- Кто тут капитан Лоутон? - спросил главарь шайки, с некоторым удивлением озираясь кругом.
- Я к вашим услугам! - сухо отозвался драгун.
- Тогда передаю вам с рук на руки разоблаченного изменника: это Гарви Бёрч, разносчик-шпион.
Лоутон вздрогнул, посмотрев в лицо своему старому знакомому, потом опустил глаза и, повернувшись к скиннеру, спросил:
- А вы кто такой, кто дал вам право так бесцеремонно говорить о своих ближних? Прошу прощения, сэр, - он поклонился Данвуди и добавил:
- Вот наш командир, и извольте обращаться к нему.
- Нет, - мрачно заговорил скиннер, - я передаю разносчика вам и от вас требую награды.
- Ты Гарви Бёрч? - спросил Данвуди, подойдя к разносчику с таким властным видом, что скиннер немедленно отступил в угол комнаты.
- Да, я, - спокойно ответил Бёрч.
- Ты изменил нашей родине, - сурово продолжал майор. - Известно ли тебе, что я обязан казнить тебя сегодня ночью?
- Господь не велел отправлять к нему души с такой поспешностью, - торжественным тоном сказал Бёрч.
- Ты прав, - ответил Данвуди. - Тебе продлят жизнь на несколько коротких часов, но, так как ты совершил самое гнусное преступление в глазах солдата, то и кара будет солдатская; завтра ты умрешь.
- Да свершится воля божья.
- Я потратил немало времени, чтоб схватить этого мошенника, - сказал скиннер, подойдя чуть поближе. - Надеюсь, вы дадите мне расписку, чтоб я мог получить награду, - ведь за него обещали заплатить золотом.
- Майор Данвуди, - обратился к командиру дежурный офицер, входя в комнату, - патруль доложил, что неподалеку от вчерашнего поля сражения сгорел дом.
- Это сгорела лачуга разносчика, - пробормотал вожак бандитской шайки, - мы и черепицы на ней не оставили; теперь ему некуда сунуться. Давно бы спалили мы этот сарай, да он нам был нужен как приманка, чтоб изловить хитрую лису.
- Вы, как видно, здорово изобретательный "патриот", - заметил Лоутон. - Капитан Данвуди, я поддерживаю требование этого достойного джентльмена и прошу, чтоб мне поручили наградить его и его дружков.
- Не возражаю. А ты, несчастный, готовься к участи, которая постигнет тебя завтра еще до захода солнца.
- Жизнь мало прельщает меня, - ответил Гарви и, подняв глаза, медленно обвел взглядом незнакомые лица драгун.
- Идемте, достойные сыны Америки! - сказал Лоутон. - Идемте за мной, вы получите свою награду!
Разбойники, нимало не мешкая, последовали за капитаном в отведенное для его солдат помещение.
Не в характере Данвуди было глумиться над поверженным врагом, и, подумав немного, он добавил несколько мягче:
- Ведь тебя уже судили, Гарви Бёрч, и было доказано, что ты слишком опасный враг свободы Америки, чтобы можно было оставить тебя в живых.
- Доказано! - вздрогнув, повторил разносчик и выпрямился, точно тюк, висевший у него за плечами, ничего не весил.
- Да, доказано! Тебя обвиняют в том, что ты бродил поблизости от континентальной армии, собирая сведения о ее передвижениях, и сообщал их неприятелю, тем самым помогая англичанам расстраивать планы Вашингтона.
- И вы полагаете, что Вашингтон подтвердил бы это?
- Конечно, подтвердил бы; даже правосудие Вашингтона и то обвинило бы тебя.
- Нет, нет и нет! - крикнул разносчик таким голосом и с таким выражением, что Данвуди был поражен. - Вашингтон видит, что прячется за лживой личиной тех, кто прикидывается патриотами. Разве сам он не поставил свою жизнь на карту? Если для меня уготована виселица, не угрожала ли и ему подобная участь? Нет, нет и нет… Вашингтон никогда не сказал бы: ведите его на виселицу.
- Может быть, у тебя есть доказательства, несчастный, которые убедили бы главнокомандующего в твоей невиновности? - спросил майор, придя в себя от изумления, вызванного словами разносчика.
Бёрч дрожал, волнуемый противоречивыми чувствами. Лицо его покрылось мертвенной бледностью. Он вытащил из-за пазухи жестяную коробочку и открыл ее - там лежал маленький клочок бумаги. Мгновение глаза разносчика были прикованы, к этой бумажке, затем он протянул ее Данвуди, но вдруг отдернул руку и сказал:
- Нет… Это умрет вместе со мной. Я помню условия моей службы и не куплю жизнь тем, что нарушу их… это умрет вместе со мной.
- Отдай бумагу, и, быть может, тебя помилуют! - воскликнул Данвуди, полагая, что документ откроет ему что-нибудь важное для дела свободы.
- Это умрет вместе со мной, - повторил Гарви, и его бледное лицо озарилось каким-то удивительным сиянием.
- Схватить изменника, вырвать у него тайну! - закричал майор.
Приказ поспешили исполнить, но разносчик оказался проворнее: он мигом проглотил бумажку. Офицеры, пораженные, замерли, а доктор воскликнул:
- Держите его, я дам ему рвотного.
- Не надо, - рассудил Данвуди, останавливая рукой доктора, - если его преступление велико, таким же будет и наказание.
- Ведите меня, - произнес Гарви и, сбросив с плеч тюк, с непостижимым достоинством пошел к дверям.
- Куда? - удивленно спросил Данвуди.
- На виселицу.
- Нет, - сказал майор, сам ужаснувшись своему решению. - Долг повелевает мне приказать казнить тебя, но, конечно, не так поспешно. Подготовься к ужасной смерти, она произойдет завтра, в девять часов утра.
Данвуди шепотом отдал распоряжение младшему офицеру и знаком велел разносчику удалиться. Так кончилось веселье за столом.
Офицеры разошлись, и вскоре воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелыми шагами часового, ходившего взад и вперед по мерзлой земле перед "Отелем Фленеган",
Глава XVII
Есть люди, чьи подвижные черты
Не могут утаить движений сердца;
У них надежда, жалость и любовь,
Как в зеркале, находят отраженье
Но трезвый опыт учит нас скрывать
Тепло души за маской лицемерной,
Необходимой в этом мире лживом.
Дуо
Офицер, которому Данвуди доверил разносчика, передал своего поднадзорного сержанту охраны. Подарок капитана Уортона не преминул оказать испытанное действие на молодого лейтенанта: все предметы вокруг покачивались и подпрыгивали у него перед глазами, и это навело его на мысль, что не мешало бы подкрепиться сном. Наказав сержанту не сводить глаз с арестованного, он закутался в плащ, растянулся на скамье перед камином и вскоре обрел желанный покой.
Позади дома тянулся грубо сколоченный сарай; в глубине его была отгорожена небольшая каморка, служившая кладовой для мелких земледельческих орудий. Однако в те времена беззакония все, что имело какую-нибудь ценность, быстро растаскивали; когда же появилась Бетти Фленеган и окинула зорким взглядом этот уголок, она сразу же решила устроить там склад для своих пожитков и убежище для собственной особы. Туда же снесли запасы оружия и кое-какое имущество отряда. Все эти сокровища находились под надзором часового, который шагал взад и вперед по сараю, охраняя тыл штаб-квартиры. Другой солдат, стороживший неподалеку от дома и присматривавший за лошадьми офицеров, мог наблюдать за наружной стеной. Сарай был без окон и лишь с одной дверью, поэтому предусмотрительный сержант рассудил, что лучшего места для узника не найти - пускай себе сидит здесь до часа казни. Сержант Холлистер пришел к такому решению по многим причинам; одной из них было отсутствие маркитантки, которая пристроилась возле очага на кухне и любовалась во сне отрядом виргинцев, атакующим неприятеля, причем свист, исходивший из ее носа, она принимала за звуки горна. Вторая причина проистекала из взглядов сержанта на жизнь и на смерть, благодаря которым этот ветеран слыл в своей среде редким образчиком благочестия и добродетели. Ему было уже за пятьдесят, и половину своей жизни он провел в армии. Но раз ему приходилось видеть, как люди неожиданно умирают; впечатление, которое производило на него это зрелище, резко отличалось от того, какое оно обычно производило на других, и в своем отряде он считался не только самым степенным, по и достойным наибольшего доверия солдатом. В награду за верность капитан Лоутон назначил его своим ординарцем.
В сопровождении Бёрча сержант молча подошел к клетке, которая должна была стать местом заключения; открыв одной рукой дверь, другой он поднял фонарь, чтобы осветить разносчику его тюрьму. Сержант уселся на бочонок с любимым напитком Бетти, жестом предложил Бёрчу сесть на второй и поставил фонарь на пол. Некоторое время он внимательно смотрел на узника, а потом сказал:
- Судя по вашему лицу, вы встретите смерть как храбрый человек. Я привел вас в такое место, где вас никто не потревожит и вы сможете спокойно собраться с мыслями.
- Ужасное место для прощания с жизнью, - заметил Гарви, оглядывая с безучастным видом жалкую комнатушку.
- Не все ли равно, - возразил старый вояка, - где человек выстраивает свои мысли, чтобы произвести им последний смотр перед судом на том свете. У меня тут есть книжечка, я всегда ее почитываю, когда мы собираемся в бой, и полагаю, что в трудные минуты жизни она приносит большое утешение.
С этими словами он вытащил из кармана библию и протянул ее разносчику. Бёрч взял книгу с должным почтением, но вид у него был рассеянный и глаза блуждали, из чего сержант заключил, что страх подавил все другие его чувства. И тогда, чтобы утешить разносчика, он повел такую речь:
- Если что-нибудь мучает вас, теперь самое время снять с души эту тяжесть… Если вы причинили кому-нибудь зло, поверьте слову честного драгуна, я протяну вам руку помощи, чтоб восстановить справедливость.
- Редкий человек не причинил кому-нибудь зла, - отозвался разносчик, снова бросив на своего стража рассеянный взгляд.
- Что верно, то верно… все мы грешны, но бывает, иногда сделаешь такое, о чем потом сожалеешь. Ведь не хочется умирать с тяжелым грехом на совести.
Гарви уже успел основательно разглядеть помещение, где ему предстояло провести ночь, но не нашел никаких путей к бегству. Надежда - чувство, которое последним покидает человеческое сердце, вот почему Гарви вдруг пристально посмотрел на сержанта. Он так уставился на его загорелое лицо, что тот опустил глаза перед этим испытующим взором.
- Меня учили складывать бремя грехов к стопам спасителя, - ответил разносчик.
- Оно, конечно, так, - согласился драгун, - но справедливость надо восстанавливать, пока не поздно. С тех пор как началась война, для страны настали времена, полные жестоких событий, и многие лишились своей кровной собственности. Моя чувствительная совесть с трудом примиряется, даже если отбирают чужое добро по закону.
- Эти руки, - сказал Гарви, протягивая свои худые, костлявые пальцы, - долгие годы трудились, но никогда не грабили.
- Вот и хорошо, если так, - произнес добродетельный солдат, - теперь это приносит вам, конечно, большое утешение. Есть три великих греха, и если ни один из них не лежит на совести, то человек, милостью божьей, может надеяться выдержать испытание и попасть на небо; эти грехи: грабеж, убийство и дезертирство.
- Благодарение богу, - с жаром воскликнул Гарви, - я никогда не лишал жизни своего ближнего!
- Когда убиваешь в честном бою, выполняешь только свой долг. Ежели дело не правое, вина за убийство, знаете сами, падает на нацию, и человек наказывается здесь, на земле, вместе со всем народом; но преднамеренное убийство в глазах господа бога почти то же самое, что дезертирство.
- Я никогда не был солдатом и потому не мог дезертировать, - сказал разносчик и с удрученным видом заслонил лицо рукой.
- Но дезертир не только тот, кто бросает знамя полка, хотя это, конечно, худший случай измены; дезертир и тот, кто бросает родину в трудное для нее время.
Разносчик закрыл лицо обеими руками. Он весь дрожал. Сержант с подозрением посмотрел на него, но добродушие пересилило неприязнь, и он продолжал гораздо мягче:
- Все же я думаю, этот грех может быть прощен, если искренне раскаяться в нем; не все равно, как и когда умереть? Главное - умереть христианином и не трусом. Советую вам помолиться, потом отдохнуть, это придаст вам и мужества я благочестия. Нет никакой надежды на прощение: полковник Синглтон строго-настрого распорядился казнить вас, как только вас захватят. Да… да… ничто не может спасти вас.
- Вы верно сказали! - воскликнул Гарви. - Слишком поздно… Я сам уничтожил свою единственную возможность на спасение, но он-то в конце концов восстановит мое доброе имя.
- О чем это вы? - спросил сержант, у которого вдруг пробудилось любопытство.
- Да так, ни о чем, - ответил разносчик и опустил голову, чтобы не встретиться глазами с внимательным взглядом сержанта.
- А кто такой "он"?
- Никто, - отрезал Гарви.
- "Ни о чем" да "никто" теперь не помогут, - заключил сержант, поднимаясь. - Ложитесь-ка на постель миссис Фленеган и сосните малость, утром я вовремя вас разбужу; от всей души хотел быть вам полезным, уж очень мне не по нутру, когда человека вешают, словно пса.
- Но вы могли бы спасти меня от позорной смерти, - сказал Гарви, вскакивая и хватая драгуна за руку. - О, чего бы только я не дал вам за это в награду.
- А как спасти? - спросил сержант, глядя на него с удивлением.
- Вот, - вымолвил разносчик, доставая из-за пазухи несколько гиней, - это мелочь в сравнении с тем, что я дам, если вы поможете мне бежать.
- Будь вы даже тот, чье изображение вычеканено на золотых монетах, я все равно не пошел бы на такое преступление, - ответил драгун с негодованием и бросил деньги на пол. - Будет вам, несчастный, примиритесь-ка лучше с господом; только это может помочь вам теперь.
Сержант взял фонарь и ушел с возмущенным видом, оставив разносчика во власти печальных дум о своей неминуемой участи. Отчаяние охватило Гарви, и он бессильно опустился на соломенный тюфяк маркитантки, а сержант в это время отдавал распоряжения часовым. Свои наставления солдату, охранявшему Бёрча в сарае, Холлистер закончил такими словами:
- Ты ответишь своей жизнью, если он сбежит. Пусть до утра никто не входит в чулан и не выходит оттуда.
- Но, - возразил солдат, - мне приказано впускать и выпускать маркитантку, когда только ей вздумается.
- Так и быть, ее можешь пускать, но смотри, как бы негодяй разносчик не удрал, спрятавшись у нее в юбках. - И сержант продолжал обход, отдавая такие же распоряжения часовым, охранявшим сарай.
После ухода сержанта в каморке заключенного сначала было тихо, потом караульный услышал тяжелое дыхание, вскоре перешедшее в мерный храп крепко спящего человека. Солдат расхаживал перед дверью, дивясь подобному равнодушию к жизни, которое позволяет предаваться спокойному сну на пороге могилы. Впрочем, к этим размышлениям не примешивалась жалость: имя Гарви Бёрча с давних пор было всем ненавистно в отряде. Кроме сержанта, выказавшего участие к узнику, вероятно, никто из драгун не обошелся бы с ним так добродушно, и каждый из них точно так же отверг бы предложенную им взятку, хотя, быть может, по причинам и но столь возвышенным. Убедившись, что разносчик наслаждается сном, которого сам он был лишен, караульный почувствовал нечто вроде досады; его раздражало такое явное проявление безразличия к казни - самой суровой военной каре за измену делу свободы Америки.
Драгун не раз порывался насмешками и бранью пробудить от сна разносчика, но втайне сознавал жестокость такого постыдного поступка, да и привычка к дисциплине останавливала его.
Размышления часового прервала маркитантка; она появилась в дверях кухни и, едва держась на ногах, принялась на чем свет стоит поносить офицеров, которые так расшумелись, что не дали ей поспать у очага. Из ее ругательств часовой кое-как понял, в чем было дело, но все его усилия объясниться со взбешенной женщиной оказались тщетными, и он впустил ее в каморку, так и не растолковав, что там ужо кто-то есть. Сначала послышался шум, свидетельствовавший о том, что грузное тело Бетти опустилось на кровать, затем наступила тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием разносчика, а через несколько минут он уже опять захрапел, словно никто и не потревожил его. Тут как раз пришла смена. Часовой был уязвлен неуважением разносчика к смерти. Передав сменившему его товарищу приказание сержанта, он сказал, уходя:
- Можешь согреваться пляской, Джон. Слышишь, шпион-разносчик настроил свою скрипку; не успеешь оглянуться, как и Бетти заведет шарманку.
Шутка вызвала громкий смех у караульных. В эту минуту дверь каморки отворилась, и снова показалась Бетти. Слегка пошатываясь, она направилась к кухне.
- Стой! - крикнул часовой, схватив ее за платье. - Уж не спрятала ли ты шпиона у себя в кармане?
- Разве не слышишь, как этот жулик храпит у меня в комнате, болван ты эдакий! - воскликнула Бетти, вся дрожа от ярости. - Так-то вы обращаетесь с почтенной вдовой - впустили к ней в комнату мужчину, лоботрясы!
- Подумаешь! Не все ли тебе равно, если завтра его повесят. Слышишь, он и сейчас уже спит, а завтра уснет навек.
- Убери лапы, разбойник! - завопила маркитантка, оставив в руках у солдата бутылку, которую ему удалось вырвать у нее. - Уж я найду на вас управу, я спрошу капитана Джека, он ли приказал поместить в мою комнату висельника-шпиона! На мою вдовью кровать, ворюга ты этакий!
- Тише, старая ведьма, - со смехом сказал солдат, на минуту отрываясь от бутылки, чтобы перевести дыхание. - Этак ты разбудишь джентльмена… Неужели ты можешь потревожить последний сон человека?
- Я пойду разбужу капитана Джека, разбойник окаянный, я приведу его сюда! Уж он-то наведет порядок, всем вам не поздоровится за оскорбление одинокой вдовы!
С этими словами, только вызвавшими у часовых смех, Бетти обошла сарай и нетвердой походкой отправилась искать защиты у своего любимца - капитана Лоутона. Однако ни капитан, ни маркитантка этой ночью тут больше не появлялись, и ничто уже не нарушало покоя разносчика: к удивлению всех караульных, он по-прежнему громко храпел, показывая этим, что мысль о виселице ничуть его не волнует.
Глава XVIII
О, Даниил здесь судит! Даниил!
Почет тебе, о мудрый судия!
Шекспир, "Венецианский купец"
Скиннеры поспешно следовали за капитаном Лоутоном к месту расположения кавалерийского отряда. Отчаянная храбрость, с какой капитан Лоутон служил своему делу, презрение к опасностям, которым он сам подвергался, сражаясь с врагом, - все это в соединении с исполинским ростом и суровым лицом создало ему репутацию страшного человека, не похожего на других офицеров. Его неустрашимость принимали за свирепость, а горячность - за склонность к жестокости. Напротив, несколько милосердных поступков майора Данвуди, а вернее, его неподкупная справедливость дали кое-кому повод считать его чрезмерно снисходительным. Лишь в очень редких случаях общественное мнение осуждает или одобряет человека действительно по заслугам.