- Отлично. Башелье, поскольку королева отказывается исполнять долг, с сегодняшнего дня вы больше не будете приносить мои туалетные принадлежности в ее покои.
Как только камердинер помог королю лечь в кровать и и проследил, как справляется со своими обязанностями дежурный, он тотчас ускользнул и, сияя, помчался к г-ну де Ришелье, спеша сообщить ему эту благую весть.
Так по вине каприза, вялости и недомыслия королевы, женщины не в меру честной, одна-единственная фраза изменила лицо всего царствования и судьбы Франции.
LXXXIV. Король Людовик XV также пренебрегает своим супружеским долгом
На следующий день утром, после довольно скверной ночи, проведенной на своем одиноком ложе, Людовик XV заметил среди придворных, собравшихся к его пробуждению, герцога де Ришелье.
Король был угрюм.
Если уж любое частное лицо, плохо выспавшись, оказывается не духе, то у короля на это еще больше оснований.
Он отказался ехать на охоту, отказался от утреннего концерта и к мессе отправился с самым рассеянным видом.
Поел король совсем мало и без удовольствия.
Но зато он много брюзжал.
Сходив посмотреть на своих лошадей, он нашел, что они выглядят плохо.
А между тем во всей Европе ни у кого не было более красивых коней.
То был дар турецкого султана и потомство английских лошадей, которых Дюбуа привез из Лондона, когда он ездил туда, чтобы добиться подписания договора о союзе четырех держав.
При виде этой ужасной меланхолии, постигшей короля, все трепетали. Король заболеет, сляжет? Неужели господин герцог Орлеанский встал из могилы, чтобы подсыпать ему яду?
Ведь, как известно, начиная с 1715 года, при любом недомогании Людовика XV тотчас разносился слух, что он отравлен господином регентом.
Король болен, ах, какой удар!
Сам он еще и слова не успел вымолвить, а весь Версаль из конца в конец уже облетела весть, что король заболел.
Повсюду можно было видеть придворных, тотчас напустивших на свои физиономии то же выражение, что было на лице короля, и все они бранили врачей.
Тем не менее около полудня король соблаговолил сесть на лошадь и Ришелье получил разрешение его сопровождать.
Для прогулки Людовик XV выбрал малый парк и поскакал в сторону прудов.
Ехал он подобно Ипполиту, повесив голову, не говоря ни слова.
К нему приблизился Ришелье.
- Государь, - сказал он, - простите мое усердие и мою преданность вам; возможно, мои слова оскорбят ваше величество, но мои побуждения оправдывают меня.
- Говорите, герцог, и не бойтесь досадить мне, - отвечал король. - Разве вы не один из моих друзей?
- Как вы добры, государь!
Ришелье поклонился, ткнувшись лицом в конскую гриву. Потом он заговорил вновь:
- Я вижу, что вашему величеству скучно.
- Это правда, герцог, - отвечал король, - но как вы заметили?
- Государь, король ваших лет и при вашей красоте, могущественный монарх с таким лицом, как у вас, не должен вот так склонять голову и угасшим взором смотреть себе под ноги.
- Ах, герцог! У каждого свои печали, будь он хоть королем.
- Вашему величеству угодно, чтобы я вас утешил?
- А что вы сделаете для этого?
- Прочту вам мораль, государь.
- О! Непременно вас выслушаю, особенно если речь идет о морали.
- А почему предпочтительнее, чтобы я говорил насчет морали, а не о чем-нибудь другом?
- Потому что мне известно, что обычно подразумевают под выражением "мораль во вкусе Ришелье".
- Значит, ваше величество позволит?
- О да, я вам приказываю: развлеките меня.
- Известно ли вам, государь, каким образом молодой человек достигает того, что глаза у него начинают сверкать, уста трепещут, а ноги становятся упругими?
- Герцог, возможно, что я этого и не знаю, но вы меня научите.
- Государь, - отвечал Ришелье, - я всего лишь простой дворянин, но в жилах у меня течет добрая кровь, и когда мне, как вашему величеству, было восемнадцать, я хоть и не был прекраснее ясного дня, то есть таким красавцем, как вы, однако мне выпало довольно счастья, чтобы не внушать отвращения прекрасным дамам.
- Это мне известно, герцог, по крайней мере ваша репутация такова, а сколько прекрасного можно узнать, когда тебе поведают что-нибудь из былого.
- Так вот, государь, - я совсем не фат, я никогда не видел надобности им быть.
- Не фат?
- И все же, государь, то, что обо мне рассказывают, чистая правда.
- С чем вас и поздравляю. Но как же тогда вы действовали?
- Как я действовал?
- Да. Ведь чудесные любовные истории выпадают на долю не каждому.
- Нет, государь, ваша правда: они случаются только с теми, кто ищет их и умеет находить.
- Это не королевское ремесло.
- В таком случае, государь, ремесло короля состоит в том, что вы и делаете, - иначе говоря, в том, чтобы изрядно скучать. Я же, простой дворянин, не будучи королем, а стало быть, не имея царственных причин уважать скуку, всегда избегал ее как только мог. Поэтому, когда я был в возрасте вашего величества, смотреть на меня было одно удовольствие: взгляд живой, губы розовые, аппетит неутолимый, а сам легок как птичка. Видите ли, государь, надо признать, что лишь при таких условиях можно хорошенько позабавиться.
- Значит, я никогда не научусь развлекаться, герцог.
- Почему же, государь?
- Хорошо, а что бы вы делали на моем месте?
- О, это я берусь объяснить вам в два счета. Начнем с того, что вам все подвластно, не так ли?
- Ну да, - Людовик XV попытался улыбнуться, - по крайней мере, так мне говорят.
- Я не настолько враг самому себе, чтобы убеждать ваше величество, будто общение со мной лишено всякой привлекательности, и все же полагаю, что у вашего величества есть возможность найти общество еще более приятное.
- Да, Боже мой, где же?
- Это лестно для меня, государь, - то, что вы сейчас сказали. Но вашему величеству стоит лишь немного поискать - не среди мужчин, этого не скажу, потому что я и впрямь один из наименее нудных мужчин, но среди дам.
- О герцог! - пробормотал, краснея, король.
- Ах, государь, - продолжал Ришелье, - есть одна истина, с которой надо согласиться: если для женщины мы милее женщин, то и они со своей стороны милее для нас, чем мужчины.
- Вы так полагаете, герцог?
- А вы сами попробуйте, государь.
- Э, герцог! - воскликнул король в нетерпении, которое привело его собеседника в восторг. - Вы все повторяете: "попробуйте, попробуйте". А как, по-вашему, я мог бы попробовать? Будто это уж так легко - выбрать себе женщину, взволновать ее?
- Прежде всего, государь, - отвечал Ришелье, - король, да еще с вашей наружностью, никогда не волнует только одну женщину или, говоря точнее, он волнует всех женщин. Я вам это говорю исходя из моего темперамента, но извольте поверить, государь, что, будь я королем, все дамы моего двора были бы взволнованы. Таковы королевские права. Я бы царствовал над женщинами так же, как над мужчинами, причем над женщинами - в первую очередь. Но что делать?.. Ваше величество упускает одну возможность за другой; у женщин ваше величество вызывает робость, разжигая в них страсти, которые вы отказываетесь гасить. Государь, ваш предок Генрих Четвертый был куда милосерднее.
- Он был милосердным сверх меры, герцог.
- А кто обижался на это?
- Народ.
- Государь, вспомните народные песни: вот где вы услышите истинное мнение общества, а сверх того, как говорится, подлинный глас Божий.
- И что же?
- А то, что вы тогда сами поймете, кто народу милее: Вечный повеса или Людовик Целомудренный.
Король глубоко вздохнул, повесил голову и явно углубился в размышления о сравнительных достоинствах своего прапрадеда и прапрапрадеда.
В это время король и Ришелье вместе со своей свитой как раз приблизились к главному пруду Севрского леса.
Слева от них из чащи легкой рысцой выехала всадница, сопровождаемая двумя слугами.
При виде короля она остановилась и, не сходя с коня, приветствовала его глубоким поклоном.
- Кто это там? И кланяется… - рассеянно полюбопытствовал Людовик XV, привыкший к приветствиям и утомленный учтивыми церемониями.
- Да я толком и не знаю, - откликнулся Ришелье, вслед за своим господином напуская на себя вид крайней рассеянности. - Но разве ваше величество не заметили вон там, под деревьями, карету? На ней должен быть герб. Если ваше величество позволит, я пошлю узнать…
- О, не стоит, - ответил король.
Но г-н де Ришелье успел подать знак сообразительному Раффе, и тот все понял.
Он пустил свою лошадь в галоп, таким же галопом и возвратился, чтобы шепнуть Ришелье на ухо то, что герцог и сам прекрасно знал.
- Государь, - доложил Ришелье, - это графиня де Майи.
У короля вырвалось невольное движение, смысл которого герцог поймал на лету.
- Как я уже говорил, - продолжал герцог, притворяясь, будто он не придал этой встрече ни малейшего значения, - вы, ваше величество, слишком много печетесь о народе и слишком мало - о себе. Господин герцог Орлеанский, регент, который посвящал вашему величеству столько забот, что бы там ни говорили об этом все, да и я сам в первую очередь, - так вот, разве господин герцог не злоупотреблял амурными интрижками? Однако, государь, поскольку он не обогащал своих любовниц за счет казны, никто никогда его за них не упрекал. И потом, по правде говоря, кто когда-либо мог знать, что делают короли, если они хотят, чтобы о их занятиях никто не проведал?
- Ох, герцог, что до этого, то все всегда обо всем знают; господин де Флёри часто твердил мне это.
- Э, государь, так вы до сих пор верите всему, что вам говорил господин де Флёри, когда вы были ребенком? Но послушайте, каким бы учтивым человеком и добрым пастырем не был господин де Флёри, не следует ли в делах любви полагаться на вашу собственную мудрость, а не на его?
- Герцог!
- Итак, прошу прощения, государь, вот перед нами, к примеру, павильон. Не правда ли?
- Да, верно.
- А вашему величеству, должно быть, никогда не случалось войти в этот павильон, хотя он, между прочим, принадлежит вам.
- Ни разу здесь не бывал.
- Внутри очень чисто и даже обставлено не без изящества. Это одно из самых приятных местечек для охотничьего отдыха. Охраняет этот павильон всего один сторож - этому добряку больше семидесяти. Хотите пари, что он и не узнает вашего величества?
- Это вполне возможно.
- А вот меня он прекрасно знает.
- К чему вы клоните, герцог? - с легкой дрожью спросил король.
- Хочу доказать, что народ никогда не узнает о поступках своего монарха, если монарх не захочет, чтобы они стали известны, а уж если этот король удостоит какого-нибудь друга вроде меня высокой чести, сделав поверенным своих тайн, то и тем более. Вот, к примеру, сегодня…
Ришелье умолк на полуслове, пристально глядя на короля.
- Продолжайте, герцог, - произнес тот.
- Сегодня король мог бы назваться Франциском Первым, Генрихом Четвертым или Людовиком Четырнадцатым.
- И что дальше?
- Он бы отправился прогуляться с Лотреком, Бельгардом или господином де Сент-Эньяном.
- А потом?
- Потом король зашел бы в этот павильон, чтобы немного отдохнуть, и, приметив хорошенькую, приятную женщину…
Король покраснел.
- Э, черт возьми, государь, - продолжал герцог, - да ведь вашему величеству только что уже повстречалась такая женщина…
Лицо короля приобрело пурпурный оттенок.
- Ведь в конце концов, - не отставал Ришелье, - минуты не прошло, как госпожа де Майи, не имевшая счастья быть узнанной вашим величеством, как раз проезжала здесь.
- Она действительно проезжала, - подтвердил король, - но с какой бы стати…
- Я говорю, государь, что если бы вы кому-нибудь поручили уведомить эту прекрасную даму, что его величеству угодно иметь с ней минутную беседу, и после этого вдвоем посвятили бы четверть часа отдыху в павильоне, никому, кроме этих стен и двух лиц, что в них заперлись, не стала бы известна ни малейшая подробность этого приключения.
- Да полноте же! - вскричал король, весь трепеща.
- Как вам угодно, государь, но это так и делается.
- Герцог, вы с ума сошли, вы шутите.
- Напротив: никогда не был так серьезен. Разве речь идет не о счастье моего короля?
- Ну, герцог, может, меня и плохо воспитали, но я никогда не видел, чтобы король таким образом приставал к женщине.
- Если без поводов, тогда конечно, однако мне, напротив, сдается, что у вашего величества есть для этого все мыслимые поводы.
- Чтобы приставать к госпоже де Майи? У меня? Ни единого!
- Ну да, как же! Вашему величеству угодно смеяться?
- И в мыслях не имел, клянусь вам.
- Я бы нашел тысячу поводов.
- Да вы счастливчик!
- Э, послушайте, государь, да вот вам, к примеру, один, готовый.
- Какой?
- Ваше величество вчера назначили господина де Майи послом в Вену?
- Несомненно!
- Ну вот! Что может быть естественнее, чем признательность со стороны его супруги? Но, сказать по чести, ваше величество такой дикарь, что мы с вами при одном виде женского платья пускаемся наутек, будто нам черт привиделся.
- Я вовсе не пустился наутек, герцог, у меня просто конь на месте не устоял.
- Заглянем же в этот павильон, государь! Как выражаются балаганные шуты, за поглядение денег не берут.
- Заглянем, - согласился король.
Сердце Ришелье подпрыгнуло от радости; он поспешил распорядиться, чтобы им открыли. Лошади остались за оградой, и Раффе быстро отвел их в конюшню - с глаз долой.
Потом он углубился в лесную чащу один.
- Вы правы, герцог, домик очаровательный, - сказал король, который пришел в восторг, не встретив на пути никого, даже сторожа..
Ришелье, будучи отменным ловкачом, и в самом деле позаботился о том, чтобы всех отсюда удалить. Король подошел к окну.
- Какое милое уединение, - заметил он и вздохнул.
- Вот видите, государь, - отозвался Ришелье, - видите, как приятно вы здесь могли бы провести часок, не будь вы Людовиком Целомудренным!
- Что ж! Вы все говорили о благоприятных возможностях, а где они, ваши благоприятные возможности?
- Вы их отрицаете, государь?
- Да, разумеется, отрицаю.
- Ах! Посмотрим.
- По-моему, и смотреть не на что. Павильон у нас правда, есть.
- Это уже кое-что.
- Но нет никого, кто бы нам составил компанию. Едва король успел закончить фразу, как в конце аллеи,
на которую выходило то самое окно, показалось несколько всадников.
Герцог испустил крик притворного изумления и, указывая на всадников королю, сказал:
- Взгляните-ка, государь!
- Что такое? - в смятении спросил король.
- Посмотрите на ту даму, что приближается. Действительно, г-жа де Майи, держась в седле со всей грацией великолепной наездницы, галопом и словно бы случайно подъезжала к павильону в сопровождении двух своих лакеев.
Ударами хлыста она била по листьям деревьев, а ее прекрасные волосы развевались на ветру. Подол ее платья, то и дело цепляясь за стремя, приподнимался, и тогда можно было увидеть прелестную ножку в охотничьем башмачке из голубого атласа.
Король отшатнулся от окна. Графиня была уже совсем близко, и он, едва дыша, рухнул на ложе отдыха, осененное большим шелковым балдахином.
Ришелье бросился вон из комнаты. Король слышал, как размеренный топот скачущих лошадей приблизился вплотную и замер.
Так прошло минут пять, и к королю, решившему, что опасность миновала, начала постепенно возвращаться отвага, он перевел дыхание.
Но вдруг дверь отворилась и Ришелье, встав на пороге, произнес:
- Государь, вашему величеству угодно согласиться принять визит госпожи графини де Майи?
- Графиня! - вскрикнул Людовик XV.
- Входите, сударыня, - произнес герцог.
Король в ужасе попятился, забившись в дальний темный угол комнаты. Луиза, бледная, с глазами, полными томной неги, со стесненной грудью, явилась светозарным чарующим видением в солнечном луче, который угас, когда герцог, уходя, закрыл за собой дверь.
Она поклонилась и застыла на пороге, растерянная, не поднимая глаз. Король не двигался и не издал ни звука.
Прошла минута, равная столетию, и г-же де Майи пришлось вспомнить, что она подданная, а Людовик XV король.
Значит, ей следовало самой подойти к нему.
Она сделала шаг вперед, снова поклонилась и дрожащим голосом пролепетала:
- Ваше величество…
И замолчала, ожидая королевского слова.
Но монарх оставался нем.
Тогда Луиза, поискав его глазами, обнаружила короля стоящим в углу, окаменевшим от смущения и тщетных попыток хоть немного успокоиться.
Сделав над собой отчаянное усилие, графиня продолжала:
- Государь, я пришла, чтобы покорнейше поблагодарить за милость, которую ваше величество мне оказали, почтив мою семью этим назначением в посольство; вследствие чего я и позволила себе явиться сюда, чтобы выразить мою признательность.
Король кивнул, не покидая своего угла.
Луиза чувствовала, как замирает ее сердце.
Оно так колотилось, что стук его был слышен в ничем не нарушаемой тишине вокруг.
Графиня стояла перед ним, но бледные трясущиеся губы короля не произнесли ни слова.
В ожидании этого слова или хотя бы ободряющего жеста она так простояла десять минут.
Но король, вместо того чтобы подойти к ней, вжимался спиной в стену, стараясь отступить еще дальше.
Наконец, леденея от стыда и отчаяния, не в силах ничего более придумать, умирая от любви и сгорая в лихорадке, Луиза, чья гордость начала бунтовать, в последний раз отвесила королю поклон и вышла, не произнеся больше ни звука, с лицом, залитым слезами.
У подножия лестницы, по которой она, спотыкаясь, сошла вниз, ее поджидал герцог.
Он взял ее за руку, потом обнял с игривым видом:
- Графиня, позвольте мне быть первым из тех, кто принесет вам свои поздравления!
- Герцог, я обесчещена! - вскричала г-жа де Майи с таким странным выражением, что Ришелье повнимательнее всмотрелся ей в лицо и все понял.
- Ох! - простонал он. - Ох, графиня!
Тут г-жа де Майи вкратце поведала ему об ужасном оскорблении, которое она только что перенесла.