- Госпожу Польмье в полнейшем смятении, а больше ничего; маленький мерзавец, притворщик желторотый, улепетнул вместе с приятелями.
- А швейцарцы? - спросил Ришелье, поневоле смеясь.
- Ах, господин герцог! Швейцарцы были просто вне себя от ярости; но так как госпожа Польмье рассказала, что с ней случилось, а благоразумие нашего возлюбленного короля всем известно, да к тому же и на посту никого не осталось, то господин Форестье, опасаясь каких-нибудь неожиданностей, приказал своим людям отправиться обратно.
- Разумная предосторожность.
- Тогда швейцарцы вернулись к себе на пост, но, по счастью, они столкнулись с нами в то самое время, когда мы утешали мадемуазель Польмье, ведь она была вся в слезах. Она указала нам, в каком направлении скрылись злоумышленники, и мы кинулись в погоню. Через пять минут мы их обнаружили, они преспокойно шли по улице, будто не взбудоражили только что весь квартал. Мы их атаковали, и они не могли ускользнуть от нас никуда, кроме как к вам в особняк.
- Что ж, история скверная, - сказал герцог, приветливо обращаясь к сержанту караула, - она плоха для всех, кроме тебя, друг мой, и твоих бравых солдат, поскольку я хоть и не желаю, чтобы моих людей арестовали, как они того заслуживают, но, тем не менее, хочу, чтобы они расплатились за свои дурачества. Ну, господа, ну же, раскошеливайтесь, - прибавил Ришелье, обращаясь к провинившимся.
И он протянул руку.
Три кошелька, довольно туго набитых, легли ему в ладонь.
- Ребята, - повернулся к стражникам герцог, - примите это и поменьше болтайте, даже после того как пропьете в честь моего благополучного возвращения все содержимое этих кошельков.
Сержант с удовлетворением пощупал золото, благородно поделился со своими приспешниками - иначе говоря, отдал им один кошелек на всех, а два других оставил одному себе; потом он удалился, сопровождаемый своими людьми.
- А теперь, - произнес герцог с изысканным изяществом, - прошу вас, мои любезные господа, извинить меня за то, что я не оказываю вам такого приема, какой желал бы оказать, ведь в маске каждый человек остается свободным сам и предоставляет свободу другим.
С этими словами герцог отвесил поклон, достаточно непринужденный, чтобы его можно было счесть за обращение к Пекиньи, и достаточно заметный, чтобы он мог быть адресован персоне вышестоящей.
Трое неизвестных поклонились ему в ответ, и после того как Пекиньи проверил, что делается на улице, в свою очередь удалились.
Самый маленький, выходя, поблагодарил Ришелье жестом, в котором признательность была выражена с особой тонкостью.
А герцог остался в своем дворе один на один с Раффе.
Эти двое посмотрели друг на друга.
- Итак, господин герцог, - спросил Раффе, - что вы думаете об этом?..
- Черт побери! Ты был прав, - протянул Ришелье в раздумье.
- Так хороший у меня нюх, господин герцог?
- О Раффе, в этом я никогда не сомневался!
- В таком случае, сударь, вы можете теперь отправиться спать.
- Ты так полагаешь, Раффе?
- Я в этом уверен, сударь. В приключениях, как в азартной игре, когда идет удача, есть один секрет: момент успеха совпадает с концом везения. После того, что сейчас произошло, можно или больше ничего не ждать, или уж ждать всего.
- Раффе, - заметил герцог, - да ты прелестный острослов. А читать и писать ты умеешь?
- Прошу прощения, господин герцог?
- Я спрашиваю вас, господин Раффе, умеете ли вы читать и писать.
- Ну, кое-как нацарапать и отбубнить сумею.
- Раффе, с этой минуты ты мой секретарь, и если когда-нибудь мне придется стать членом Академии… - тут Ришелье выдержал паузу, - так вот, речи мне писать будешь именно ты.
- О господин герцог!
- И ты с этим управишься, черт меня возьми, если это не так!
- Монсеньеру угодно отправиться в постель? - осведомился лакей, обратившийся в секретаря.
- Нет, это невозможно: мне слишком о многом нужно подумать; нет, оставь меня, Раффе.
- Огонь в вашем камине горит, господин герцог; я вас покидаю.
Ришелье остался один.
- Вот, стало быть, какой темперамент госпожа де При поручила мне наставлять нравственности! Как! Я должен потратить столько усилий, чтобы докучать этому очаровательному юноше, вместо того чтобы без всякого труда доставлять ему удовольствие?
Он еще немного поразмыслил, а потом заключил:
- Нет уж, пусть другие сами себя поджаривают в пламени добродетели. А я, положительно, не создан для роли гасильника; у меня славные легкие, передо мной горючий материал, искра уже тлеет - так раздуем же ее, черт побери, раздуем! Как бы то ни было, погасить этот огонь и так не в моих силах.
LV. Игра у королевы
Тем не менее г-н де Ришелье, наперекор всем своим размышлениям, не преминул в тот же вечер прийти на игру у королевы; ведь он дал обещание, нарушить которое значило бы поссориться с маркизой.
Его ждали. Долго сдерживаемое нетерпение придворных при его появлении бурно прорвалось наружу. Одна лишь королева, казалось, не заметила его.
В глазах этой исполненной совершенств принцессы Ришелье был сущим пугалом. Слухи о подвигах герцога достигали ее ушей еще тогда, когда она была всего лишь робкой девушкой, а те прелести порока, что в Версале кажутся столь блестящими, в глазах целомудренной дочери короля
Станислава выглядели не более чем неумело положенным лаком, прикрывающим преступления.
Вот почему она питала к этому развратителю сильнейшую ненависть. Да и герцог со своей стороны не мог ее любить. Столкновение этих двух взаимно враждебных натур не обещало ничего, что могло бы благоприятствовать политическим замыслам г-жи де При, которые, напротив, предполагали союз между г-ном де Ришелье и королевой.
Королева была, так сказать, вынуждена обратить свой взор на Ришелье, видеть которого ей совсем не хотелось. Герцог приблизился и приветствовал ее с той безупречной учтивостью, что содержит всевозможные оттенки смысла. Благодаря своей невероятной чуткости он с порога уловил враждебность государыни, внешне не выразившуюся ни в чем, кроме едва уловимого жеста, когда Мария Лещинская передернула плечами, услышав, как объявили о его прибытии.
- Здравствуйте, сударь, - холодно обронила королева и вновь занялась прерванной партией в каваньоль.
Герцог был не из тех, кто выпрашивает царственное расположение: он слишком хорошо знал, что фаворитом становится тот, кто умеет им пренебрегать; он был и не из тех мужчин, что сверх меры унижаются перед женщиной, будь она хоть королевой: он слишком хорошо знал, что женщины любят гордецов больше, чем смиренных.
Но его репутация ловкого придворного и умного человека не позволяла ему принять как должное настолько холодный, до такой степени дурной прием.
Что скажут об этом в дипломатических кругах? Дипломат, при первых же словах приветствия получивший столь резкий отпор, был бы мгновенно признан недееспособным.
Герцог порылся в своей памяти, переполненной множеством германских принцесс, польских физиономий и воспоминаний, дорогих сердцу Марии Лещинской; он был уверен, что при первом слове из разряда такой милой семейной болтовни принцесса, сколь бы она ни была высокомерна, сразу проявит к этому интерес. Господин де Ришелье использовал в своих целях все, даже добрые свойства натуры.
- Сударыня, - произнес он, - как бы, по-видимому, сильно ни захватила вас игра, я не могу удалиться от вашего величества, не сказав, сколь много заверений, исполненных нежности к вам как к женщине и почтения как к королеве, передавали мне для вас принцессы фон Браун-швейг, фон Вольфенбюттель и фон Нассау.
Королева с живостью повернулась к нему.
- Ах! - улыбнулась она. - Так меня там еще не забыли?
Для Ришелье это был повод ввернуть какое-нибудь из тех прелестных замечаний, что так легко приходили ему на ум; однако, забросив крючок с наживкой, он ограничился тем, что отвесил скромный поклон и возвратился на прежнее место.
Озадаченная, королева смотрела ему вслед; ей хотелось, чтобы разговор продолжился. Она долго боролась с этим желанием. Наконец, поскольку сердце оказалось сильнее воли, она поддалась искушению.
Ведь она, эта бедная покойная королева, была не только достойной принцессой, но и превосходной женщиной.
- Господин герцог, - спросила она, - не встречалась ли вам в Вене моя добрая подруга графиня фон Кёнигсмарк?
- Несомненно, сударыня, - отвечал герцог, с учтивой торопливостью вновь подойдя к королеве. - И стоило госпоже графине заговорить о вашем величестве, тотчас на глазах у нее выступали слезы. Весьма трогательно!
- Вот как? - с напряжением в голосе вскричала королева. - Трогательно? Полагаю, что мужчинам такие порывы сердца кажутся не более чем смешными.
- Сударыня, - отвечал Ришелье без тени насмешки, - соблаговолите поверить, что человека с душой очень глубоко поражает всякое проявление чистосердечного чувства, а если он добрый француз, истинный дворянин, он не может остаться равнодушным, когда речь идет о восхищении, внушаемом его государыней.
Такой ответ произвел большое впечатление на королеву; она украдкой бросила взгляд на герцога и промолчала.
Ришелье своего добился.
В этот миг, если бы герцог к тому стремился, он, разумеется, мог бы приступить к переговорам, соответствующим планам герцога Бурбонского.
Добродетель была высочайше удостоверена.
Но тут вошел король. Его величество так и сиял молодостью и красотой. Во всей Франции никто - все тогда сходились в этом мнении - не мог бы соперничать с юным монархом в изяществе и чарующем величии.
Когда герцог увидел, как хорош собой Людовик XV, ему захотелось посмотреть, какое впечатление он произведет на королеву.
Казалось, короля и в самом деле очень заботит отношение к нему его жены. Мария Лещинская поднялась, сделала обычный реверанс и вновь села, выказав всю ту предупредительность, какой требовал этикет, но не более того. Король же, напротив, покраснел при виде королевы, которая была если не прекрасна, то, по меньшей мере, интересна с этим выражением горечи и тоски на лице.
Но, когда вместо ответного огня, отражающего жар, что пылал в его собственном взгляде, вместо страсти, что одушевляла его плоть и горячила кровь, он не встретил в королеве ни тени той пламенной приязни, которой желал, черты короля омрачило облако, похожее едва ли не на порыв гнева; он тяжело вздохнул и принялся внимательно разглядывать дам, прекрасных и рдеющих румянцем, а они с поклонами окружали его и благодаря покрою придворных нарядов щедро открывали монаршему взору самую сладострастную в мире белизну ослепительных плеч и несравненных рук.
"Мария Лещинская сама себе подписывает приговор, - подумал Ришелье. - Она даже не ревнует".
И в самом деле, королева продолжала преспокойно раскладывать свои фишки и жетоны.
А Людовик XV, прерывисто дыша всей грудью, жадно впивал аромат духов и женского обожания.
Он заметил герцога, который скромно держался поодаль, готовый приветствовать монарха, когда тот будет проходить мимо него.
Приблизившись, король одарил его тонкой улыбкой, полной дружелюбия.
Если королева вела разговор с герцогом холодно и сдержанно, то теперь, с королем, беседа тотчас стала самой живой и приветливой.
На вопросы, касающиеся его путешествия, Ришелье неизменно отвечал так, чтобы разжечь воображение и угодить вкусу короля. Но под конец, заметив, с какой непроницаемой, немой твердостью герцог избегает какого-либо намека на приключения прошлой ночи, король, который был очень робок и, как все робкие люди, обожал тех, кто его не смущает, сжал ему руку повыше локтя и сказал:
- Герцог, вы видели королеву, видели меня; теперь вам пора повидаться с господином кардиналом.
- Таково мое намерение и желание, государь, и я не премину его осуществить, как только расстанусь с вашим величеством.
- Отлично! Вы придетесь очень по душе господину кардиналу, я уверен в этом.
- Тому порукой мое почтение к нему, государь.
- Кардинал - человек весьма ученый, великолепный советник. А у вас столько опыта, господин герцог…
В устах молодого короля это слово - "опыт" - означало все самое желанное и обольстительное, что юность приписывает познанию добра и зла, свойственному зрелости во-
обще, а особенно г-ну де Ришелье, так рано вкусившему от плодов заветного древа.
- Моего опыта, государь, - отвечал герцог, - хватит, чтобы постараться наиболее успешным образом послужить, вашему величеству.
- Я не забуду этого, герцог; сходите же, поищите господина кардинала, да скажите ему, что…
Тут он огляделся вокруг. Ришелье приготовился слушать.
Король продолжал, причем взгляд его омрачился, а брови нахмурились так, что это движение заставило бы версальский Олимп содрогнуться, если бы подобное происходило на лице Людовика XIV:
- Скажите ему, что я скучаю.
- Ваше величество скучает?! - вскричал Ришелье, разыгрывая изумление.
- Да, герцог.
- В ваши годы, при вашей красоте и силе, владея Французским королевством?
- Из-за всего этого мне и скучно, герцог: мой возраст и моя сила мешают мне управлять так, как я бы хотел. А Французское королевство мне мешает развлекаться, как я бы мог.
- Государь, скука - смертельный недуг; я не дам вашему величеству остаться без лекаря.
- Отлично! Господин кардинал посмеется, если вас услышит; он мне вечно твердит, что человеку на земле скучать невозможно.
- По-видимому, государь, - заметил герцог, - господин кардинал не посвятил вас во все секреты известных ему способов развлечься.
Это был первый случай, когда придворный в присутствии Людовика XV осмелился отпустить шутку по адресу обожаемого королевского наставника. Господин де Ришелье чувствовал, что рискует, но он собирался затеять крупную игру, чтобы сорвать куш побольше.
Король отнюдь не разгневался; напротив, после недолгого молчания он мягко заметил:
- Герцог, господин де Флёри совершенно прав, что не научил меня сразу всем развлечениям жизни; если мне будет отпущено время пожить, у меня хоть найдется, что еще испытать.
- За это я готов поручиться, - сказал Ришелье.
- А вы, герцог, мне в этом поможете.
- Я к услугам вашего величества.
- Так пойдите же к господину кардиналу, прошу вас.
- Я сделаю это не позже завтрашнего дня, государь.
- И скажите ему…
- Да, государь, помню: вашему величеству скучно.
- И что я готов развязать войну, только бы развлечься, - прибавил король, и внезапное лицемерие этого замечания глубоко восхитило герцога, который во время их вольной беседы, кажется, уже научился читать в сердце короля и проник в секреты его наклонностей, скорее любовных, нежели воинственных.
- Государь, - с глубоким поклоном заявил он, утверждаясь в своей решимости исполнить роль, только что предначертанную ему монархом, - я буду считать для себя делом чести сослужить вашему величеству любую службу, какую ни пожелаете; надеюсь, что следствием моей беседы с кардиналом явится решение, которое в известной мере удовлетворит ваше величество.
Король повернулся на каблуках. Ришелье застыл в поклоне, завершившем его тираду.
"Ну, - сказал он себе, - если только госпожа де При сама не перейдет на мою сторону, мне не быть с ней заодно, это решено".
Коляска ждала его; он обменялся какими-то знаками с Пекиньи, и тот подошел к нему у малых ворот.
- Ну как, Пекиньи? - спросил он.
- Превосходно, герцог, король от тебя без ума.
- Хорошо. А скажи-ка, кто в ту ночь был третьей маской?
- Башелье, старший камердинер короля.
- Спасибо.
И Ришелье возвратился к себе, на этот раз в полном одиночестве.
LVI. Камердинер господина де Фрежюса
Господин де Ришелье дал королю обещание, и ему хотелось сдержать слово. Итак, он нанес визит господину кардиналу де Флёри, как это Сен-Серан ожидал от посла, вернувшегося после выполнения своей миссии.
Господин де Флёри, епископ Фрежюсский, воспитатель Людовика XV, заслуживает, чтобы наше перо посвятило ему несколько строк, нужных хотя бы для понимания той роли, какую ему предстоит сыграть в этой книге.
В эпоху, о которой идет речь, это был, как позже скажет Бомарше, пожилой, хитрый, пресыщенный священнослужитель, старец, молодеющий в интригах, ум, изощрившийся в мелких кознях, которым он имел время научиться в пору царствования Людовика XIV, под сенью мрачных одеяний отца Лашеза и г-жи де Ментенон.
Он знал двор, он был уверен в короле; несколько попыток его отстранить обернулись к посрамлению его врагов, он же, казалось, отнюдь не кичился этими победами.
Напротив, после каждого нового триумфа он становился еще смиреннее, чем раньше.
Трижды, когда складывались критические обстоятельства, когда казалось, что доверие к нему поколеблено, все видели, как юный король со слезами и гневными выкриками требовал, чтобы ему вернули старого учителя, приохотившего своего питомца к игрушкам, конфетам и весьма большой свободе во всем, что не противоречило политическим замыслам епископа.
Итак, Флёри владел бесценным для придворного умением с непогрешимой точностью определять, каков истинный вес тех, с кем ему приходится иметь дело; это секрет, вернейшим путем ведущий к власти, особый дар, притаившись за спинкой трона, с помощью потайных нитей приводить в движение руки и язык марионетки, выступающей на людях под пышным именем короля.
В это время Флёри изыскивал способ, как бы избавиться от господина герцога Бурбонского, первого министра, с его же легкой руки назначенного на этот пост после смерти регента.
Любители скандалов утверждали, что Флёри желает править сам; тем, кто не был наделен особой чувствительностью, казалось, что господин герцог заслуживает неприязни кардинала своими замашками и ведет себя так, будто пора регентства еще не закончилась, и это при короле, славящемся нравственной чистотой и, по сути дела, склонностью к реформаторству.
Верно одно: г-ну де Бурбону, а вернее, г-же де При хотелось свалить кардинала как противника королевы, а кардинал выискивал слабые места в броне министра, не упуская ни одного удобного случая нанести ему удар.
Из разговора Ришелье с г-жой де При мы знаем, что в обороне господина герцога имелись бреши; кто-то, возможно, удивится, почему это между двумя людьми столь схожих убеждений, легко понимающими друг друга, не сложилось истинной взаимной симпатии.
Однако читатель, который попытается судить об этих делах, не принимая в расчет г-на де Ришелье, рискует впасть в большое заблуждение. Герцог возвратился из Вены не затем, чтобы остаться в стороне от политических придворных хитросплетений, которые казались такими далекими, пока мы вместе с нашими читателями пребывали в провинции (теперь же на всех парусах нам предстоит вплыть в эту столичную жизнь).
Герцог явился к кардиналу.
Флёри, доводивший простоту своего обихода до манерности, большую часть времени находился в Исси у своих друзей, монахов конгрегации святого Сульпиция, изо всех сил помогая им преследовать во Франции янсенистов.
Он глубоко изучал теологию, готовясь перейти к высокой политике.