- Так вот, его величеству потребна любовь истинная, настоящая - слышите, герцог? - тут нужна подлинная страсть; пусть эта любовь берет свое начало в голове или будет порождена чувственностью, пусть, если угодно, она даже идет от сердца, лишь бы ее источник находился в нашей власти, чтобы мы имели в своих руках ключ, позволяющий отпирать его и запирать, выпускать на волю и прятать в скрытом месте.
- Но мы и будем его иметь, монсеньер.
- Нет.
- И потом, король уже заметил эту девушку.
- Это еще один довод против нее - там уже Пекиньи со своей котерией.
- Но господин Пекиньи возвысится лишь тогда, когда этого пожелаем мы, сторонники Флёри.
- Герцог, подумайте хорошенько. Артистка - нет, никогда. Послушайте, - продолжал он, вновь принимая важный тон, - королю не пристало ронять свое достоинство. Комедиантка в Версале или в Лувре - нет, это невозможно. Оставим комедианток ленивым английским королям, которым они разыгрывают интермедии в перерывах между герцогинями. Мы же, люди благовоспитанные, цивилизованные, не позволим благородным кавалерам водиться со всяким закулисным сбродом или превращать королевские апартаменты в кулисы.
- И все же, монсеньер…
- Видите ли, герцог, Людовик Пятнадцатый почивает на ложе Людовика Четырнадцатого; нам следует воздерживаться от забвения этой подробности.
- Вы опровергли все мои доводы, - невозмутимо заметил Ришелье. - Что ж, сдаюсь.
- Пойдем дальше, как вы сами только что выразились.
- Стало быть, переходим к номеру седьмому.
- Кто у вас в списке под этим номером?
- Госпожа графиня де Майи.
- О-о! - вздохнул его преосвященство.
- Вас опять бросает в дрожь? - спросил г-н де Ришелье.
- На сей раз выбор хорош, герцог, но…
- Выскажите все ваши "но", монсеньер, сделайте одолжение.
- Там имеется муж.
- Это мне, черт возьми, известно!
- И семейство.
- Вижу, вы предпочитаете, чтобы я занялся семейством; что же, извольте. Я начал со старшей дочери, но, раз вы настаиваете, продолжим. Номер восьмой, Полина Фе-лисите де Нель, еще в монастыре.
- Она некрасива.
- Отчасти поэтому я и медлил назвать ее. Только об одном я должен вас предупредить.
- Что такое?
- А то, что Полина очень умна.
- Это я знаю.
- Вам известно, что творится в недрах монастырей?
- Я епископ!
- Да, верно.
- Я сказал бы даже, что она полна честолюбивых надежд, причем вполне светских.
- Это и мне известно, монсеньер.
- Как, герцог? И вы тоже знаете, что происходит в недрах монастырей?!
- Монсеньер, я водил знакомство с тамошней аббатисой.
- Теперь моя очередь сказать: "Да, верно".
- Стало быть, Полина для нас слишком умна и честолюбива.
- Она слишком уродлива.
- Номер девятый, монсеньер: Диана Аделаида, третья сестра.
- Почти ребенок.
- В таком случае не буду говорить о четвертой сестрице Гортензии Фелисите, номер десятый.
- Вы правы, герцог.
- Умолчу и о Мари Анн, пятой сестре, прекрасной девушке, говорят, уже несколько обольщенной маркизом де Ла Турнелем.
- Герцог, если пятую мадемуазель де Нель уже обольстили, оставим Мари Анн, пятую из сестер де Нель, не будем предлагать ее королю. От мужей еще можно отделаться, от любовников нет.
- Монсеньер, вы меня мудро наставляете, однако номера в моем списке уже кончаются, а мы так ничего и не решили.
- Но, герцог, быть может, мы слишком поторопились отвергнуть тот седьмой номер?
- Вы имеете в виду госпожу де Майи, Луизу Юлию?
- Супругу Луи Александра де Майи, любовника мадемуазель Олимпии Клевской.
- С вами беседовать - одно удовольствие, монсеньер; памяти, подобной вашей, ни у кого не встретишь.
- Что правда, то правда, герцог; мне порой говорят, что в этом смысле я немного похож на вашего двоюродного деда-кардинала.
- Монсеньер, - заметил Ришелье суховато, - мне мудрено об этом судить: я никогда не видел моего деда, а вас вижу.
Эта обоюдоострая сдержанность могла сойти за тонкую лесть.
Флёри понял ее именно так и оживился.
- Итак, вернемся к госпоже де Майи, - произнес герцог.
- В виде пробы.
- О, разумеется! Что до меня, монсеньер, я на сей счет не имею сложившегося мнения.
- Герцог, она ведь тощая.
- Что вы имеете в виду, монсеньер? - спросил Ришелье, сохраняя леденящее хладнокровие.
- Тощей, мой любезный герцог, я называю женщину, которая с первого взгляда…
- Ну же, монсеньер, говорите.
- Я вас не шокирую?
- Вовсе нет, нисколько. Я весь внимание.
- Так вот, - продолжал кардинал, - женщину, которая, когда на нее посмотришь спереди…
- А как же каноны, монсеньер? Вспомните о канонах!
- Увы! Да…
- Что же, монсеньер, я вам отвечу.
- О, я полагаю, что госпожа де Майи - одна из немногих во Франции, кому так идет парадное платье.!
- Это кое-чего стоит.
- Я думаю!
- В глазах молодого короля, отнюдь не равнодушного к нарядам.
- Да, действительно!
- Умение хорошо носить платье, это, монсеньер, одно из самых многообещающих умений.
- Платье - лишь красивая листва, а как насчет самого дерева?
- Э, монсеньер! Когда дело касается такой женщины как та, о которой мы говорим, не стоит совать палец между деревом и его корой.
- Признаю! Согласен!
- А вот руки хороши до чрезвычайности!
- Сказать по чести, как поглядишь на них, кажется, будто видишь волшебные веретена или персты Авроры.
- Кожа перламутровая, прозрачная, и под ней струится алая, благородная кровь.
- О, не буду этого отрицать.
- Глаза широко раскрытые, искренние и сияющие, словно у лани. Ступни…
- Не покидайте лица, герцог!
- Рот алый, горячий!
- А зубы, сказать по правде, жемчужные.
- И этот легкий черный пушок, из-за которого в уголках рта как будто притаилась вечная улыбка…
- Он такого же цвета, как брови, - эбеново-черный!
- А вы заметили, каковы ее волосы у самых корней?
- У основания шеи, не так ли?
- Да, на затылке.
- А родинки на лбу?
- Их у нее семь.
- Согласно канонам красоты.
- Лоб великолепен.
- И непритязателен.
- Да, это лоб красавицы, а не умницы.
- А-а! Подробность важная!
- И знаете, монсеньер, мне пришла в голову одна мысль.
- Говорите.
- Вы сказали, что она тощая.
- Ну, послушайте, ведь в самом деле, этот девический бюст…
- Монсеньер, судя по всему, вы не обращали внимания на ее плечи.
- А, так, значит, плечи хороши?
- Монсеньер, они не просто хороши, они круглые, полные.
- Ах, герцог…
- Отбросьте недоверие! Сами посмотрите. Черт возьми! Вам стоит лишь последовать в этой малости примеру святого Фомы: он вложил персты в рану на боку Спасителя нашего, а вам достаточно лишь позволить взору скользнуть под…
- Герцог, герцог, вы забываете о канонах!
И епископ расхохотался совсем по-раблезиански.
- Я настаиваю на этом пункте, монсеньер, и знаете, почему?
- Узнаю, если вы мне скажете.
- Потому что полные плечи у молодой женщины - безошибочный признак.
- Признак чего?
- Здоровья, будущности.
- Будущности? Вот еще! Какая-то брахиомантия! Уж не ваш ли венский колдун вас этому научил?
- Нет, монсеньер; речь идет не о духовной будущности, а о физической. Женщина, которая при юношеской худощавости имеет пышные плечи, к зрелым годам станет очень красивой.
- Э-э, герцог, какие у вас познания в физиологии!
- Не без того, монсеньер.
- Стало быть, вы не видите ни малейших причин беспокоиться за физическую будущность Луизы де Майи?
- Монсеньер, а ее ножки вы видели?
- Я о них слышал, но моя репутация…
- Монсеньер, это ножки, подобных которым мне видеть не приходилось. А между тем, как вы знаете, самые красивые ножки у парижанок, и я прожил в Париже всю жизнь, пока меня не отправили в Вену.
- А, прекрасно, герцог! Ножки послужат для короля весьма сильным средством, побуждающим к действию. Всякий раз, когда король ездит на охоту, он прячется под деревом возле охотничьего павильона, чтобы, оставаясь незамеченным, посмотреть, как дамы сходят с коней либо забираются в седло.
- В самом деле?
- А уж когда он приметит ножку, которая в его вкусе…
- Стало быть, он знаток?
- Ну, в достаточной мере. Он тогда тотчас требует, чтобы ему представили сведения о даме. Бог мой! Это ведь именно красоте ног госпожа де Нель, мамаша, была обязана тем приключением, правда, не имевшим продолжения.
- Теперь, монсеньер, если вам угодно, оставим физические достоинства, поскольку в этом смысле мы, пожалуй, достигли соглашения.
- Да, герцог. Мы договорились, что Луиза де Майи станет очень красивой женщиной.
- Это установлено, монсеньер; поговорим теперь о том, что прячется в этой столь прекрасной головке.
- Она, должно быть, пустовата?
- Прошу прощения, она преисполнена ума.
- Ах, дьявол! Потаенный ум?!
- Вы помянули врага рода человеческого, монсеньер; для епископа это ужасное сквернословие.
- Ваша правда, мне следовало вместо "Дьявол!" сказать "Герцог!": истина не пострадала бы от такой замены. Стало быть, у нее потаенный ум?
- Да.
- Это самое худшее, знаете ли!
- Весьма большой ум, и прячется он только от тех, кому она не желает его показывать.
- Поистине ужасающее качество!
- Нет.
- Но позвольте, герцог, ведь женщина с умом станет управлять королем, благо сейчас только ум и нужен для того, чтобы взять в руки бразды правления.
- То, что вы сейчас сказали, монсеньер, весьма прискорбно для господина герцога.
Флёри рассмеялся.
- А для нас, как вы сами же недавно признали, нет ничего опаснее умницы.
- Прошу прощения, монсеньер, говоря об ее уме, я позабыл упомянуть о сердце.
- У нее есть сердце?
- Сердце, в которое проник король.
- Вы считаете, она влюблена в короля?
- Боюсь, что так, монсеньер. Зато нам госпожа де Майи, влюбленная в монарха, обеспечит ту уверенность, к которой мы стремимся. Она никогда не попытается взять верх над ним.
- Это хорошо, мой дорогой герцог; но можно ли полагаться на подобный исход? Ведь когда женщина решит, что забрала мужчину в свои руки, при том, что этот мужчина - король, не изменится ли ее характер?
- Пока она любит, нет, монсеньер.
- Но долго ли она будет любить?
- Эта, как мне кажется, да.
- По каким признакам вы это заключили, господин пророк? - слегка подтрунивая над герцогом, осведомился Флёри.
- Натура пылкая и вместе с тем мечтательная.
- И о чем это свидетельствует… по-вашему?
- О том, что она найдет короля прекрасным и будет очень бояться потерять его, то есть сделает все, что потребуется, лишь бы его удержать.
- Объясните-ка вашу мысль получше.
- Извольте. Бросив мужа, графиня вызовет скандал; такая женщина перед скандалом не отступит, но она и не из тех, кто громоздит одно приключение на другое; она будет охотно следовать тому, что ей подскажут ее ум и сердце. Ум у нее живой, об этом я вас предупредил, что до сердца, то оно красноречиво, это я утверждаю смело, однако, если слово ума или сердца прозвучит вполне отчетливо, за этим последует совершенная немота. Так вот, женщине, чтобы решиться принудить к молчанию свои чувства, свою искреннюю любовь, требуется столько полновесных причин, сколько у нее никогда не наберется: она предпочтет сдаться в этой борьбе. Вот почему госпожа де Майи в своей связи с королем обречена будет вечно капитулировать перед ним.
- Жертвовать даже самолюбием?
- Особенно самолюбием!
- И смириться с бедностью?
- Как это с бедностью? Монсеньер, неужели вы говорите то, что думаете?
- Именно это я и говорю. Госпожа де Майи окажется в положении брошенной жены, не так ли, герцог? Собственное семейство ее оттолкнет, а король не проявит великодушия.
- Разве король не великодушен? - вскричал Ришелье.
- Я не говорил вам, сударь, что король не великодушен; я сказал: "не проявит великодушия".
- О, монсеньер, но кто же внушил вам такую мысль? - протянул герцог, настораживаясь.
- В первую очередь мое чутье, а сверх того - мои нужды… я хотел сказать, нужды Франции.
- Франции будет нужно, чтобы король оказался скупцом? - снова возвысил голос Ришелье.
- Господин герцог, не смотрите на меня косо; я скажу вам со всей искренностью: я стар, король молод, он проявляет наклонности, заставляющие предполагать, что ему предстоит совершить весьма много грехов; таким образом, рано или поздно он рухнет в бездну расточительности, подобно своему предку Людовику Четырнадцатому.
- И что же, монсеньер?..
- А то, сударь, что Франция будет разорена. Итак, я не желаю, чтобы это случилось при моей жизни. Такой исход бесспорно неизбежен, но не для меня. Мне еще остается лет двенадцать жизни, и я проживу их, оберегая денежные запасы; пусть другой, мой преемник, совершит гибельный скачок, лишь бы это сделал не я.
- Скачок? Вы меня страшите, монсеньер! Опасность так близка?
- Слишком близка; уже теперь приходится прибегать ко всяческим уловкам, а я не так молод, чтобы все время изобретать новые и достаточно убедительные. Вот станете министром, тогда и выкручивайтесь сами, вы человек изворотливый.
- О монсеньер!..
- Как видите, я своих мыслей не скрываю: все, что делаю, я делаю для себя, пока не придет моя смерть. А она не замедлит.
- Ах, сколько здесь преувеличений!
- Нисколько, герцог.
- Монсеньер, вы преувеличиваете расходы.
- Сами увидите!
- Вы преувеличиваете опасность.
- Отнюдь. А вот вам как бы на этом не обжечься.
- В конце концов, вы что же, помешаете королю быть молодым?
- Э, вовсе нет, Боже правый! Отлично! Вот я, помянув имя дьявола, уже и возвращаюсь к Господу: это добрый знак. Нет, я не стану мешать королю быть молодым, наоборот, я же, видите ли, отыскал для него два капитала, в то время как другие нашли бы ему разве что один, да и то с большим трудом.
- Два капитала?
- Юность и власть, два великолепных светильника, совсем новенькие, из самого лучшего воска, собранного Мазарини, человеком ловким, и отлитого вашим дедом, человеком великим; два светильника, которые король Людовик Четырнадцатый так славно жег одновременно с двух концов, что, право же, они несколько укоротились.
- Это верно!
- Вы видите сами, надо, чтобы королю, моему ученику, их хватило до конца дней, которых, как я уповаю, ему отпущено много.
- Будем надеяться.
- Вот я и принимаю меры заранее. Позволяю королю расходовать один из своих капиталов, но ни в коем случае не оба разом. У него есть его юность, она ничего не стоит, так пусть он пока что тратит ее, а там посмотрим.
- Но молодой король - это король-мот.
- Ничего подобного! Юный монарх - это приятный амурчик, которого женщины так и рвут из рук одна у другой. Он соглашается любить их, позволяет им обожать его. Он дарит горошину, а срывает стручок, дает взаймы яйцо, а получает курицу.
- Дьявольщина! Монсеньер, что за мораль! Знаете, у меня в полку были вербовщики, проводившие в жизнь подобные теории, так солдаты называли их… обиралами.
- Охотно верю; ваши солдаты всего лишь солдаты, а вербовщики - не более чем сержанты, в лучшем случае скромные фурьеры. Но сделайте их полковниками - и с ними станут считаться; повысьте их до маршалов - и вы придете рассказывать мне, как у них идут дела; превратись они в принцев крови - вы будете ими восхищаться, в королей - их признают праведниками.
- Ну и ну, монсеньер! Почему же праведниками?
- Потому, господин герцог, - сурово отчеканил Флёри, - что ни одна жемчужина в уборе королевской любовницы не стоит дешевле десяти тысяч фунтов хлеба, отнятого у народа, которым правит этот король.
Ришелье отвесил поклон.
- Может быть, моя политика представляется вам недостойной дворянина?
- Монсеньер, я не скажу более ни слова.
- Поверьте мне, герцог, - с тонкой улыбкой прибавил старик, - я пекусь о том, чтобы не слишком урезывали долю моих друзей.
- Таким образом, госпожа де Майи будет допущена при условии, что добровольно согласится жить в бедности?
- Да.
- И в подчинении?
- Да. От прочего я ее избавлю.
- Жесткие условия, монсеньер.
- Не думаете же вы, что я стану давать любовницам то, в чем отказываю королеве?
- Но, быть может, король вас вынудит?
- Ах! - вскричал старик с живостью, разом открывшей Ришелье всю подоплеку его расчетов. - Я только этого и жду! Пусть король применит силу, тут уж я буду освобожден от ответственности, и тогда мы увидим…
"Ладно, - подумал Ришелье. - Я тебя понимаю".
- Впрочем, - поторопился добавить Флёри, - разве вы только сейчас не говорили мне, что графиня разлюбила своего мужа?
- Она ушла от него.
- И что она влюблена в короля?
- Допустим.
- Допустим? Вы же вполне определенно утверждали,
что она пылка и мечтательна, что у нее легкий пушок на губе и черные брови?
- Это бесспорный факт.
- Значит, она не сможет победить своего влечения к королю.
- Надо бы спросить у нее самой.
- Тут уж ваша забота.
- Я постараюсь как можно усерднее повиноваться вашей воле.
Флёри не выдал досады, вызванной столь упорной решимостью Ришелье оставаться под прикрытием его указаний.
- Подвожу итоги. Если госпожа де Майи любит короля, ей не слишком важно, будет ли он обходиться с ней как с Клеопатрой или Лукрецией.
- Возможно; но как же гордость?
- Мы условились, что она оставит ее при себе.
- Монсеньер меня сразил.
- Вашим же оружием. Впрочем, герцог, вы, может быть, опасаетесь за надежность номера седьмого? Хотите, поищем кого-нибудь другого?
- О нет, монсеньер; остановимся на этом решении! Бороться с вами слишком утомительно.
- Да, тут потребна строгая логика.
- Предпочитаю попытать счастья в поединке с женщиной.
Прелат усмехнулся.
- Герцог, - сказал он, - не забывайте, что я ваш лучший друг, если вам угодно удостоить меня такой чести.
Ришелье поклонился.
- Во всем этом меня удручает лишь одно, - вздохнул он.
- Но что же, Боже?
- Прискорбно слышать, что король Франции будет скупцом. Такого не случалось со времен…
- Со времен… вашего деда, - лукаво обронил старик. Возможно, Ришелье и ответил бы что-то. Но Флёри его перебил:
- Какая вам разница, в конце концов, - спросил он, - скупцом будет король или расточителем?
- Э, монсеньер, вы судите об этом как человек, удалившийся от мира.
- Я удалился от мира, это правда, но к вам, мой любезный друг, потекут все мирские барыши.
- Ко мне?
- Ну, разумеется, к вам.
- Какие уж тут барыши, Бог мой, если король скуп?