Больше всего занимали меня две картинки. Одна из них изображала кур и павлина; на заднем плане ее красовался коттедж, несколько человеческих фигур и пейзаж, представлявший деревенскую жизнь в Англии - моей родине. На другой нарисован был великолепный дом и чудный экипаж, запряженный четверней. Книга эта сделалась моим сокровищем; я прочел ее бесконечное число раз и почти выучил наизусть. За все это время я ни разу не просил Джаксона продолжать свой рассказ, но теперь, когда любознательность моя была до некоторой степени удовлетворена, снова обратился к нему. Он, как всегда, очень неохотно согласился, но я настаивал, - и ему пришлось уступить.
- Итак, - сказал он, - нас осталось только четверо, не считая твоей матери. Здоровье подшкипера было в очень плохом состоянии. Бедняга страшно тосковал. У него осталась в Англии молодая жена, и он, по-видимому, ужасно боялся, что она выйдет замуж, не дождавшись его возвращения. Тоска его кончилась полным истощением, которое через несколько месяцев свело его в могилу. Он умер очень тихо и отдал мне свои запонки и часы с просьбой передать их жене, если мне когда-нибудь удастся вернуться в Англию. Вряд ли она получит их когда-либо!
- Где они? - спросил я Джаксона, вспомнив, как он поднимал доску под своей постелью.
- Они в сохранности, и когда нужно будет, я покажу тебе, где их найти!
Ответ этот вполне удовлетворил меня, и я просил Джаксона продолжать рассказ.
- Мы похоронили товарища под утесом, рядом с двумя остальными. Теперь нас оставалось трое. Три месяца спустя родился ты. Отец твой и мать были очень счастливы рождением сына; они уже были женаты пять лет и до сих пор не имели детей. Я должен заметить, что смерть наших товарищей очень сблизила оставшихся.
Твои родители и капитан стали обращаться со мной гораздо ласковее; я отвечал тем же, насколько позволяли мои чувства, но все же не мог вполне преодолеть моей нелюбви к твоему отцу.
Прошло еще шесть месяцев; ты рос и быстро развивался, когда несчастная случайность… - Джаксон замолчал и закрыл лицо руками.
- Продолжайте, - сказал я, - я знаю, что так или иначе все умерли!
- Правда. Отец твой в один прекрасный день исчез. Он отправился на утес удить рыбу, и когда меня послали звать его к обеду, я нигде не мог его найти. По всем вероятиям, ему попалась крупная рыба, с которой он не мог справиться, и он упал в воду, где его схватили акулы. Это было ужасно! - прибавил Джаксон, снова закрыв лицо руками.
- Я полагаю, что всякий разумный человек выпустил бы удочку из рук, вместо того, чтобы дать стянуть себя в воду. Объяснение это кажется мне весьма странным!
- Быть может он и поскользнулся, - ответил Джаксон, - кто знает? Мы могли только делать предположения. Мы искали везде, но безуспешно, и поиски наши кончились другой катастрофой, а именно гибелью самого капитана. Говорят, несчастье никогда не приходит одно - в данном случае пословица вполне оправдалась!
- Как же он умер? - серьезно спросил я Джаксона. Я начинал сильно сомневаться в правдивости его слов.
- Он был со мной в овраге и упал с высокого утеса. Он так расшибся, что умер через полчаса!
- Что же вы сделали?
- Что же мне было делать? Мне оставалось только пойти к твоей матери и сообщить ей о случившемся. Она уже и так наполовину обезумела от горя - смерть твоего отца сильно потрясла ее, - теперь же пришла в полное отчаяние. Капитан был ее другом, а меня она терпеть не могла.
- Продолжайте, пожалуйста, - сказал я.
- Я делал все возможное, чтобы облегчить участь твоей матери. Нас оставалось только трое - она, я да ты. Тебе было уже около трех лет. Твоя мать и прежде ненавидела меня, теперь же ненависть ее увеличивалась с каждым днем. Она не могла забыть смерти твоего отца, к которому была глубоко привязана, страшно тосковала и через шесть месяцев умерла. На острове остались ты да я. Теперь ты знаешь все - и, пожалуйста, не расспрашивай меня больше об этом!
ГЛАВА X
Джаксон откинулся на постель и умолк. Я тоже молчал, размышляя о всем, что он мне рассказал. Подозрения мои насчет его правдивости все увеличивались. Мне не нравилась та поспешность, с какой он закончил свой рассказ. Последнее время я положительно начинал чувствовать влечение к Джаксону и относился к нему все более и более доброжелательно, но теперь в душу мою вкралось сомнение, и прежнее чувство неприязни вновь проснулось во мне. Выспавшись, однако, за ночь, я пришел к заключению, что сужу его слишком строго, и так как ссориться с ним было бы глупо, то наши отношения остались по-прежнему дружелюбными, тем более, что сам он становился все сердечнее и добрее ко мне. Однажды я читал ему описание обезьяны, в котором было сказано между прочим, что это животное любит спиртные напитки и часто напивается допьяна. При этом я почему-то вспомнил, что не сообщил еще Джаксону о бочонке, прибитом к берегу вместе с ящиком. Джаксон очень заинтересовался им и объяснил мне, как пробуравить в нем дырку и затем заткнуть ее колышком. Любопытство мое было возбуждено, и я немедленно отправился к тому месту, где лежал бочонок. По совету Джаксона, я захватил с собой ковшик. Пробуравив две дырочки, я увидел, что жидкость, вытекавшая из отверстия, была коричневого цвета и с очень сильным запахом, который так ударил мне в голову, что я пошатывался, возвращаясь к хижине. Я сел на камень отдохнуть и попробовал жидкость. Мне показалось, что я проглотил огонь. "Неужели это то, что Джаксон называет водкой? - подумал я. - Кто же в состоянии это выпить?" Я проглотил не более столовой ложки, но так как надышался винными парами, нацеживая жидкость из бочонка, то голова моя сильно кружилась. Я лег на утес, закрыл глаза и заснул. Когда я проснулся, солнце близилось к закату. Голова у меня сильно болела. Сначала я не мог сообразить, где я нахожусь, но, увидя ковшик с жидкостью рядом со мной, вспомнил все, что произошло; тогда я встал и поспешил домой. Подходя к хижине, я услышал голос Джаксона.
- Это ты, Франк?
- Я!
- Что тебя задержало так долго? Как ты напугал меня. Прости, Господи: я уже думал, что случилось несчастье, и что мне придется умереть с голоду!
- Почему вы это думали?
- Ты мог как-нибудь погибнуть, и тогда мне, конечно, пришлось бы умереть. Мысль остаться здесь одному была ужасна!
Мне пришло в голову, что все его волнение касалось лично его. Он ни разу не упомянул о том, что пожалел бы меня, если бы со мной случилось несчастье. Но я ничего не сказал и просто сообщил ему о случившемся, прибавив при этом, что то, что содержит в себе бочонок, очевидно, негодно для питья.
- Ты принес мне немного этой жидкости? - резко спросил Джаксон.
- Вот! - сказал я и подал ему ковш.
Он понюхал жидкость, поднес ее к губам, отпил почти стакан и перевел дух.
- Какая прелесть! - сказал он. - Это чудный, старый ром, ничего вкуснее мне не приходилось пить! Какой величины бочонок?
Я описал его, как сумел.
- Этого хватит надолго! - сказал он.
- Неужели вы в состоянии пить эту гадость? - спросил я.
- Конечно, но это полезно только для взрослых; для детей это смерть. Обещай, что никогда не выпьешь ни капли!
- Вам нечего бояться, - ответил я, - я выпил глоток и обжег себе рот!
- Вот это хорошо! - сказал Джаксон, хлебнув еще раз. - Ты не дорос еще до этого. Теперь я пойду спать - пора. Неси за мной ковш и поставь около меня - да смотри не пролей!
Он дополз до своей постели. Я поставил около него ковш и сам лег на свое место, хотя мне и не хотелось спать.
Сначала Джаксон лежал довольно тихо, но я слышал, как он от времени до времени брался за ковш и отпивал глоток жидкости.
Вдруг он запел какую-то матросскую песню. Я очень удивился, но мне она понравилась. Я в первый раз услышал мелодию. У него был хороший голос и верный слух. Когда он умолк, я попросил его продолжать.
- Ага! - весело сказал он. - Ты любишь песни, мальчуган! Хорошо, я тебе их много спою; уже давно я не пел; а когда-то этим славился! Теперь я опять могу петь: есть чем повеселить душу!
Меня очень удивило его веселое настроение, но, вспомнив все, что он рассказывал мне о своей слабости к вину, я решил, что эта веселость и была причиной его любви к пьянству, и в душе стал относиться к нему более снисходительно. Как бы то ни было, песни его мне нравились. Он пел их одну за другою в течение трех или четырех часов, но голос его становился все более хриплым, и, наконец, он замолк и вскоре громко захрапел. Я долго еще не мог заснуть, но, наконец, тоже забылся. Проснувшись на другое утро, я увидел, что он все еще спит. Я позавтракал один, пошел на утесы и сел, устремив взоры на горизонт. Через час я вернулся. Джаксон все еще храпел. Я решился разбудить его. Сначала мне это не удавалось, но, наконец, он открыл глаза и сказал:
- Моя вахта! Уже?
- Вставайте! - сказал я. - Пора!
Он молчал, точно не узнавая моего голоса.
- Я ничего не вижу, отчего это? - спросил он, наконец.
- Как отчего? Точно вы не знаете, что вы сделали, Джаксон! - отвечал я ему удивленный.
- Да, да, теперь припоминаю. Есть ли там еще что-нибудь в ковше?
- Ни капли. Должно быть, вы все выпили.
- Да, да, конечно. Дай-ка мне воды, мой милый мальчик, я умираю от жажды!
Я пошел за водой. Он выпил всю кружку и попросил еще.
- Не хотите ли вы поесть?
- Есть? Ну, нет - я ничего не могу есть. Дай мне пить, - и он протянул руку к кружке.
Я заметил, что рука его трясется и дрожит, и обратил на это его внимание.
- Да, это всегда бывает после попойки. А славно я выпил вчера! Много лет уж так не наслаждался; но там еще много рому. Ты бы дал мне еще немножко, Франк, мне надо опохмелиться. Только два или три глотка, не больше, то есть до ночи не больше. А очень я вчера шумел?
- Вы спели несколько песен, которые мне очень понравились.
- Я рад, что они тебе понравились. Когда-то я считался хорошим певцом. Да, кабы я не был таким "добрым товарищем", я бы не превратился в пьяницу. Пойди, милый, принеси мне еще немного рому на дне ковша - больше мне пока не нужно!
Я пошел к бочонку, налил столько, сколько он просил, и принес. Джаксон выпил все сразу и через несколько минут совершенно пришел в себя, попросил есть и начал рассказывать разные веселенькие истории из своей прежней жизни. День прошел очень приятно. Когда наступил вечер, Джаксон сказал:
- Ну, Франк, тебе, наверное, хочется, чтобы я спел еще несколько песен. Так сходи же к бочонку и принеси мне побольше рому, тогда я буду петь, сколько тебе угодно.
Я исполнил его просьбу. Мне хотелось позабавиться, как и в прошлую ночь. На этот раз Джаксон поступил весьма предусмотрительно. Он улегся в постель ранее, чем начать пить. Проглотив порядочную порцию рому, он спросил меня, какие мои любимые песни. Я сказал ему, что мне трудно ответить, так как я вообще никогда не слыхал пения.
- Напомни мне, что я пел прошлую ночь! Я объяснил ему, насколько мог.
- Ага! Это все матросские песни; теперь я спою что-нибудь получше!
Подумав немного, он запел очень красивую, трогательную песню. Старик был пока еще трезв, но по мере того, как он пил, голос его становился все более хриплым, и, наконец, пьяница отказался продолжать и начал браниться. Потом он замолчал. Я думал, что мой компаньон спит, но вдруг услышал, как он бормочет что-то про себя. Я стал прислушиваться.
- Какое тебе дело до того, где я достал их? Вот они! Не желаете ли купить их, старый Мойша? - После небольшой паузы он продолжал: - Это бриллианты чистейшей воды, я это наверно знаю, не старайся меня надуть, старый жид! Как они попали ко мне? Это не твое дело! Вопрос только в том, желаешь ли ты дать за них настоящую цену? Не желаешь? Ну, хорошо, так прощай! Нет, я не вернусь, старый вор… Нет, я не вернусь, старый вор…
Затем последовало несколько ругательств, и Джаксон умолк, но вскоре опять заговорил:
- Кто может доказать, что эти бриллианты принадлежали Генникеру?
Я привстал, услыхав имя моего отца, и, удерживая дыхание, ждал, что будет дальше.
- Нет, нет, - говорил Джаксон, - он умер, и тело его съедено рыбами. Мертвые не говорят! И она умерла, и капитан - все умерли, да, все! - Он тяжело вздохнул и умолк.
Начинало светать, и я мог разглядеть лежащую фигуру моего бывшего хозяина, и он больше не говорил и тяжело дышал. Когда солнце взошло, я поднялся с постели и взглянул на Джаксона. Он лежал на спине. На лбу его выступили крупные капли пота; руки были сжаты. Старик хотя спал, но по лицу его пробегали судорожные движения - видно было, что он сильно страдает. По временам спящий тяжело вздыхал; губы шевелились, но не произносили ни одного звука. Я заметил, что ром не весь был выпит. Около трети ковша оставалось нетронутой.
ГЛАВА XI
Я вышел из хижины, сел на свое обычное место и погрузился в раздумье, вспоминая все, что слышал ночью. Джаксон говорил про какие-то бриллианты и сказал, что они принадлежали Генникеру, т. е., очевидно, моему отцу. Я знал из его же рассказов, что бриллианты имеют большую ценность, и, вспомнив о том, что под постелью у него что-то спрятано, решил, что он, вероятно, неправильно себе их присвоил. Я вспомнил также все, что говорит Джаксон о смерти моих родителей и капитана, его минутное смущение и радость, когда он, наконец, дошел до конца своего рассказа. Подумав еще немного, я пришел к убеждению, что он говорил неправду, что тут была какая-то тайна, которую необходимо было разъяснить. Но как этого достичь? Было одно средство. Крепкий напиток развязывал ему язык. Я решил напаивать его допьяна и таким образом постепенно выведать истину. Вернувшись в хижину я без особого труда разбудил Джаксона.
- Как вы чувствуете себя сегодня утром?
- Не очень-то хорошо!
- Неужели? Однако вы спели несколько хорошеньких песен!
- Помню, - сказал он, - но под конец я заснул!
- Да, вы не хотели больше петь и громко захрапели!
Джаксон встал. Я дал ему поесть. Целый день мы говорили о музыке, и я напевал мелодию, которая так понравилась мне ночью.
- Ты недурно запомнил напев. У тебя должен быть хороший слух. Ты пробовал когда-нибудь петь?
- Нет! - ответил я.
- Попробуй теперь. Я спою тебе песню, а ты повтори ее за мной. Очень хорошо! - сказал он, когда я исполнил его желание. - Теперь попробуем объем твоего голоса!
Джаксон пропел гамму, и я повторил' ее за ним.
- У тебя высокий голос - выше моего. Теперь я дам тебе первый урок.
Весь этот день мы занимались пением, но с перерывами, так как Джаксон не позволял мне для начала утомлять свой голос. С наступлением вечера он попросил принести ему рому. Я взял три пустых бутылки, найденных в ящике, наполнил их жидкостью и принес ему. Он заткнул их тряпочками и поставил около своей постели.
- Так будет удобнее, - сказал он. - Я могу наливать в ковшик, сколько мне нужно. К тому же, я хочу немного разбавлять ром водой; оно, хотя и не так вкусно, но зато надолго хватит, и меня не будет клонить ко сну. Да, не думал я, что мне будет послано такое утешение после всех моих страданий. Теперь я мирюсь с мыслью оставаться здесь. Пойди принеси мне воды в ковше!
Ночью Джаксон опять пел песни и пил ром, пока не опьянел, а потом заснул и не говорил ни слова. Я был разочарован, так как сам не спал в надежде услыхать что-нибудь. Слишком долго было бы рассказывать обо всем, что произошло в течение следующего за этим месяца. За все это время Джаксон редко говорил во сне, или когда был пьян, а если и говорил, то я ничего не мог разобрать. Днем он продолжал давать мне уроки пения, и я делал большие успехи. Вечером он снова напивался и довольно скоро засыпал. Я заметил, что такое излишество имело дурное влияние на его здоровье: он стал очень бледен и угрюм. Я скрывал от него свои чувства, которые, очевидно, опять изменились к худшему со времени моих последних открытий и зародившихся подозрений. Мне нужно было узнать истину, и я решился терпеливо выждать в надежде, что, проговорившись раз, он будет говорить еще. Я не ошибся в своих расчетах. Однажды вечером, когда он выпил свою порцию и улегся спать, я заметил в нем какое-то беспокойство. Он долго ворочался на своей постели и, наконец, пробормотал:
- Капитан Джемс? Ну, что же вы хотите сказать о капитане Джемсе?
У меня мелькнула мысль, что он, может быть, ответит на вопрос.
- Как же он умер? - спросил я тихим, но внятным голосом.
- Как умер? - ответил Джаксон. - Он свалился с утеса. Да, свалился! Никто не может сказать, что я его тронул! - Он помолчал немного и затем продолжал: - Она всегда говорила, что я убил их обоих, но это неправда - только одного. Да - одного, в этом я признаюсь, но я ненавидел его не за его бриллианты - нет, нет! Если ты говоришь о его жене, - да - любовь и ненависть!
- Так ты убил его из любви к его жене и ненависти к нему самому?
- Да, да, это правда, но кто ты, что все это угадал? Кто ты? Я убью тебя!
Он поднялся на своей постели, проснувшись от своего же сна и, вероятно, от звука моего голоса.
- Кто здесь говорил? Франк Генникер, ты говорил? Я не ответил, представился спящим и громко захрапел.
- Не может быть, чтобы это был он. Он крепко спит. Создатель! Какой сон!
Он опять улегся, приложил бутылку ко рту и стал из нее пить, о чем я догадался по звуку переливающейся жидкости. Затем все опять успокоилось.
Наконец-то, я узнал истину. Кровь закипела во мне при мысли, что он убил моего отца.
- Не убить ли мне его самого, сейчас, пока он спит? - подумал я. - Нет этого я не сделаю. Я обвиню его в убийстве, когда он проснется, и тогда уже уничтожу его! Но это будет подло! ? Он слеп и беспомощен!
Я начал успокаиваться, вспомнив слова Библии, где было сказано, что мы должны платить за зло добром. Вспомнил, что когда достиг до этого места с Джаксоном, то спросил его, почему нам велено так поступать, и он объяснил мне. Когда же мы прочли: "Мне отмщение и Аз воздам", он сказал, что наказание будет после, и что мы не должны следовать еврейскому закону: око за око, зуб за зуб. Эту часть Библии он объяснил мне очень хорошо и этим спас меня от убийства в эту ночь. Но я все же был очень взволнован. Я чувствовал, что не в состоянии буду относиться к нему по-прежнему, и думал без конца, до тех пор, пока не заснул, как убитый. Незадолго до рассвета я проснулся, мне послышался слабый крик; я прислушался, но все было спокойно, и я опять заснул. Было уже совсем светло, когда я встал. Я посмотрел в сторону, где лежал Джаксон, но его не было - постель была пуста. Я очень удивился и, вспомнив крик, который слышал ночью, бросился вон из хижины. Я осмотрелся кругом, но моего товарища нигде не было видно. Тогда я подошел к краю плоского утеса, на котором стояла хижина. Подумав, что он, вероятно, спьяна упал в пропасть, я заглянул вниз, но ничего не увидел.
- Он, должно быть, пошел за водой! - решил я и бросился к углу утеса, где пропасть была еще гораздо глубже. Тогда я, наконец, увидел его.
Джаксон лежал на дне пропасти без движения и без признаков жизни. Итак, я не ошибся. Я сел ошеломленный. Еще так недавно я обдумывал, как убить его, и вот он лежит передо мной мертвый, без всякого моего в том участия.