– Как ты мог… – ровным, бесцветным голосом произнесла она.
Договорить девушке не дали. Дверь с треском распахнулась, и на пороге в слабом вечернем свете показались трое мужчин.
– Корову я зарезал, – объявил покрытый шрамами человек, все еще ухмыляясь. – Больше мы не нашли ничего полезного. Удивительно, что кто-то смог пережить тут зиму.
В этот момент он увидел тело Азрун у стены, но улыбка не сошла с его губ, и Руна не знала, кого в этот момент ненавидит больше – отца или этого странного незнакомца.
– Я не поеду с вами! – закричала она. – Я останусь тут! Я останусь с бабушкой!
Она вновь начала трясти безжизненное тело, целовать лицо и руки старушки, но все было тщетно.
Руна не видела, как Рунольфр, тяжело ступая, подошел к ней и замер в нерешительности. Помедлив, он подхватил дочку за талию и поднял в воздух. Руна принялась отбиваться, болтая ногами.
– Я не уеду! – рыдала она.
Рунольфр забросил девушку на плечо. Она была сильной, но не настолько, чтобы состязаться с отцом. Слезы градом катились по ее лицу.
– Отпусти меня! – кричала Руна, когда отец нес ее к двери.
Девушка ударила его коленом, почувствовав при этом, сколько жира в его теле. Должно быть, в этой далекой Франции, север которой теперь принадлежал Роллону и его людям, и вправду было достаточно еды.
Рунольфр, охнув, сжал ее ноги, чтобы девушка не брыкалась.
– Отпусти меня!
– Да замолчи ты! – не выдержав, рявкнул Рунольфр.
Опять потеряв самообладание, он замахнулся, собираясь ударить дочь.
Руна, как и Азрун, не стала уворачиваться от удара. "Пускай он и меня убьет", – подумала она.
А потом ее мир, мир черных вод фьорда, мир белых гор и пропахшего дымом домика погрузился во тьму.
Руна проснулась от тихого плеска, словно камешек упал в воду. Ей показалось, что кто-то зовет ее, не громко и настойчиво, а тихо и как-то немного устало. Девушка прислушалась. Плеск сменился плачем, плачем ребенка, слишком слабого, чтобы выжить в этом жестоком мире. Или плачем старика, проливавшего свои последние слезы.
Но кто же звал ее?
Бабушка! Наверняка это бабушка! Руна подняла голову… и охнула от боли. Голова раскалывалась. Девушке показалось, что какая-то хищная птица вонзила когти ей в затылок и несет по воздуху в свое гнездо, чтобы скормить своим птенцам. Только через мгновение Руна поняла, что не летит, а лежит в узкой душной комнатенке. А плач, который она слышала, был вовсе и не плачем и не зовом ее бабушки. Это скрипел старый деревянный корабль, бороздивший волны, и звучно шлепали о воду весла в руках гребцов. Да, Руна была на корабле. На корабле своего отца?
Скрипели деревянные доски, противившиеся беспокойному морю. Руна осторожно коснулась мерно колыхавшегося пола, и кончики пальцев укололись о щепки.
Затем она поднесла руку к затылку и нащупала крупную шишку, немного сочащуюся сукровицей. Невзирая на боль, сейчас напоминавшую скорее внезапные удары молнии, нежели мерный нажим острых когтей, Руна смогла сесть, не заваливаясь набок, глубоко вздохнуть, вытянуть руки и ноги. В сущности, она была цела – ни переломов, ни растяжений.
– Папа? Бабушка?
Ее голос звучал хрипло, словно Руна слишком долго плавала в холодном фьорде или съела целую сосульку, одну из тех, что свисали зимой с крыши домика. Вот только девушке не было холодно, напротив, ее бросало в жар.
– Ты проснулась, – прошептал кто-то совсем рядом с ней.
Но это был не отец и не бабушка…
Руна повернула голову, и острая боль тут же ясно дала ей понять, что так делать не стоит. В щели между досками лился слабый свет. Потолок нависал у Руны над головой, и ей трудно было поверить в то, что в этой крохотной комнатке, нисколько не напоминавшей знакомый, привычный домик, можно было стоять выпрямившись.
Совершенно не думая о том, кто с ней заговорил. Руна на четвереньках подползла к одной из крупных щелей в стене и выглянула наружу. Она не увидела ни палубы, ни весел, только море, вдалеке сливавшееся с небом, море, гладкое, черное, лишь кое-где взрезанное белой пеной волн.
Качка поутихла. Руна проползла немного дальше и заглянула в другую щель. И отсюда она увидела то же самое. Не было ни блеска фьорда, ни тусклой зелени лугов, ни домов, ни людей. Не было суши.
– Бабушка…
Отец увез ее с родины, а бабушка теперь мертва.
У Руны сильно кружилась голова, ее тошнило, и все же не было боли сильнее, чем осознание случившегося.
– Я должна заботиться о тебе.
Руна даже не заметила, как упала, не выдержав груза воспоминаний о том, что она потеряла.
Над ней склонилась какая-то женщина, нет, не женщина, девочка, на пару лет младше Руны, худенькая, с красными, точно спелые яблочки, щеками и двумя косами цвета овса. Брошь из черепашьего панциря, скреплявшая мягкую серую накидку на плечах девочки, поблескивала в полумраке комнаты.
– Я… – пробормотала она. – Мне сказали, что я должна передать тебе вот это.
Девочка так благоговейно протянула Руне руки, как будто приносила жертву богам, чтобы те были милостивы к ней.
– Это дал мне твой отец.
Руна зажмурилась. Боль переместилась с затылка на грудь, вновь приняв облик хищной птицы, терзающей ее тело острым клювом. А когда боль приутихнет, там останется отметина, отметина, которой никогда не превратиться в шрам. "Мой отец силой увез меня с родной земли. Моя бабушка мертва".
Руна посмотрела на руки девочки. В одной та сжимала два гребня, вырезанных из рогов оленя и украшенных округлой вязью. Гребешки были вложены друг в друга, напоминая двух переплетающихся змей. В другой руке девочка держала накидку из козьей кожи и странного плетения шнур, тоже напоминавший змею. Судя по всему, он был предназначен для того, чтобы подпоясываться.
Козья кожа была мягкой и нежной, но Руна даже не прикоснулась к подарку. Она лихорадочно вцепилась в свою накидку, грубую, испещренную заплатами н окропленную кровью Азрун.
– Не нужно мне этого! – выдавила она.
Девочка вздрогнула, и Руна тут же пожалела о том, что так грубо с ней заговорила. Она не хотела обижать эту малышку, не хотела причинять ей боль. Сейчас Руне нужно было избавиться от собственной боли, отмахнуться от этой голодной, жадной птицы, клевавшей ее душу.
– Мой отец – убийца, – в отчаянии выдохнула она, уже без былого гнева.
Руна закрыла глаза. Ей ничего не хотелось видеть – ни озадаченного личика девчушки, ни тоскливых водных просторов. Где-то там, вдалеке, небо сходилось с землей, но Руне не было до этого дела.
Когда Руна пришла в себя, рядом с ней сидела уже не незнакомая девочка, а отец. Его лицо казалось серым, в глазах читалось смущение. Может быть, сейчас он вспоминал свою усопшую супругу, а может, готовился выслушать упреки дочери.
Но Руна молчала. Она не могла ни смотреть ему в лицо, ни говорить о том, что произошло. Пересказала ли ему девчушка ее слова? Руне хотелось, чтобы отец все отрицал, тогда в ее душе могла бы зародиться надежда на то, что бабушка все-таки жива.
Но это было не так.
– Мы будем плыть много дней. Нужно, чтобы ты хорошо питалась, – прошептал отец.
Только сейчас Руна увидела деревянную миску у него в руках. Ее вырвало еще до того, как она почувствовала запах еды – овсяной каши и хлеба, испеченного из ячменя и отрубей, да еще и сдобренного пеплом. Видя отвращение на лице дочери, Рунольфр поднял вторую миску – там было вяленое мясо, пара кусков сала и кусочек засоленного угря. Руну затошнило так сильно, что у нее заслезились глаза.
– Скоро мы ненадолго остановимся в Вике. – Рунольфр опустил миски, так и не накормив Руну.
Девушка с облегчением вздохнула. Вик был портом, а раз корабль остановится там на какое-то время, это означает, что она вновь сможет сойти на берег. Но в сущности радоваться было нечему. Да, она сможет ступить на сушу, но это будет не ее родина, и к тому же она там не останется. Отец хотел плыть дальше на восток, в богатые, плодородные земли Нормандии, где раньше жили только франки, а теперь и северяне, такие же, как она. Руна ненавидела эту страну.
– Пока что мы будем идти вдоль побережья, а на ночь станем причаливать к берегу. Там, где мы сможем поставить шатры, ты будешь спать на берегу. Если же берег не подойдет для привала, ты останешься в каюте.
Руна все еще молчала. Чтобы не смотреть на отца, она обвела взглядом комнату. То, что каюта маленькая и душная, Руна знала и раньше. Теперь же она заметила, что стены тут кое-где увешаны шкурами, а пол покрыт коврами. В одном углу стояли какие-то ящики и бочки, в другом – обитые медью кадки. Рунольфр воспринял ее взгляд как вопрос.
– Это единственное крытое место на корабле. Тут ты защищена от ветра и дождя. – Отец похлопал по потолку каюты, словно пытаясь продемонстрировать, как хорошо доски помогают укрываться от непогоды. – Потолок сделан из срубов, – зачем-то добавил он.
– Та девочка… – начала Руна и тут же пожалела о своих словах. Она хотела наказать отца молчанием.
– Ее зовут Ингунн. Она принесет тебе все, что потребуется.
Ингунн была рабыней? Или женой одного из его людей? А может, даже его собственной женой? Но, в сущности, это не имело значения. Важно было лишь то, кем была сама Руна. Пленницей. Девушку бросило в жар, затем ее тело покрылось холодным потом, и она прижалась лицом к одной из щелей, набирая свежий воздух в легкие.
Сейчас небо было уже не серым, как раньше, а красно-зеленым. Красно-зеленым? Нет, тут же мысленно поправила себя Руна. Это не небо красно-зеленое, а паруса корабля, трепещущие на ветру. Весла мерно опускались в воду. Какое-то время Руна сидела неподвижно, прислушиваясь к плеску весел, собственному дыханию и виноватому сопению отца.
Потом за порогом раздались чьи-то шаги. Это явно была не та девчушка, Ингунн, – шаги были тяжелыми. Отец оглянулся. Руна увидела, как в комнату, пригнувшись, вошел какой-то мужчина. Через мгновение она узнала в нем того самого человека, который зарезал корову. Предсмертный вопль животного до сих пор звенел у Руны в ушах – гораздо настойчивей, чем последний вскрик бабушки. В сумраке комнаты шрамы незнакомца казались не такими страшными, как прежде, пестрая одежда сменилась серой, но вот улыбка была столь же пугающей. Глаза чужака серебристо поблескивали. Конечно, его глаза не были серебряного цвета, наверное, они просто отражали то, на что падал взгляд этого мужчины. "Когда он посмотрит на меня, его глаза станут черными". Черными, как ее волосы. Черными, как печаль в ее душе. Черными, как ее тоска по родине.
– У тебя красивая дочь. – Взгляд мужчины ползал по ней, точно насекомое.
– Заткнись, Тир! – осадил его Рунольфр. – Не смей заглядываться на нее!
Руна была благодарна отцу – но в то же время в ее душе еще не улеглась ненависть к нему. Что бы он ни сделал, это не вернет бабушку. Она с вызовом уставилась на Тира, показывая, что ей не нужна защита отца, что она может выдержать любую непристойность – только не его близость.
Но Тир уже покорился приказу. Он склонил голову и вышел из комнаты. Рунольфр последовал за ним, не сказав ни слова.
Оставшись одна, Руна набросилась на еду. В ней вдруг вспыхнул голод, и тошнота прошла. Хлеб сильно отдавал пеплом, мясо походило на сапог, а слезы, которые девушка проливала за едой, были солеными.
Вечером дубовый киль корабля уткнулся в песчаный берег бухточки. Там путешественники и провели ночь. На следующий день корабль бросил якорь неподалеку от Вика.
Вначале Руна была еще слаба после пережитого потрясения, ее душа полнилась страхом и яростью, но едва почувствовав твердую почву под ногами, девушка загорелась желанием сбежать.
Руна успела отбежать на пять шагов, когда отец схватил ее за волосы и приволок обратно в лагерь.
– Если и дальше будешь делать глупости, на ночь останешься на корабле! – рявкнул он.
Вечером, когда все собрались у костра, Руна из упрямства отказалась есть. И только после бессонной ночи голод одолел ярость. Руна попросила у Ингунн еды, и девочка принесла ей солонины, намазанной маслом, и коровий рог, наполненный элем. Вытирая руки о тунику, Руна вдруг нащупала у себя на поясе нож. Она крепко сжала его рукоять, поднимаясь на борт корабля. Может быть, ей убить себя? Или на кого-то напасть?
В конце концов она обрезала ножом свои волосы. Девушке не хотелось никому причинять вред, но она поклялась себе, что отец больше не схватит ее за длинные локоны.
Когда Ингунн увидела ее стриженой – короткие пряди топорщились во все стороны, как иголки у ежа, – девочка завопила от ужаса. А Тир рассмеялся, когда двумя днями позже Руна поднялась на палубу. Она надеялась, что корабль вскоре вновь пристанет к берегу и тогда у нее появится возможность сбежать, но они плыли днем и ночью, оставив берег позади. Теперь они окончательно покинули родину Руны. Девушка с трудом сдерживала слезы, думая о том, что уже не может распоряжаться своей судьбой. Но хотя бы ее горе принадлежало ей целиком. Она никому его не показывала.
Не оглядываясь на родную землю, Руна смотрела на парус. К своему изумлению, она заметила, что рядом с кораблем отца плывут еще два судна. Наверное, в Вике они присоединились к Рунольфру. Руна присмотрелась к кораблям внимательнее, но увидела лишь резные драконьи головы на корме. На палубах не было ни женщин, ни детей, которых мужья и отцы заставили отправиться навстречу новой жизни. А может, семьи последовали бы за своими кормильцами добровольно…
– Что ты тут делаешь? – гаркнул отец.
Теперь на Руну смотрел не только смеющийся Тир.
– А ну вернись в трюм!
Девушка, пождав губы, направилась в комнатку под палубой.
Там она уселась рядом с Ингунн. Девочка сшивала какие-то полотна. Руне не хотелось знать, что это такое, и уж конечно не хотелось браться за шитье, но Ингунн явно нужно было поговорить – а может быть, ей приказали потчевать Руну не только обедами, но и словами…
– Парус корабля настолько огромен, что его нельзя соткать на станке, – объяснила Ингунн. – Нужно сшить вместе много кусков ткани.
Руна ничего не ответила.
– Может, ты тоже хочешь заняться шитьем, чтобы отогнать скуку?
Дома обычно шила бабушка.
– Я умею ловить рыбу и охотиться, больше ничего, – сказала Руна.
На самом деле это было не так. Дома она ухаживала за коровой, поддерживала порядок в доме, чинила крыши, подметала пол, разводила огонь в очаге. Она делала все, все, о чем просила ее Азрун.
Оставшись одна, Руна набросилась на еду. В ней вдруг вспыхнул голод, и тошнота прошла. Хлеб сильно отдавал пеплом, мясо походило на сапог, а слезы, которые девушка проливала за едой, были солеными.
Вечером дубовый киль корабля уткнулся в песчаный берег бухточки. Там путешественники и провели ночь. На следующий день корабль бросил якорь неподалеку от Вика.
Вначале Руна была еще слаба после пережитого потрясения, ее душа полнилась страхом и яростью, но едва почувствовав твердую почву под ногами, девушка загорелась желанием сбежать.
Руна успела отбежать на пять шагов, когда отец схватил ее за волосы и приволок обратно в лагерь.
– Если и дальше будешь делать глупости, на ночь останешься на корабле! – рявкнул он.
Вечером, когда все собрались у костра, Руна из упрямства отказалась есть. И только после бессонной ночи голод одолел ярость. Руна попросила у Ингунн еды, и девочка принесла ей солонины, намазанной маслом, и коровий рог, наполненный элем. Вытирая руки о тунику, Руна вдруг нащупала у себя на поясе нож. Она крепко сжала его рукоять, поднимаясь на борт корабля. Может быть, ей убить себя? Или на кого-то напасть?
В конце концов она обрезала ножом свои волосы. Девушке не хотелось никому причинять вред, но она поклялась себе, что отец больше не схватит ее за длинные локоны.
Когда Ингунн увидела ее стриженой – короткие пряди топорщились во все стороны, как иголки у ежа, – девочка завопила от ужаса. А Тир рассмеялся, когда двумя днями позже Руна поднялась на палубу. Она надеялась, что корабль вскоре вновь пристанет к берегу и тогда у нее появится возможность сбежать, но они плыли днем и ночью, оставив берег позади. Теперь они окончательно покинули родину Руны. Девушка с трудом сдерживала слезы, думая о том, что уже не может распоряжаться своей судьбой. Но хотя бы ее горе принадлежало ей целиком. Она никому его не показывала.
Не оглядываясь на родную землю, Руна смотрела на парус. К своему изумлению, она заметила, что рядом с кораблем отца плывут еще два судна. Наверное, в Вике они присоединились к Рунольфру. Руна присмотрелась к кораблям внимательнее, но увидела лишь резные драконьи головы на корме. На палубах не было ни женщин, ни детей, которых мужья и отцы заставили отправиться навстречу новой жизни. А может, семьи последовали бы за своими кормильцами добровольно…
– Что ты тут делаешь? – гаркнул отец.
Теперь на Руну смотрел не только смеющийся Тир.
– А ну вернись в трюм!
Девушка, пождав губы, направилась в комнатку под палубой.
Там она уселась рядом с Ингунн. Девочка сшивала какие-то полотна. Руне не хотелось знать, что это такое, и уж конечно не хотелось браться за шитье, но Ингунн явно нужно было поговорить – а может быть, ей приказали потчевать Руну не только обедами, но и словами.
– Парус корабля настолько огромен, что его нельзя соткать на станке, – объяснила Ингунн. – Нужно сшить вместе много кусков ткани.
Руна ничего не ответила.
– Может, ты тоже хочешь заняться шитьем, чтобы отогнать скуку?
Дома обычно шила бабушка.
– Я умею ловить рыбу и охотиться, больше ничего, – сказала Руна.
На самом деле это было не так. Дома она ухаживала за коровой, поддерживала порядок в доме, чинила крыши, подметала пол, разводила огонь в очаге. Она делала все, все, о чем просила ее Азрун.
Руна, переплетя пальцы, опустила руки на колени. Ингунн замолчала.
День шел за днем. Корабль по дороге зашел еще в один порт, Аггерсборг, расположенный в Дании, но после этого к берегу уже не приставал. Вокруг было только море.
Матросы ориентировались по звездам, по полету птиц, по памяти. Суши видно не было.
Вскоре Руну одолевали не только горе и тоска по родине, но и скука. В какой-то момент девушке все-таки захотелось помочь Ингунн с шитьем, но она устояла перед искушением. Взяв нож, она принялась вырезать по дереву. Ингунн недоверчиво наблюдала за ней.
Вскоре деревянные балки трюма украсил замысловатый орнамент.
Время от времени Руна выглядывала в щели в палубе. Иногда, когда на море поднимались волны, с потолка стекали холодные капли. Балки скрипели, пол шатался, и Руна боролась с тошнотой. Потом шторм сменялся штилем и корабль продвигался вперед только благодаря гребцам.
День ото дня люди на корабле становились все мрачнее. Хотя их кожаная одежда была пропитана маслом, она не защищала от влаги – от дождя и морских брызг. Даже Руне, сидевшей под палубой, в дождливые дни казалось, что она никогда не сможет полностью высохнуть и смыть с кожи всю соль. На корабле нельзя было развести костер, поэтому из пищи оставалось только вяленое мясо, да и то со временем становилось все противнее. К тому же запасы подходили к концу. Вода так застоялась, что вскоре Руна уже не могла ее пить, и ей приходилось утолять жажду элем. Эль, который варила бабушка, Руне нравился, а от того напитка, который можно было пить на корабле, у нее болела голова. Но может, все дело в том, что путешествие оказалось очень уж скучным.