- Но как ты узнал, что я здесь? - спросил Бенедикт, слегка смущенный таким бесцеремонным вторжением.
- Да чего там! Велика хитрость! - сказал Ленгарт. - Иду я спокойно по улице, вдруг ко мне подбегает собака и прыгает мне прямо на грудь. "Смотри, - говорю я, - это же Резнун, собака господина Бенедикта". Тут ваши люди стали разглядывать меня будто диковинку, потому как я произнес ваше имя. "А он, что, здесь, господин Бенедикт?" - спрашиваю я их. Они отвечают: "Да, он здесь, раз обедает у вашего бургомистра, господина Фелльнера, славного человека, у которого вино доброе… За здоровье господина Фелльнера!" Тогда я говорю себе: "Надо же, а ведь и правда! Это мой бургомистр, потому как со вчерашнего дня я обосновался во Франкфурте, а раз это мой бургомистр, я спокойно могу подняться к нему и поздороваться с господином Бенедиктом".
- Ну вот теперь, раз ты уже со мною поздоровался, дорогой Ленгарт,
- сказал Бенедикт, - и раз ты уже выпил за здоровье господина бургомистра…
- Да, но я еще не выпил за ваше, мой молодой хозяин, мой благодетель, мой бог! Ибо вы - мой бог, господин Бенедикт. Когда я говорю о вас, когда я рассказываю о вашей дуэли, во время которой вы уложили сразу троих, одного за другим, одного - саблей, тот был крепкий, господин Фридрих фон… вы его знаете, правда? Другого - из пистолета, журналиста, такого верзилу, в вашем роде, господин Фишер.
- Спасибо, друг мой.
- Вроде я вам ничего плохого не сказал, а третьего…
- Да оставь же этих господ в покое, - вставил Бенедикт.
- Они в покое и есть, господин Бенедикт; смотрите как они все слушают.
- Пусть говорит дальше, - сказал доктор.
- Да если вам и не хочется, я все равно продолжу. Ах! Стоит мне заговорить о господине Бенедикте, никак умолкнуть не могу. А третьего
- кулаками, этот никуда не годился. Не пожимайте плечами, господин Бенедикт, если бы вы захотели убить господина барона, это только от вас зависело, и вы бы его убили. Если бы вы захотели убить журналиста, и это только от вас зависело. Наконец, если бы вы захотели убить столяра, это тоже только от вас зависело.
- Так и есть, - сказал бургомистр, - мы читали всю эту историю в "Крестовой газете". Честное слово! Я же ее прочел, не подозревая, что это случилось именно с вами.
- А предсказание судьбы! - продолжал Ленгарт. - Это он нам расскажет! Он всеведущ, как колдун! Лишь взглянув на руку несчастною ганноверского короля, он предсказал ему все, что с ним случилось. Сначала победа, а потом - кубарем вниз. Эх-эх, господин Бенедикт, не хотел бы я, чтобы вы мне предсказали, будто мне жить осталось неделю. Гром и молния! Я бы тут же заказал себе гроб.
Бургомистр слегка побледнел; Фишер сделал непроизвольное движение; г-жа Фелльнер поднесла платок к глазам.
- Ну а вам всем он предсказал, что с вами все будет хорошо?
- Нет, предсказал, что с нами все будет плохо, - сказал журналист, пытаясь рассмеяться.
- Будет вам! - сказал Бенедикт. - Было это вечером, после обеда, видел я плохо, уверен, что если бы я теперь посмотрел…
- О да, да! - воскликнула г-жа Фелльнер. - Посмотрите, господин Бенедикт, посмотрите еще раз, умоляю вас.
- Я и сам бы этого хотел, - сказал Бенедикт.
- О, и я тоже, - воскликнул бургомистр, - вам не удастся сделать мне предсказание хуже того, что вы сделали мне в первый раз!
Бенедикт взглянул на руку бургомистра. Все глаза устремились на него. Это искусство, столь новое и столь древнее, разжигает любопытство даже тех, кто в него не верит.
Открытое и улыбающееся лицо молодого человека вновь стало серьезным, почти суровым. Он отпустил руку бургомистра и после минуты молчания сказал ему:
- Господин Фелльнер, мне хотелось бы сказать вам несколько слов, но только вам одному.
Господин Фелльнер встал и прошел в комнату рядом. Бенедикт последовал за ним.
- Господин Фелльнер, - сказал он ему, - говорю с вами серьезно и убежденно: вам угрожает большое несчастье. Вот здесь, в середине третьей фаланги среднего пальца у вас есть звезда. Эта звезда, находись она на самом холме Сатурна, указала бы на то, что вы будете жертвой убийства, а вот тут, где она у вас находится, она указывает на самоубийство. К счастью, вот эта линия, видите, которая поднимается от запястья через ладонь, теряется до того, как она могла бы с ней соединиться. Если бы она с ней соединялась, катастрофы нельзя было бы избежать, как это видно у господина Фишера, а вот вы, я уверен, вы можете ее избежать. Но для этого нужно… нельзя, конечно, утверждать, но, по-моему, вам нужно было бы уехать из Франкфурта. Нужно бежать, как бегут от стихийного бедствия, землетрясения, наводнения. Вам нужно подать и отставку, все бросить. Опасность именно здесь, а не в другом месте.
- Сударь, - ответил бургомистр, - не скажу вам, будто я совсем не верю вашей науке и мне безразлично то, что вы утверждаете в отношении меня. Нет, даже не до конца веря вашим словам, я удивительным образом подпадаю под впечатление от той уверенности, с какой вы мне это говорите. У меня есть все причины хотеть жить: у меня еще молодая жена, которая меня любит и которую я сам люблю, прекрасные дети, которых я должен воспитывать и наставлять в их юности, достаточное для моих нужд состояние, которое должно увеличиться от того, что мне предстоит получить еще не одно наследство, хотя я и не жду этого с нетерпением. Кроме того, я пользуюсь непререкаемым уважением и занимаю первостепенное положение в городе. И тем не менее, сударь, несмотря на все это, я обязан, особенно в минуту опасности, непоколебимо оставаться там, куда мои соотечественники и Бог меня определили. Если, как вы мне говорите, в минуту отчаяния я наложу на себя руки, значит, судьба поставит передо мною выбор между бесчестием и смертью, и, подобно древним римлянам, что ложились в ванну и вскрывали себе вены, я сделаю это, предпочтя славу трусости. Как бы ни были страшны предзнаменования, я остаюсь и лицом к лицу встречу грядущие события… Вернемся, дорогой господин Бенедикт, благодарю вас за предупреждение, оно послужит мне тем, что я смогу принять меры предосторожности и смерть не застанет меня врасплох.
- В вас есть настоящее величие, сударь, - сказал Бенедикт. - Теперь я желаю только одного: чтобы моя наука не оказалось наукой. Вернемся, сударь, вернемся.
Но когда они проходили из гостиной в столовую, раздался двойной звук барабана и трубы: труба подавала сигнал "седлай", барабан - общую тревогу.
Госпожа Фелльнер ждала их с нетерпением, однако муж, улыбнувшись, сделал ей знак потерпеть. Пока что у него была более острая забота, а главное, более общая, и вызвана она была звуками военной тревоги.
- Оттуда мне говорят, сударыня, - произнес Бенедикт, протягивая руку к улице, - что у меня хватает времени лишь на то, чтобы выпить за здоровье вашего мужа и за долгую счастливую жизнь, которую ему создаете вы и вся ваша прекрасная семья.
Тост был поддержан всеми и даже Ленгартом, который, как он и сказал, выпил таким образом дважды за здоровье бургомистра.
После этого, пожав руку г-ну Фелльнеру, его зятю и журналисту и поцеловав руку г-же Фелльнер, Бенедикт бросился на лестницу и вышел из дома, крича:
- К оружию!
Тот же воинственный клич, послышавшийся к концу обеда, настиг Карла и Елену. Карл почувствовал ужасный удар в сердце. Елена побледнела, хотя и не знала ни значения барабанного боя, ни того, что означал звук трубы. Елена почувствовала их зловещий смысл.
Затем по тому взгляду, которым обменялись г-н Монте-Нуово и Карл, она поняла, что пришла минута расставания.
Графу жалко было влюбленных, и, чтобы дать им попрощаться еще хоть мгновение, он попросил у г-жи фон Белинг разрешения уйти и сказал своему молодому другу:
- Карл, у вас есть четверть часа.
Карл бросил быстрый взгляд на стенные часы. Была половина пятого.
- Спасибо, генерал, - ответил Карл. - Буду на посту в назначенное время.
Госпожа фон Белинг проводила графа Монте-Нуово, а молодые люди, чтобы попрощаться наедине, бросились в сад, где их могла укрыть беседка, густо увитая виноградом.
Стоило бы попытаться, наверно, описать грустную песнь соловья в нескольких шагах от них, чем стараться пересказать диалог, прерывавшийся вздохами и слезами, клятвами, рыданиями, любовными обещаниями, страстными порывами и нежными вскрикиваниями. Что было сказано по истечении четверти часа? Ничего и все.
Нужно было расставаться.
Как и в прошлый раз, лошадь Карла в ожидании его стояла у входа.
Он пошел туда, превозмогая себя, увлекая за собою Елену, повисшую у него на руке. А там он стал покрывать ее лицо тысячью поцелуев.
Дверь оставалась открытой. Оба штирийца подавали ему знаки.
Пробило без четверти пять.
Он кинулся к лошади и вонзил ей шпоры в живот.
Штирийцы вскочили на лошадей по обе стороны от него и поскакали за ним галопом.
Последние слова, которые расслышал перед этим Карл, были таковы:
- Твоя в этом мире или в ином!
Последнее, что он ответил с пылом влюбленного и верой христианина, было:
- Да будет так!
XXVII. Битва при Ашаффенбурге
Во время своего обеда принц Александр Гессенский получил депешу следующего содержания:
"Прусский авангард появился в конце дефиле Фогельсберга!"
Это сообщение крайне удивило главнокомандующего: он ожидал врага со стороны Тюрингенского леса.
Поэтому он немедленно отправил депешу в Дармштадт с распоряжением отряду в три тысячи человек выехать по железной дороге в Ашаффенбург и там захватить мост.
Затем, что касалось местных действий, он немедленно приказал поднять общую тревогу и подать сигнал "седлай".
В Саксенхаузене у причала ждали два парохода.
На вокзале ожидала сотня вагонов вместимостью пятьдесят человек каждый.
Мы рассказали, какое впечатление произвели оба сигнала.
Был момент замешательства - какое-то время люди бежали: одни - направо, другие - налево. Мундиры смешались. Кавалеристы и пехотинцы перемешались между собой. Затем, через несколько минут, словно чьей-то ловкой рукой каждый был поставлен на свое место, кавалеристы оказались на лошадях, пехота - с ружьями к ноге. Все было готово к отправлению.
И на этот раз Франкфурт засвидетельствовал свою приязнь уже не просто к австрийцам, но к защитникам Австрии. Пиво переходило из рук в руки кружками, вино передавалось в кувшинах. Люди из самых лучших домов города обменивались рукопожатиями с офицерами. Самые изящные дамы подбадривали солдат. Братские чувства, которых до сих пор здесь просто не знали, рожденные общей опасностью, были растворены в воздухе вольного города.
Из окон грянули голоса: "Смелее! Победа! Да здравствует Австрия! Да здравствует союзная армия! Да здравствует принц Александр Гессенский!"
Сын Марии Луизы тоже услышал обращенные к нему выкрики "Да здравствует граф Монте-Нуово!". Но нужно сказать, что, поскольку кричали по большей части женщины, их восторг был вызван скорее его великолепной осанкой и превосходным военным мундиром, чем императорским происхождением.
Штирийские егеря Карла получили приказ занять места в первых вагонах.
Именно их должны были бросить первыми навстречу пруссакам.
Они с веселыми лицами скрылись в вокзале, сопровождаемые музыкой двух графских флейтистов.
За ними прошла австрийская бригада графа Монте-Нуово.
Затем, наконец, шла союзная армия, состоявшая из гессенцев и вюртембержцев.
Итальянская бригада была отправлена на пароходах. Итальянцы возражали против того, что их заставляли делать, и заявляли, что во имя австрийцев, своих врагов, они не сделают ни одного ружейного выстрела в пруссаков, своих союзников.
Железнодорожный состав ушел на полной скорости, увозя людей, ружья, пушки, зарядные ящики, боеприпасы, лошадей, полевые госпитали.
Через полтора часа они уже были в Ашаффенбурге.
Спускалась ночь.
Пруссаков еще не было видно.
Без сомнений, они не хотели вступать в последние дефиле Фогельсберга, не проверив их из опасения, как бы они ни охранялись.
Принц Александр Гессенский отправил на дорогу разведку.
Разведка вернулась к одиннадцати вечера, обменявшись несколькими ружейными выстрелами с пруссаками, находившимися в двух часах пути от Ашаффенбурга.
Один крестьянин, который шел по дефиле в то же время, что и пруссаки, рассказал, что их было примерно пять или шесть тысяч и что они остановились, ожидая еще одно запаздывавшее соединение в семь-восемь тысяч человек.
Таким образом, оказывалось, что силы противников были примерно равные.
Речь шла о том, чтобы защитить переход через Майн и, одержав победу, обезопасить Франкфурт и Дармштадт.
На дороге были расставлены штирийские егеря.
Они должны были уйти после того, как нанесут наибольший ущерб врагу, затем дать кавалерии и артиллерии действовать в свою очередь и соединиться с головными силами у моста - единственного места, где возможно было отступление союзной армии. Этот мост нужно было защищать до последнего.
В наступившей темноте каждый воин, готовясь к завтрашнему сражению, занял свой пост, поужинал и лег спать на биваке.
Резерв примерно в 800 человек разместился по домам
Ашаффенбурга; он должен был защищать город дом за домом, в случае если на него будет совершено нападение.
Ночь прошла без тревоги.
Наступил день.
В десять часов Карл, сгорая от нетерпения, сел на лошадь и, поручив командование своими людьми Бенедикту, пустил лошадь галопом в сторону пруссаков.
Те, наконец, выступили в путь.
Тем же галопом Карл домчался до графа Монте-Нуово и вернулся к своим с двумя пушками; они были поставлены на огневую позицию поперек дороги.
Четыре срубленных дерева послужили своего рода оборонительным сооружением для артиллеристов.
Карл поднялся на это импровизированное сооружение вместе с двумя своими штирийцами, и те, словно они находились на обыкновенной охотничьей облаве, вынули из карманов свои флейты и принялись наигрывать самые нежные и самые прелестные мелодии.
Карл не смог удержаться - через минуту он тоже вытащил из маленького кармана куртки свою флейту, и на крыльях ветра полетело к его стране это последнее прощание.
А пруссаки все шли вперед.
Когда они были на расстоянии половины пушечного выстрела, залп из обоих австрийских стволов прервал мелодию наших трех музыкантов, они положили обратно в карманы флейты и взялись за ружья.
Два залпа картечи попали прямо в цель и убили и ранили человек двадцать.
Снова раздался грохот пушек, и новые посланцы смерти прошлись по рядам противника.
- Они попытаются в атаке захватить пушки, - сказал Карл, обращаясь к Бенедикту. - Возьмите пятьдесят человек, и я возьму пятьдесят, и проскользнем лесом по обеим сторонам дороги. У нас будет время выстрелить из ружей по два раза каждый. Надо снять сотню человек и пятьдесят лошадей. Пусть десять ваших солдат стреляют в лошадей, а остальные - в людей.
Бенедикт взял пятьдесят человек и проскользнул по правой стороне дороги.
Карл сделал то же самое слева.
Граф не ошибся. Полк прусских егерей вышел из середины вперед, и вскоре наши друзья увидели, как заблестели на солнце сабли.
Раздался громовый топот трехсот лошадей, ринувшихся галопом вперед.
И тогда с обеих сторон дороги поднялась беспорядочная ружейная стрельба, которую можно было бы принять за игру, если бы, как и предполагалось, при первых двух выстрелах полковник и подполковник не были бы сброшены с лошадей и если бы при каждом последующем выстреле не стали бы падать то человек, то лошадь.
Вскоре дорога оказалась заваленной мертвыми людьми и лошадьми. Задние ряды кавалеристов не смогли двигаться вперед. Кавалерийская атака захлебнулась в ста шагах от австрийских пушек, которые открыли огонь и окончательно смяли колонну.
Тогда пруссаки продвинули вперед артиллерию и поставили на огневую позицию шесть орудий, чтобы заставить замолчать две австрийские пушки.
Но наши егеря продвинулись примерно на триста шагов ближе к прусской батарее, и, когда шесть артиллеристов с размеренностью, какой отличается образ действий пруссаков, подняли фитили, чтобы открыть огонь, раздалось шесть ружейных выстрелов: три слева, три справа от дороги - и все шесть канониров упали.
Шесть других взялись за горевшие фитили и тотчас упали рядом со своими товарищами.
В это время обе австрийские пушки стреляли своими ядрами, и им удалось разбить одно прусское орудие.
Пруссаки сделали то, с чего должны были начать: выбили штирийских егерей. На эту операцию было брошено пятьсот прусских егерей с игольчатыми ружьями.
И тогда с двух сторон равнины началась устрашающая ружейная пальба. В то же время по дороге пехота колоннами продвигалась вперед, стреляя батальонным огнем по батарее.
Австрийские артиллеристы впрягли лошадей в передки пушек и поспешно отступили.
Отступая, они демаскировали бригаду Нейперга.
Маленькая возвышенность чуть впереди Ашаффенбурга была увенчана батареей из шести орудий, и огонь ее обрушился на прусские отряды.
Этот огонь уничтожал людей целыми рядами, но пруссаки все равно продолжали идти вперед. Граф Монте-Нуово, видя это, лично встал во главе полка австрийских кирасир и двинулся в кавалерийскую атаку.
И тогда принц Александр отдал приказ всей баденской армии поддержать графа.
К несчастью, он поместил на ее левом крыле итальянский полк, который уже во второй раз довел до его сведения, что будет поддерживать нейтралитет и не станет стрелять, даже оказавшись под выстрелами с обеих сторон.
- Если так, - сказал принц, - я прикажу стрелять в вас.
- Прикажите стрелять, - ответил тот офицер, кому было поручено высказать протест. - Мы итальянцы и поэтому враги Австрии. Все, что мы можем сделать, это не переходить к пруссакам.
Принц действительно приказал стрелять в них, и приказ был выполнен.
В итальянских рядах несколько человек упало, но прочие продолжали бесстрастно стоять с ружьями к ноге, не открывая огонь ни по пруссакам, ни по австрийцам.
То ли это получилось случайно, то ли они были предупреждены об этом нейтралитете, но пруссаки сосредоточили главный свой удар именно на это левое крыло, которое, оставаясь без сопротивления, позволило врагу вывести из строя соединение графа Монте-Нуово.
Штирийские егеря совершали чудеса. Они потеряли тридцать человек, а у противника убили более трехсот. Затем, в соответствии с данным им приказом, они подошли к началу ашаффенбургского моста.
Оттуда Карл и Бенедикт услышали ожесточенную перестрелку на краю города.
Это было правое крыло пруссаков, обошедших левое крыло принца Александра и атаковавших предместья города.