- Такое известие довольно неприятно и тем сильнейший удар нанесет оно моему дряхлому отцу. Вы знаете, маркиз, как я уже сказал вам или, если не ошибаюсь, вашей дочери, что вот уже два года, как отец мой лишился зрения. Вероятно, побоялись сказать ему правду и уверяли старика, что Виктор дома. Вы должны знать, что милый брат мой тайно уехал из родительского дома, чтобы сопровождать меня. Кляну час, в который я согласился на его просьбу! Но я вижу, что мне необходимо поспешить к моему родителю. Для утешения его горести он должен удостовериться в том, что я жив. И потому, с вашего позволения, я напишу несколько слов, чтобы, отдать посланному, и завтра с рассветом должен я, к сожалению, оставить ваше приятное общество.
Спокойствие и твердость, с какими я отвечал им, устранили всякое сомнение. Написав несколько строк к графу, я запечатал с позволения маркиза его печатью письмо и отдал его слуге для передачи посланному, который тот же час и отправился.
- Ах, - воскликнул я, увидев из окна, что он уже отъехал на порядочное расстояние, - это Петр' Жаль, что не знал я этого прежде, мне нужно бы было спросить его кое о чем.
Это восклицание произвело желаемое действие. Мы сели снова за стол; маркиз и брат его старались предупреждать мои малейшие желания, думая тем загладить свое минутное подозрение на мой счет. Но мне было не до них, и я внутренне радовался, что успел выпутаться из беды.
Вечером я был с Церизой наедине. Мы уже клялись друг другу в вечной любви. Да, я любил ее, любил до безумия, люблю еще и теперь, хотя с тех пор прошло уже много лет, и она сама уже давно в могиле. Да, Цериза! Если ты с высоты небесной, где витает твоя чистая, непорочная душа, когда-нибудь обратишь взор свой на недостойного грешника - о, не отвращай с ужасом от него твоего светлого взора, но взгляни с состраданием на того, кто любил тебя так искренно, кто пожертвовал бы всем дорогим его сердцу за одну небесную улыбку твою, идол души моей!
- Гуккабак! - воскликнул гневно паша. - Продолжай свою историю! Ты говоришь с мертвой женщиной вместо того, чтобы говорить с живым пашой.
- Прошу Ваше Благополучие извинить меня, - отвечал ренегат, - я рассказываю происшествия, о которых уже давно не думал, и не могу удержаться от чувств, которые порождают они в душе моей. Обещаю вперед быть осмотрительнее.
Цериза при одной мысли о моем отъезде залилась слезами. Я осушал ее слезы поцелуями. Вечер прошел для нас слишком скоро. Я уговорил ее еще на одно свидание, мне многое еще нужно было сказать.
- Хорошо, хорошо! Все это подразумевается само собой, - прервал его нетерпеливый паша. - Продолжай свою историю. Ведь ты хотел с рассветом отправиться в дорогу.
- Точно так, Ваше Благополучие, - отвечал с досадой ренегат; его раздражали эти перерывы, потому что мешали придумывать.
Я уехал из замка. Маркиз дал мне из своей конюшни лошадь, и я поехал в Тулон так скоро, как только мог. Я решился снова испытать свое счастье на море, потому что боялся, чтобы меня не догнали. Я закупил на деньги, которые были в кошельке, товаров, обменял свой мундир на куртку, брюки - на шаровары, сел на корабль, готовый сняться с якоря, и отправился в Сен-Доминго.
Вот история и происшествия первого моего странствования.
- Хорошо, - сказал паша, вставая. - Но тут слишком много любви и, напротив, очень мало моря. Думаю, что если бы ты выпустил свое первое путешествие, то твоя история была бы гораздо короче. Мустафа, дай ему пять золотых. Завтра мы слушаем твое второе путешествие.
Паша удалился. Ренегат ворчал себе в бороду:
- Если хотят, чтобы я рассказывал далее, то прошу не прерывать меня и не указывать, что рассказывать, что нет. Я бы еще целый час проговорил о моей связи с Церизой, если бы не мешали. Но наступили просто на горло, и поневоле сократишь рассказ.
- Но, Селим, - сказал Мустафа, - паша не терпит подобных россказней; ему нужно что-нибудь сверхъестественное. Не можешь ли ты немного приукрашивать свои истории?
- Что вы хотите этим сказать?
- Святой пророк, что? Приправляй твои рассказы какими-нибудь вымыслами, сплети их незаметно с былью.
- С былью, визирь? Но откуда взять ее? До сих пор, по милости Аллаха, пока не было ни одной.
- Как так? Разве ничего из рассказанного тобой не было на самом деле?
- Решительно ничего.
- Бисмиллах! Как! Поэтому Мария, маркиз, Цериза - все это одна выдумка?
- Все ложь от начала до конца.
- И ты никогда не был брадобреем?
- Никогда во всю мою жизнь.
- Если это так, то зачем же ты делал беспрестанные отступления, обращался к умершей Церизе, между тем как видел, что паша час от часу терял терпение?
- Потому что я не знал, что говорить, и, желая выиграть время, придумывал между тем, что говорить дальше.
- Селим! - сказал Мустафа. - Ты обладаешь большим талантом, но постарайся, чтобы твое второе путешествие было почуднее; думаю, что это не составит для тебя никакой разницы.
- Разумеется. Однако у паши странны вкус. Но, пожалуйста, выдайте мне поскорее пять золотых и отпустите меня: я задыхаюсь от жажды и освежусь не прежде, чем осушу по крайней мере четыре кружки вина.
- Святой пророк, что за турок! - воскликнул визирь, подняв руки. - Вот твои деньги, кафир; не забудь - завтра мы ждем тебя.
- Положитесь, визирь, во всем на меня; раб ваш живет только тем, чтобы повиноваться вам, как говорим мы, турки.
- Мы, турки! - ворчал визирь, глядя на уходящего ренегата.
- Видывал я каналий, но такой… - ворчал ренегат, когда был уже довольно далеко и не мог быть услышан.
Предоставляем читателям отгадать, кого подразумевал каждый в своих словах, потому что осторожность не позволила ни которому из них поверить словам свои дальнейшие мысли.
Глава VI
- Машаллах! Да сам Гарун-аль-Рашид слыхал ли когда такие повести? - сказал паша, ставя трубку в сторону. - Гуккабак рассказывает чудные истории! Что-то услышим сегодня?
- Чего не выдумает сын шайтана, - сказал Мустафа. - А Гуккабак не сын ли черта, хотя и носит чалму и поклоняется Аллаху? У него всегда найдутся повести для развлечения Вашего Благополучия. Но мудрец говорит: "Если у тебя есть мешок с золотом, то запрячь его подальше и каждый день старайся прибавлять в пего, сколько можешь - и ты разбогатеешь".
- Это слова самой мудрости, - сказал паша.
- Следуя им, раб ваш осмеливается посоветовать поискать по городу еще рассказчиков, а Гуккабака призывать только тогда, когда нам не посчастливится.
- Уаллах-таиб! Чудесно сказано! - воскликнул паша, поднимаясь с великолепного ковра. - Луна взошла, и мы скоро отправимся.
Через четверть часа паша, по-прежнему сопровождаемый Мустафой и невольниками, пошел бродить по улицам Каира.
Не прошло и получаса, как они заметили двух человек, которые сидели у ворот огорода и о чем-то спорили. Паша махнул Мустафе, чтобы тот приблизился подслушать разговор двух приятелей.
- Ну уж, Али! Надо иметь терпение и еще раз терпение, чтобы выслушать до конца твою бесконечную историю.
- Историю! - сказал шепотом паша Мустафе. - Слава Аллаху, их-то мы и ищем!
- Я же, напротив, говорю тебе, Гуссан, что твои истории еще в двадцать раз хуже моих. Ну, вот как ты начнешь рассказывать что-нибудь, мне так и хочется смазать тебе по рылу туфлей, потому что ты и десяти минут не можешь проговорить не заикаясь. Право, хотелось бы, чтобы кто-нибудь послушал тебя и меня и потом рассудил, кто из нас прав.
- Хорошо! - сказал паша, подходя к ним. - Я завтра послушаю вас и скажу, кто лучше рассказывает истории.
- Но кто ты такой? - спросил один из беседовавших.
- Его Благополучие, ваш милостивый паша, - сказал Мустафа.
Оба рассказчика повалились на землю, и паша, приказав визирю своему представить их на другой день пред светлые очи свои, отправился домой. Мустафа тот же час распорядился, приказав невольникам взять рассказчиков, а сам последовал за повелителем своим во дворец.
На другой день по окончании дивана ввели обоих рассказчиков в комнату, где обыкновенно паша слушал истории.
- Теперь я рассужу, кто из вас лучше рассказывает, - сказал паша. - Подите вон туда и уговоритесь между собой, кому начинать.
- Ваше Благополучие не худо бы сделали, если бы приказали выпроводить отсюда Али, - сказал Гуссан.
- Да сохранит Аллах Ваше Благополучие, - заговорил в свою очередь Али, - от рассказов Гуссана. Они хуже жгучего самума пустыни.
- Да разве затем позвал я вас сюда, чтобы вы ругались в моем присутствии? Рассказывайте повести, собаки! Али, начинай!
- Я могу ручаться, - кричал Гуссан, - что Ваше Благополучие и трех минут не прослушаете его!
- Я же ручаюсь, - сказал паша, - что отколочу тебя по пяткам, если еще раз осмелишься произнести хоть одно слово без моего позволения. Али, начинай же свою повесть!
- Охотно. Около тридцати лет тому назад, как вам известно, был я еще мальчишкой, и, как вам известно…
Гуссан поднял руки и стал смеяться.
- И, как вам известно…
- Мне ничего не известно и не может быть известно до тех пор, пока ты не расскажешь своей истории, - сказал паша.
- Ну, итак, Вашему Благополучию должно быть известно, что с самого рождения моего живу я на той улице, где вы изволили встроить меня вчера; на этой улице, как вам известно, живу я уже тридцать лет, а тридцать лет, как вам известно, составляет довольно много времени в жизни человеческой, как вам известно. Отец мой был огородником, а огородники, как вам известно, должны всегда вставать рано, чтобы поспеть на рынок, куда они, как вам известно, привозят овощи для продажи.
- Все это очень справедливо, - заметил паша, - но ты лучше бы сделал, если бы выбросил это проклятое "как вам известно" из твоего рассказа. Я согласен теперь с Гуссаном, что слушать это ужасно скучно.
- Сколько раз сказывал я ему об этом. "Али, - говорю я, - если ты оставишь это "как вам известно", так твою историю, - говорю я, - еще можно слушать, - говорю я, - но, - говорю я… "
- Замолчишь ли ты со своим "говорю я"! - воскликнул паша. - Ты, верно, забыл мое обещание отколотить тебя по пяткам? Вы, кажется, стоите один другого. Али, продолжай. Но помни о моем повелении, а не то я велю почесать и твои пятки.
- Итак, Ваше Благополучие, в одно утро отец мой встал раньше обыкновенного, чтобы прежде всех поспеть с луком на базар, а луком, как вам известно, торгуют почти все. Навалив препорядочное количество лука на осла, отправился он скорыми шагами на базар.
Только что успел он прийти туда и увидел, как вамизвестно…
- Разве я не приказывал тебе не говорить "как вам известно"? Что же, будешь ты слушаться или нет, собака? Продолжай, и если хоть один раз проговоришься, я велю отколотить тебя по пяткам.
- Слушаю, Ваше Благополучие! Лишь только солнце взошло, как… нет, я хотел сказать, отец мой увидал старуху, которая сидела у корзины с плодами и была закутана вся в синее покрывало; когда отец мой, как… то есть я хотел сказать, старуха эта вытянула свою руку и сказала:
- Али Баба, - это было имя моего отца, - послушай доброго совета: оставь здесь своего осла и следуй за мной! Отец мой, как вам известно, он воскликнул, как вам известно…
- Аллах! - воскликнул паша, обращаясь к своему визирю. - Мустафа, какого наказания достойна эта собака?
- Он достоин наказания такого, какое должны получать все ослушники воли Вашего Благополучия.
- Так накажи его таким образом! Вели его вывести, дать ему сотню-другую ударов по пяткам, посадить его на осла лицом к хвосту и возить по городу, между тем как вожатый осла будет кричать во все горло:
- Так милостивый паша наш велел наказать мошенника, который осмелился утверждать, что Его Благополучию, нашему щедрому паше, все известно, между тем как Его Благополучие ничего не знает!
Повеление паши тотчас же поспешили исполнить. Когда несчастного Али потащили из комнаты, Гуссан вскричал:
- Ведь я говорил Вашему Благополучию, что его нельзя слушать и трех минут. Вольно же было вам не верить!
- Еще ты не рассказал своей истории, - сказал Али. - Я утешаюсь мыслью, что Его Благополучие согласится, что я рассказываю гораздо лучше тебя.
Несколько минут продолжалось глубокое молчание; паша отдохнул немного от гнеза и сказал:
- Гуссан! Теперь начинай ты рассказывать и не забудь, что я теперь сердит.
- Да, нечего сказать, Али рассердил Ваше Благополучие. Сколько раз ведь я говаривал ему: "Али, - говорю я… "
- Рассказывай повесть, собака! - воскликнул гневно паша.
Около двух лет тому назад сидел я у ворот своего огорода, на том самом месте, где Ваше Благополучие вчера увидели меня, вдруг подошла ко мне молодая женщина, сопровождаемая носильщиком, Судя по ее наряду и походке, она была не из простого звания.
- Мне бы хотелось купить у тебя несколько плодов, - сказала она.
- Так войдите в огород, у меня есть чудеснейшие плоды, - сказал я и подал ей пять или шесть самых лучших арбузов. Прелестнейшая из женщин, - говорю я, - вы нигде не найдете подобных, - говорю я, - да еще и за такую дешевую цену, какую беря я, - говорю я.
- Твои "говорю я" вдвое хуже Алиевых "как вам известно". Выбрось их из своего рассказа!
- Слушаю, Ваше Благополучие!
Я запросил с нее самую умеренную цену. Она приподняла покрывало и, показав прелестнейшее лицо во всем свете, сказала:
- Думаю, что можно найти и дешевле.
Я был так обворожен ее красотой, что совершенно онемел.
- Не правда ли? - сказала она улыбаясь.
- Я вам, сударыня, - говорю я, - готов уступить их совершенно даром; велите вашему носильщику положить в корзинку сколько вам угодно.
Она поблагодарила меня и наполнила целую корзинку моими арбузами.
- Мне бы нужно было еще несколько фиников, - сказала она, - но самых лучших, какие только найдутся в твоем саду.
Я подал ей таких, от которых не отказались бы и прелестнейшие одалиски великолепнейшего гарема Вашего Благополучия.
- Вот финики, - сказал я, - лучше которых вы не найдете во всем огороде.
Она попробовала и спросила о цене. Я сказал цену.
- Это ужасно дорого, - сказала она, - возьми подешевле!
И опять подняла покрывало.
- Прелестнейшая из женщин! - сказал я. - Я уже и так очень дешево прошу с вас за эти финики; поверьте, что нельзя взять ни монеты меньше; вы посмотрите, - сказал я, - как они хороши, как тяжелы и какой вкус! - сказал я. - Скушайте еще один, и вы согласитесь, что лучше их не найдете нигде, - сказал я, - и что ужасно дешево прошу с вас, - сказал я.
- Святой прорек! - вскричал гневно паша. - Если ты, собака, не выкинешь из своего рассказа этих проклятых "сказал я", я велю отколотить тебя еще больше, чем Али.
- Но, Ваше Благополучие, как же вы без этого будете знать, когда говорю я? Право, без этого я не могу рассказывать.
- А вот увидим! - воскликнул паша и велел позвать палача. - Теперь рассказывай; а ты, - сказал он, обращаясь к палачу, - замечай, как только он три раза скажет "говорю я", сейчас же руби ему голову! Ну, продолжай!
- Ну как же можно сравнивать мои "говорю я" с Алиевыми "как вам известно"? Я ему сколько раз твердил: "Али, - говорю я, - если бы ты знал, - говорю я, - как скучно слушать тебя. Ну, посмотри, - говорю я… "
Он не успел еще договорить "я", как сабля палача сверкнула, и голова несчастного Гуссана покатилась по полу, между тем как губы ее, казалось, так вот и хотели проговорить: "Говорю я".
- Конец истории! - воскликнул гневно паша. - Эти две собаки ужасно рассердили меня. Да сохранит меня Аллах еще раз услышать эти проклятые "говорю я" и "как вам известно"!
- Ваше Благополучие - сама мудрость! - сказал Мустафа. - Так погибнут все, которые будут рассказывать истории свои не так, как угодно Вашему Благополучию.
Но и это замечание визиря не могло успокоить взбешенного паши; он хотел уже идти в гарем, как Мустафа тихим голосом сказал ему:
- Ренегат ждет повеления предстать пред светлые очи Вашего Благополучия и облобызать прах, попираемый ногами вашими.
- Аллах посылает мне решение! - сказал наша, опускаясь снова на подушки - пусть вoвойдет!
Ренегат вошел и, совершив нужные поклепы, сел и начал рассказ о своем втором путешествии следующим образом.
Мы вышли из гавани в самую прекрасную погоду и при попутном ветре, который дул почти весь день, надеялись скоро прибыть на место. Но мы ужасно ошиблись в расчете. Дня через три по отплытии заметили мы бриг под английским флагом, он шел прямо на нас. Мы приняли его за какой-нибудь купеческий корабль и думали, что он сбился со своего курса и идет к нам узнать, под какими градусами широты и долготы находится он теперь. Но не тут-то было. Лишь только корабль приблизился к нам, как вместо того, чтобы подойти к корме, он повернул и стал бок о бок с нашим кораблем. На нас напали так неожиданно, что мы, не имея средств противостоять пиратам, принуждены были скрыться в корабле. Корабль был взят. Разбойники казалось, о чем-то советовались между собой, после чего боцман их заревел ужасным голосом: "Наверх все; все наверх!" Приняв это за сигнал выйти на палубу, мы повиновались. Когда мы вышли, увидели только пятнадцать человек мошенников; нам очень легко было бы одолеть их, если бы мы знали, с какими намерениями приблизились они к нам, потому что нас было шестнадцать человек, но теперь уже было поздно. Мы были без оружия, а они все были вооружены саблями и пистолетами. Только что успели мы выйти на палубу, как разбойники бросились на нас, связали руки и поставили всех в один ряд. Расспросив о наших званиях и занятиях, собрались в кучу и, казалось, о чем-то советовались, потом боцман обратился ко мне и сказал:
- Благодари Бога, каналья, что ты брадобрей: это звание сохраняет тебе жизнь!
Он разрезал веревки, которыми я был связан.
- Ну, ребята, - закричал он потом, - принимайся! Каждый своего! - И, схватив капитана нашего корабля, притащил его к самому борту, распорол живот саблей I' спихнул в море. Его примеру последовали и прочие, и через минуту из всего нашего экипажа остался один я.
Кровь застыла во мне от ужаса, я молчал. Когда злодеи отправили всех товарищей моих за борт, боцман закричал:
- Ну, конечно! Эй, ты, цирюльник, смой-ка кровь с палубы, да и черт с тобой! Не забудь, что ты теперь наш!
Дрожа от страха, исполнил я приказание боцмана и потом встал на прежнее место.
Наши победители - как узнал я после - были прежде матросами одного английского судна, взбунтовались, убили капитана и штурмана и завладели кораблем и грузом. Наш корабль показался им лучше, они перетащили груз со своего судна на наше и потопили бриг. К вечеру все было готово, и мы при попутном ветре пошли на запад.
Лишь пробило восемь часов, как голос, или, лучше сказать, рев, еще ужаснее боцманского, раздался из нижней части корабля: "Экипаж наверх!"
Сотрясение в воздухе было так сильно, что корабль задрожал, как будто молния ударила в мачту; лишь только качка унялась, нижняя часть корабля стала наполняться водой. Мы все в одних рубашках выбежали на палубу и молча ожидали, когда море поглотит нас, но вода, достигнув кубрика, вдруг перестала подниматься.