Все это было сказано с тем спокойствием безупречного вкуса, что свойствен лишь весьма определенному общественному кругу, и хотя Майи к этому кругу бесспорно тоже принадлежал, надобность ответить на такой вопрос слегка смутила его.
- Но, сударыня, - произнес он, - это зависит… Если я вновь уеду, полагаю, мне придется какое-то время пробыть там, по крайней мере в любом случае я не смогу оставаться здесь. И в конце концов, почему вы меня об этом спрашиваете?
- Да потому что я вышла замуж за вас не для того, чтобы оставаться одной; в одиночестве я скучаю, - с полной определенностью отвечала молодая графиня.
- Ах, сударыня, если вы хотите начать дискуссию именно по этому поводу, - заявил Майи, - позвольте мне вам сказать, что я не мог бы в одно и то же время развлекать вас и исполнять обязанности королевской службы.
Беседа принимала серьезный оборот, и граф, как мы видим, приготовился быть резким, ибо заметил жесткий блеск, начавший по временам вспыхивать в глазах молодой женщины.
- Как мне помнится, сударь, - продолжала графиня, - в нашем брачном контракте не было пункта о том, что вы намерены жениться на мне, чтобы служить королю.
- Я женился на вас, сударыня, чтобы поддержать и сделать еще более высоким то положение, которое я занимаю при дворе, - возразил Майи, - и если это принесет выгоду, то, коль скоро мы всем владеем на равных правах, вы сможете воспользоваться половиной ее.
- Я понятия не имею, ждет ли меня в будущем выгода, сударь, зато знаю, что пока на мою долю досталась скука; я не ведаю, есть ли у вас служебное продвижение в настоящем, но что свои развлечения вы имеете, это уж точно.
- Развлечения? Какие? На что вы намекаете, сударыня? - спросил граф, изумленный ее тоном, ровным и решительным, как то несильное, но неугасающее пламя, которое присуще немецким печам.
- Позавчера вы были в Комедии, - сказала графиня. - Вы развлекались или, по крайней мере, казались человеком, развлекающимся весьма усердно.
- В Комедии, сударыня, это возможно; но, как вам известно, в Комедии у всех такой вид.
- Охотно верю, сударь, что вы были там по обязанности, но, как бы то ни было, вы явились туда без меня.
- Сказать по правде, сударыня, можно подумать, будто вы, оказывая мне тем самым честь, ищете со мной ссоры!
- И это не было бы ошибкой, господин граф! Я действительно ищу ссоры с вами, - промолвила молодая женщина самым невозмутимым и безукоризненно сдержанным тоном.
- О графиня, надеюсь, вы не поставите ни себя, ни меня в смешное положение ревнивцев.
- Это положение совсем не смешно, граф, и вот как я о нем сужу. Вы женились на мне, я теперь принадлежу вам, стало быть, вы должны в порядке взаимности принадлежать мне. Но я не получила вас, хотя вы меня получили; подведем итог: я в проигрыше, ставка досталась вам.
- Объяснитесь, сударыня.
- Все очень просто. У вас есть любовница! У меня же любовника нет; вы забавляетесь, а я скучаю. И получается: господину графу - удовольствия, госпоже графине - участь покинутой.
- Любовница? У меня?! - вскричал Майи с тем бурным негодованием, которое всегда охватывает мужчин, когда они не правы. - У меня - любовница?! Доказательства, ну же, сударыня, я требую доказательств!
- О, нет ничего легче, чем их вам предоставить. Позавчера сюда приходил мужчина, он жаловался и требовал от меня, чтобы ему вернули возлюбленную, которую вы отняли у него.
- Мужчина? Что еще за мужчина?
- Откуда мне знать? Солдат вашего полка.
- Не пойму, о чем вы изволите говорить, сударыня, - краснея, произнес Майи. - Я не имею обыкновения умыкать маркитанток.
- Это отнюдь не маркитантка, сударь, - спокойно отвечала графиня. - Это актриса.
- Какая-то провинциальная фиглярка?
- Это вовсе не провинциальная фиглярка, напротив, весьма красивая и весьма достойная девица, которая позавчера дебютировала во Французской комедии и фигурировала в афише под именем мадемуазель Олимпии.
- Час от часу не легче! - вскричал граф. - Выходит, драгуны де Майи имеют в качестве любовниц девиц из Французской комедии? Выдумки! Бред!
- В самом деле, господин граф, вы же понимаете, что я не брала на себя труда собирать сведения; для меня факт установлен, и мне этого довольно, так что нет нужды подтверждать его как-нибудь иначе.
- Установлен? - вскричал граф. - Значит, то, что у меня есть любовница, для вас установленный факт?
- Да будьте же искренни, - отвечала г-жа де Майи, - признайте это, сударь! Отпираясь, вы лишь доставляете себе же неприятные минуты, притом совершенно напрасно.
Задетый в своем самолюбии, Майи выпрямился:
- А если бы у меня и впрямь была любовница, сударыня, если бы я имел связь с актрисой, разве это причина, чтобы такая умная женщина, как вы, устраивала мне сцены ревности?
- Начнем с того, сударь, - возразила графиня с необыкновенной невозмутимостью, - что никаких сцен я вам не устраиваю, я и не ревную; я просто теряю вас… Чего вы хотите? Я сожалею об этом, а потому…
- А потому?
- … мне придется принять свои меры.
- Ах, так вы примете меры! - насмешливо воскликнул Майи. - Посмотрим, каким образом вы это сделаете, если позволительно осведомиться об этом?
- Надо признать, - медленно произнесла графиня, как будто говоря сама с собой, - что мужчинам присущ эгоизм, доходящий до дикости. Вот вы уже и грубите мне, вы поднимаете меня на смех. И за что же? Всего лишь за то, что я ясно все вижу.
- Дело совсем не в том, ясно вы все видите или нет, - заметил Майи.
- Тогда в чем же?
- В том, что это не признак благовоспитанности - выслеживать собственного мужа.
- Я отнюдь никого не выслеживала, сударь, и могу похвастаться по крайней мере одним преимуществом, особенно с той минуты, как мы начали этот разговор.
- Похвастаться преимуществом? Это каким же?
- Тем, что благовоспитанность свойственна мне никак не меньше, чем вам. А коль скоро вы претендуете на то, чтобы давать мне уроки хорошего тона, господин граф, прошу вас принять один такой урок и от меня.
- Урок, мне?
- Именно так, сударь, почему бы и нет?
- Слушаю вас, сударыня.
- Я молода; у меня есть свои достоинства; если вы этого не видите, тем хуже для вас и для меня, но я предоставлю вам одному остаться одураченным: либо принимайте меня абсолютно всерьез и в полной мере, либо верните мне свободу.
- Что вы такое говорите? Это серьезно? - вскричал граф, доведенный до отчаяния хладнокровием и неумолимой рассудительностью графини.
- Вы не можете сомневаться в этом, сударь, судя по тому, каким образом я говорю с вами.
- Как? Вы мне предлагаете разрыв?
- Самый решительный.
- Мне? Вашему супругу?!
- Вне всякого сомнения. Я не предложила бы этого супругу, будь мой супруг моим возлюбленным.
- Но простите, сударыня, вы молоды, неопытны, хоть и проявляете свой характер на редкость решительно; я, знающий жизнь, не могу позволить вам совершить столь невыгодный шаг.
- Я вас не понимаю, сударь. В чем состояла бы для меня невыгодность подобного шага?
- Сударыня, когда мужчина свободен, он благодаря своей свободе пользуется всеми благами и радостями жизни.
- Но женщина тоже, сударь.
- Так вот для чего вы хотите стать свободной?
- Совершенно верно.
- Я восхищен вами.
- Значит, вы согласны?
- Однако…
- Что однако?
- Вы, стало быть, уже кое-что подготовили?
- Подготовила? Что именно?
- Замену для вашего мужа.
- Вы не отдаете мне отчетов, сударь; позвольте же и мне поступать так же.
- Но все же, сударыня…
- Впрочем, сударь, я не вижу, зачем нам усложнять рассмотрение этого вопроса. Хотите, я объяснюсь откровенно?
- Признаться, это доставило бы мне удовольствие.
- Что ж! Надобно вам знать, сударь, что до сей поры никакой замены для вас у меня не было. В противном случае, как вы сами понимаете, я бы не просила ничего, кроме расставания, или, вернее, вовсе бы ничего не просила, между тем сейчас я прошу с равным жаром либо разрыва, либо истинного воссоединения.
Майи погрузился в размышление.
Графиня, устремив на него испытующий взгляд, заметила:
- Сказать по чести, я поняла, каковы мужчины. Они вечно отступают перед очевидностью, обвиняют женщин в капризности, а сами капризнее женщин, облаков, воды!
- Да послушайте, сударыня, это же тяжелое решение.
- Что вам кажется таким тяжелым?
- То, что вы мне предлагаете.
- Но в чем тяжесть того, что я предлагаю? Разве мы уже полностью не разлучены? Разве не прошло месяца и нескольких дней, если у меня нет ошибки в счете, с тех пор как я видела вас? Предположим, прошло не больше месяца. Это был один из двенадцати месяцев нашего супружества. Ну, и что же вы теряете, если мы расстанемся окончательно? Ничего. А вот я выиграю многое. Сделайте же это для меня, сударь, это было бы любезностью, за которую я бы считала себя вашей должницей.
- Мне любопытно было бы узнать, сударыня, что вы думаете выиграть от нашего разрыва; окажите любезность, поведайте мне об этом.
- Я избавлюсь, сударь, от вечного ожидания, в котором провела этот год, от надобности ждать днями и ночами. Я выиграю возможность не тратить сил, изобретая новые туалеты ради мужа, который их даже не увидит. Я выиграю, сударь, и ваше уважение, как любая собственность, право на которую оспаривается. Я вновь обрету свою истинную цену, цену, которой мой господин и повелитель не знал, ибо преувеличенная уверенность в своих правах лишила его зрения.
- При том, что другие эту цену знают, не так ли?
- Нет, сударь, пока еще нет.
- Но, тем не менее, они узнают ее?
- О да, это возможно.
- Сударыня!..
- Но позвольте, - надменно прервала его графиня, - если это произойдет, по какому праву, спрашиваю я вас, вы могли бы меня упрекнуть?
- Сударыня, я ничего подобного не сказал и ни в чем вас не упрекаю, Боже меня сохрани! Я лишь повторяю, что после года супружества ваша твердость наполняет меня восхищением; я действительно не знал вас, и теперь, когда узнал…
- Что же?
- Должен признаться, вы пугаете меня.
- Отлично! - сказала графиня. - Это мне больше нравится, чем жалость, которую я вам прежде внушала, и к тому же, если я пугаю вас, это еще одна причина, чтобы вы дали согласие на наш разрыв.
- Соблаговолите точно определить, в чем суть вашего предложения, графиня, - вздохнул г-н де Майи, выведенный из себя этой обидной настойчивостью.
- Я предлагаю вот что, сударь…
- Слушаю вас, - сказал граф, задумав в свою очередь привести г-жу де Майи в ужас своей показной решительностью.
- Все очень просто, сударь: мы разойдемся по-дружески, без шума, не выставляя на всеобщее обозрение свой разрыв; вы получите полную свободу поступать как вам вздумается, и я буду пользоваться теми же преимуществами. Это ясно, не так ли?
- Совершенно ясно, сударыня, но к чему это приведет?
- Это приведет к тому, что вам не придется больше выслушивать ничего подобного выслушанному сегодня, ибо я никогда больше не стану так говорить с вами, если вы согласитесь на то, о чем я прошу. А это, как мне представляется, уже кое-что значит. Вам так не кажется?
- А где же тот нотариус, что составит наш договор? - осведомился граф с иронией.
- Все уже составлено, сударь, и никакого нотариуса нам для этого не потребуется, - спокойно отозвалась графиня, извлекая из-за корсажа сложенный лист бумаги. - Я сама подготовила, выправила и распределила, как говорится, по пунктам этот маленький акт, залог нашего взаимного счастья.
- А каковы гарантии? - насмешливо заметил граф де Майи.
- Ваше слово дворянина, сударь, и мое слово благородной женщины.
- Так читайте, нотариус, - весело сказал граф. И г-жа де Майи стала читать:
"Между нижеподписавшимися:
Луи Александром, графом де Майи, и Луизой Юлией де Нель, графиней де Майи, условлено следующее…"
- И вы это составили сами, сударыня, без всякой помощи? - вырвалось у графа.
- Сама, сударь.
- Просто невероятно!
- Я продолжаю, - сказала графиня. И она возобновила чтение:
"…условлено следующее:
граф, с согласия графини, получает полную и безраздельную свободу, отнятую у него супружеством;
графиня равным образом, с согласия своего мужа, возвращает себе свободу полную и безраздельную;
исходя из сего, оба ручаются своей честью не чинить помех и беспокойства какого бы то ни было рода при исполнении условий сего договора, состоящего с той и другой стороны под защитой слова, данного ими.
Писано в двух экземплярах в Париже, в Нельском особняке, от…"
- Вы оставили пропуск вместо даты, сударыня? - спросил граф.
- Конечно, сударь, вы же понимаете, что я не знала, когда буду иметь удовольствие увидеть вас.
- А нет ли надобности пометить документ задним числом, графиня?
- С вашей стороны, сударь, - возможно, с моей - нет.
- Итак, мы его помечаем…
- Сегодняшним числом, если вам угодно.
- Пусть.
- Так вы подпишете?
- Сударыня, - вздохнул граф, - думаю, что с таким характером, как ваш, вы бы и впрямь сделали меня очень несчастным. Я человек, не созданный для борьбы в кругу своей семьи: вы одолели бы меня. Я предпочитаю капитулировать с воинскими почестями.
- Значит, я недурно веду дела, граф?
- Великолепно, сударыня, и если я подпишу…
- Если вы подпишете?..
- То из эгоизма.
- Тут как в любви: эгоизм у обоих, - равнодушно заметила графиня де Майи.
Пущенная ею стрела поразила самолюбие графа, нанеся ему глубокую рану. Он схватил перо, протянутое ему графиней, и энергично, с нажимом расписался внизу листа.
- Ваша очередь, сударыня, - сказал он.
Графиня молча показала ему свою подпись, поставленную заранее.
Он покраснел.
Договор был составлен в двух экземплярах.
Госпожа де Майи отдала мужу один, второй же оставила себе. Потом она протянула ему руку.
На миг граф почувствовал искушение не принять этой руки и сказать что-нибудь резкое.
Но тщеславие и на этот раз пришло ему на помощь: он сдержался, взял руку графини и запечатлел на ней самый галантный поцелуй.
- Что ж, сударыня, - сказал он, - вот теперь вы довольны; по крайней мере, я надеюсь на это.
- Так же довольна, как вы будете довольны завтра, господин граф.
- Прошу вас, только не злоупотребляйте…
- Граф, никаких условий вне заключенного договора: свобода полная и безраздельная.
- Свобода полная и безраздельная, так и быть!
Граф поклонился, жена в ответ сделала ему реверанс, и он ушел не оглянувшись.
Графиня бережно сложила драгоценный листок, возвративший ей свободу.
Потом она позвонила и, когда явилась камеристка, приказала одеть ее.
В тот вечер она отправилась на ужин в Рамбуйе, где господин граф Тулузский давал театральное представление в честь короля.
LIX. Рамбуйе
Рамбуйе, поместье великолепное и украшенное всеми ухищрениями роскоши и искусства, принадлежало господину графу Тулузскому, одному из узаконенных сыновей покойного Людовика XIV и г-жи де Монтеспан.
Ни один двор не был настолько галантным и в то же время блистательным. Графиня Тулузская управляла здесь с тем величавым изяществом, традиция которого уже начинала увядать по прошествии десяти лет после предыдущего царствования, отмеченного подлинно французской учтивостью, остроумием и достоинством,
Юный король Людовик XV приходил туда подышать этой атмосферой и насладиться свободой, поскольку там с
ним обращались снисходительно, как с избалованным ребенком. К тому же там он вдыхал утонченный дух царственности, который еще не выветрился в Рамбуйе, подобно некоему остатку благородных вин, о которых Гораций сказал, что даже пустые амфоры после них еще хранят пьянящий аромат.
Людовик XV любил графиню Тулузскую. Прекрасная и кокетливая без тени скрытности, ибо она обожала своего мужа, графиня сумела внушить королю нежное чувство. Под ее кровом юный принц изучал и постиг правила хорошего тона, показную верность которому он сумел сохранить, по крайней мере при дворе, до последних минут своей жизни, истрепанной в вульгарных оргиях, но не утратившей внешнего изящества, даже разложившись изнутри.
Хорошее воспитание, изысканность обихода и манер, которые можно почерпнуть у женщин, подобны материнскому молоку: то, что впитано с ним, навеки сохраняет свое влияние на ум и нравы. Конечно, недуги, проникающие внутрь, способны исказить натуру, подобным образом защищенную, но никогда ее полностью не разрушат.
Людовик XV, хотя он и был юн и по-прежнему находился под влиянием кардинала де Флёри, понимал, что любовный роман с графиней Тулузской чреват скандалом, а наслаждения не принесет никогда. Итак, он очень скоро отказался от своей поэтической возлюбленной, но сохранил к этой грациозной и прелестной женщине самое глубокое почтение, смешанное с чувством более нежным, чем дружба, однако уже не любовью.
Впрочем, по правде говоря, амур, несмотря на повязку на глазах, отлетал медленно, с головой, обращенной назад, готовый вернуться по первому же знаку.
Как мы сказали, Людовик XV часто посещал этот прекрасный дворец Рамбуйе. Он там охотился, совершал прогулки, развлекался с дамами.
Общество, которое он здесь встречал, уже не напоминало эпоху Регентства. Удалившись в свое поместье без той ярости, с какой отбыла герцогиня дю Мен к себе в Со, великий адмирал Франции и госпожа графиня Тулузская были заняты одним лишь королем, жертвуя стародавними химерами узаконения внебрачного чада во имя извечной реальности столь неистребимого и великого принципа законного наследования.
Вот почему политика там была навсегда изгнана из всех бесед. В Рамбуйе говорили о литературе и, по выражению той поры, посвящали себя искусствам. Там любили и прославляли красоту, остроумие, разум и воинские подвиги. Это был воистину двор сына Людовика XIV. На фронтоне дворца можно было бы начертать девиз великого монарха: "Nee pluribus impar". Здесь не хватало, к счастью, разве что иезуитов да честолюбивых страстей, омрачающих сердца.
Вот почему юный король, приезжая в Рамбуйе, это прибежище счастья, чувствовал, как там из уважения к нему отбрасывают в сторону все тягостные заботы, а цветы в его честь благоухают нежнее, что там он попадает в окружение своей настоящей семьи, где вместе с родственной приязнью проступало и то особое почтение, которое внебрачные дети, чтобы они ни делали и ни говорили, проявляли по отношению к государю, чьи права были бесспорны.
Итак, в Рамбуйе Людовик XV приносил все безумства своего юного возраста, весь жар своей крови, все свое сердце (если только оно у него было).
В тот день в Рамбуйе его величество ждали; он был приглашен заблаговременно. Граф Тулузский созвал самое лучшее общество, дабы составить свиту королевским лилиям.
Надо было попытаться развеселить короля, казалось, охваченного вот уже несколько дней какой-то необъяснимой меланхолией, которую наиболее упрямые и непочтительные умы из придворного круга изо всех сил старались объявить не подвластной никаким развлечениям.