тому, как Неттуно, мой верный пес, принюхивается к воздуху, я склонен предположить, что нам предстоит беспокойная ночь.
- Хотел бы я, чтобы мы сейчас уже были в нашей гавани. Но что это там за огонь? Звезда или костер, расположенный на склоне вон той огромной горы?
- Это подает нам знак старый добрый друг, Роже де Блоне! - взволнованно воскликнул барон. - Он знает, что мы сейчас тут, на барке, и зажег сигнальный огонь.
Предположение было весьма правдоподобно, потому что еще днем замок Блоне, расположенный у подножия горы, которая вздымается над Веве с северо-запада, был отчетливо различим. Он был особенно прекрасен, окруженный деревушками и другими замками, и Адельгейда указала на него Сигизмунду как на цель своего путешествия. Кто же еще, как не хозяин Блоне, извещенный о предстоящем визите, - старый, испытанный друг Мельхиора де Вилладинга, мог бы выказать свое беспокойство? Он зажег огонь в знак любезности, заодно проявив заботу о тех, кто в эту темную ночь оказался на озере.
Синьор Гримальди, учитывая серьезность обстоятельств, подозвал к себе своего друга и Сигизмунда и изложил им опасения Мазо и монаха. Трудно было бы найти во всей Швейцарии человека более смелого, чем синьор де Вилладинг, но мрачные пророчества генуэзца он выслушал не без внутреннего содрогания.